В обмен на лояльность, конечно, и в обмен на привычку приказы не обсуждать, а властей предержащих целовать в плечико. В этом искусстве у К. было немного равных: громил В. Луговского, А. Ахматову и А. Твардовского, В. Померанцева, В. Дудинцева и «Литературную Москву», активничал в исключении М. Зощенко (1946), Б. Пастернака (1958), А. Галича (1972), Л. Чуковской (1974) из Союза писателей, вместе с другими советскими классиками кинул камень в А. Сахарова и А. Солженицына…
И — талантливый же человек — даже присягу в верности сумел сформулировать так, что она запомнилась:
<…> Для того, чтобы написать что-либо порядочное, полезное для народа, нужно твердо стоять на идейных позициях коммунизма. Когда это чувство партийности во мне ослабевало, я писал плохо, когда чувство партийности во мне укреплялось, я писал лучше[1369].
На II съезде советских писателей (1954), где прозвучали эти слова, так говорить было уже не обязательно. И справедливости ради заметим, что в 1960-е годы К. случалось совершать поступки, непозволительные с точки зрения власти. Так, в феврале 1966 года он поставил свое имя под «Письмом 25-ти» о недопустимости «частичной или косвенной реабилитации И. В. Сталина и необходимости предать гласности факты совершенных им преступлений»[1370]. А в мае 1967 года направил в президиум IV съезда писателей телеграмму:
Дорогие товарищи, не имея возможности по тяжелым семейным обстоятельствам и состоянию здоровья присутствовать на съезде, довожу до вашего сведения, что считаю совершенно необходимым открытое обсуждение съездом известного письма Солженицына, с основными положениями которого я вполне согласен[1371].
Репрессий, и самых ничтожных, не последовало. Возможно, еще и потому, что К. в это время воспринимался уже не просто как классик, но как первый стилист страны, лучше, чем кто бы то было, пишущий на русском языке. Сам он готов был соперничать только с Ю. Олешей, а в устных выступлениях 1970-х годов иногда отдавал пальму первенства В. Набокову[1372].
Не все, разумеется, были этого мнения: «Манерная, нерусская проза», — занес в дневник А. Яшин. Но большинство даже злейших недругов К. вынуждены были согласиться: «Нравственные качества этого человека ни в какое сравнение не идут с его художническим даром»[1373]; «Странный такой человек — не растлился. То есть морально полностью растлился, а как художник каким-то образом сохранился» (В. Войнович)[1374].
И это действительно так. В предсмертном 10-томнике можно без натуги перечитывать почти все: и ранние фельетоны, и комедии, и индустриальный роман «Время вперед!» (1932), и «Белеет парус одинокий» (1936), а поздние повести, начатые «Маленькой железной дверью в стене» (1964) и «Святым колодцем» (1966), открыли принципиально новую технику прозы, которую К. назвал мовизмом и которая до сих выглядит свежее, чем многие нынешние изобретения.
Таким же обновителем литературного ландшафта К. захотел стать и в роли главного редактора журнала «Юность» (1955–1961). «А ведь изначально, — пишет С. Шаргунов, — его приглашали на невинный „журнал для школьников“ под названием „Товарищ“, он согласился, внес коррективы и круто развернул проект…»[1375]
Не сразу, конечно. То, что критики назовут «исповедальной прозой» и «эстрадной поэзией», еще только проклевывалось, так что засылать в набор приходилось то колхозный роман С. Бабаевского «Сухая Буйвола» (1958. № 3–4), то поэму А. Безыменского «Комсомольцы» (1958. № 10), то повесть А. Кузнецовой «Честное комсомольское» или вовсе детективы А. Адамова.
И К., вообще-то по натуре барин или, как окрестил его В. Кирпотин, «куртизан», охотно занимался тем, что на канцелярите называют «работой с молодыми» и что на самом деле было взаимоприятными беседами либо за редакционным самоваром, либо на переделкинских дорожках.
«Я не знал ни одного другого главного редактора, который был не только сам знаменит, но так обожал делать знаменитыми других, — подтверждает Е. Евтушенко. — Катаев был крестным отцом всех шестидесятников».[1376] И совсем иным — как «юное распутное создание, матерое в цинизме, в изгаживании всего, что связано с традициями, моралью, культурой нашего народа, с историей страны», — предстает этот журнал в автобиографической книге М. Лобанова «В сражении и любви»[1377].
Жизнь начиналась вроде бы сызнова. К. ближе к склону лет даже в партию вступил[1378]. А в 1960-м ему, — рассказывает Н. Старшинов, — «предложили пост главного редактора „Литгазеты“. И он дал свое согласие. Валентин Петрович загорелся мыслью обновить газету, сделать ее „читабельной“ <…> И, продолжая строить планы, уехал за рубеж…»[1379]
Ох, не надо этого было делать: за время его отлучки кадровое решение под благовидным предлогом отменили — и Катаев обиделся, «в знак протеста перестал ходить в редакцию, не получал зарплату. Так продолжалось около года»[1380].
Литературе, видимо, повезло, что К. не загрузили газетными хлопотами. Но сам К. думал по-другому, и 15 сентября 1981 года, после того как со смертью С. Наровчатова освободилось место главного редактора «Нового мира», он, в возрасте уже 84 лет, обращается к М. Суслову со смиренной просьбой:
У меня еще хватит энергии на года два посвятить себя редакционной работе по примеру того, как я некогда создавал «Юность». Если бы мне предложили быть главным редактором «Нового мира», я бы не отказался и отдал бы всю свою энергию для сохранения его авторитета и подготовил бы себе хорошего преемника. Я думаю, это было бы хорошо для журнала. Каково на этот счет Ваше мнение?[1381]
Однако М. Суслов выбрал на эту роль бесцветного Героя Советского Союза В. Карпова, а К. вернулся к подготовке своего последнего прижизненного собрания сочинений. И к новым рукописям, которым еще только суждено было выйти в свет.
Моральный облик Валюна, как все за глаза звали К., и его карьерные поползновения теперь занимают внимание только историков литературы. А нормальные люди читают книги — они ведь, в конце концов, главное, что остается (или не остается) от писателя.
Соч.: Собр. соч.: В 10 т. М.: Худож. лит., 1983–1984.
Лит.:Галанов Б. Валентин Катаев: Очерк творчества. М.: ГИХЛ, 1982; Иванова Н. Пастернак и другие. М.: Эксмо, 2003; Котова М., Лекманов О. В лабиринтах романа-загадки: Комментарий к роману В. П. Катаева «Алмазный мой венец». М.: Аграф, 2004; Катаев П. Доктор велел мадеру пить…: Книга об отце. М.: Аграф, 2006; Мнацаканян С. Великий Валюн, или Скорбная жизнь Валентина Петровича Катаева: Роман-цитата. Алма-Ата: Шелковый путь, 2014; Огрызко В. Циник с бандитским шиком: Книга о Валентине Катаеве. М.: Лит. Россия, 2015; Шаргунов С. Катаев: Погоня за вечной весной. М.: Молодая гвардия, 2015. (Жизнь замечательных людей).
Кедрина Зоя Сергеевна (1904–1998)
Бог дал К. долгую жизнь, о которой и сказать особенно нечего. Родилась в Москве, в начале 1930-х переехала в Алма-Ату, где отметилась повестью «Аул нашего отца» (1933), брошюрой о местном ударнике-колхознике (1934) и стихотворными переводами с казахского языка, потом окончила Литературный институт в столице (1938), служила поочередно в редакциях «Нового мира»[1382], «Октября» и «Литературной газеты», чтобы, перейдя в 1957 году на работу в академический Институт мировой литературы, сосредоточиться на изучении словесности народов СССР, и прежде всего советского Казахстана и советской Средней Азии.
Удивительно мирная или, можно и так сказать, вполне бесцветная биография. И вдруг разрыв шаблона — 22 января 1966 года К. печатает в «Литературной газете» статью «Наследники Смердякова» об уже томящихся в тюрьме А. Синявском и Ю. Даниэле, а 10–14 февраля еще и выступает общественным обвинителем на процессе по их делу.
Разбирать аргументы, изложенные К. и в этой статье, и в ходе судебного заседания, вероятно, бессмысленно, как бессмысленно и гадать, с охотою приняла она выпавшую ей роль или по принуждению. Гораздо интереснее понять, почему эта роль была предложена именно ей — специалисту по казахской литературе. Ведь, если заглянуть в дневниковые свидетельства современников, властью обдумывались и другие, гораздо более звонкие имена. «В частности, — свидетельствует Л. Чуковская, — написали прокурору обоснования для обвинения пятеро — Сергей Антонов (это мне ново), А. Барто, С. Михалков, Б. Сучков, Корнейчук» (запись от 3 февраля)[1383]. Их же среди «предполагаемых общественных обвинителей» называет и сценарист А. Гребнев: «Сучков (критик, сам сидел при Сталине), Сергей Антонов и… Агния Барто…» (запись от 8 февраля)[1384].
И более того. А. Твардовский в записи еще от 12 января фиксирует «ужасное вчерашнее признание Демента после его возвращения из горкома о его готовности, заявленной там инструктору, выступить в качестве общественного обвинителя на процессе Синявского». Причем, — не скрывает своей «потрясенности» Твардовский, — «если он-таки будет выступать на суде, мы предложим ему уйти из редколлегии до этого, — если он не подает заявление, придется мне принимать некое решение»