И тем не менее своим современникам он всегда и во всем уступал — «автоматчикам партии» в громокипящем пафосе и эпической масштабности, Ф. Абрамову или В. Тендрякову в проблемности и социальном критицизме, Ю. Казакову в стилевой пластичности и акварельном лиризме. Не отличался А. и гражданской активностью: фрондеров, как позднее диссидентов, осмотрительно сторонился, хотя и не обличал их публично — по крайней мере, по собственной инициативе. Однако же от ответственных партийных поручений он как писатель-коммунист тоже не уклонялся, — так, на собрании в Доме кино 31 октября 1958 года назвав Б. Пастернака «марионеткой» и «петрушкой», потребовал, в согласии с другими ораторами, его исключения из числа советских граждан[163]. А к февралю 1966 года (в одной почему-то странной компании с А. Барто, С. Михалковым, Б. Сучковым и А. Корнейчуком) подготовил — опять же наверняка не по своей воле — экспертное заключение, дававшее прокуратуре основания для привлечения А. Синявского и Ю. Даниэля к уголовной ответственности[164].
Но — вот на что стоит обратить внимание — оба эти поступка на его репутации не сказались никак. Как уже в мае 1967 года незамеченным осталось и письмо «с резким упором против цензуры»[165], которое А., поддерживая А. Солженицына, направил в президиум IV съезда писателей. А между тем это письмо А. уж точно никто не заказывал, и, можно предположить, счет к цензуре даже у него, литератора умеренного и оглядчивого, накопился собственный. Во всяком случае, кроме повести «Царский двугривенный» (1969), его новые художественные произведения в течение длительного времени почти не появлялись в печати. Работал как сценарист в кино, выпускал книги о ремесле прозы — «Письма о рассказе» (1964), «Я читаю рассказ» (1973), «От первого лица: Рассказы о писателях, книгах и словах» (1973), «Слово: Из бесед с молодыми писателями» (1974), — а заветное, задушевное писал в стол.
Чтобы, вынув из него в годы гласности давно написанные повести «Васька» (Юность. 1987. № 3–4), «Овраги» (Дружба народов. 1988. № 1–2), вновь обратить на себя внимание и критики, и читателей. Ненадолго, правда, поскольку по востребованной тогда обличительной ярости и эти книги, честно, но негромко рассказывавшие о молодежи двадцатых-тридцатых годов, тут же проиграли сопоставление с перестроечными бестселлерами.
Сейчас они не переиздаются. И давние, 1950-х еще годов, симпатичные лирические повести тоже почти всеми забыты. Что вряд ли справедливо, но в общем-то, увы, понятно.
Соч.: Собр. соч.: В 3 т. М.: Худож. лит., 1983; Овраги. Васька: Повести. М.: Известия, 1989 (Б-ка «Дружбы народов»); Свалка: Повесть // Дружба народов. 1996. № 4; Дело было в Пенькове. М.: Вече, 2014.
Анчаров Михаил Леонидович (1923–1990)
Биографы предполагают, что А. родом из евреев-кантонистов, однако сам он своей национальности никакого значения не придавал, мог разве лишь в шутку назвать себя «дворняжкой» — плодом самых разных кровей и генов. Надо думать, в его детстве это особого значения и не имело: школа, музыкальная школа и профсоюзная изостудия, в 1940 году поступление в Архитектурный институт.
Архитектором ему, однако же, стать не удалось, как не удалось и повоевать против немцев: уже в июле 1941-го райвоенкомат направил его изучать китайский язык в Военный институт иностранных языков Красной Армии. Вуз, что и говорить, элитный, особенный, поэтому по его окончании (декабрь 1944) дебютировать в роли военного переводчика младшему лейтенанту А. предстояло в СМЕРШе на Дальнем Востоке, где он, — как иногда рассказывают, — даже принял участие в пленении последнего китайского императора Пу И.
Столь заманчивую вроде бы профессию переводчика с дефицитного тогда языка А., впрочем, оставил сразу же после демобилизации в 1947-м. Несколько месяцев помыкался и в 1948 году поступил на художественный факультет ВГИКа, откуда через месяц перевелся в Суриковский институт. Там стал членом ВКП(б) (1950), получил диплом по специальности «Станковая живопись» (1954) и в следующем году опять засобирался на учебу — теперь вот на курсы киносценаристов при ВГИКе (1955–1958).
Разбросанность? Вероятно, особенно если учесть, что уже в 1952 году А. «внезапно для самого себя»[166] написал стихотворную трагедию о Леонардо да Винчи, а в 1955-м такую же трагедию о Франсуа Вийоне, но вместе с тем и понятная для личностей ренессансного типа попытка, не выбирая главного, реализовать свои таланты сразу в нескольких сферах. С живописью у А., хотя и у нее есть поклонники, как-то, скажем прямо, не срослось. Идеи относительно разного рода чудо-изобретений и физиологии художественного творчества, которые он еще студентом направлял в журналы и в Академию наук, были сочтены завиральными. А вот с кинематографом, особенно поначалу, все вроде сложилось как надо: уже в 1956 году он в соавторстве с С. Вонсевером опубликовал сценарий «Баллада о счастливой любви» в журнале «Искусство кино» (№ 6), в октябре того же года был принят на работу референтом-сценаристом, а там пошли и снятые по его сценариям фильмы: «Мой младший брат» по роману В. Аксенова «Звездный билет» (1962), «Аппассионата» о том, как Ленин спорил с Г. Уэллсом и успокаивал себе душу Бетховеном (1963), «Иду искать!», где в образе главного героя легко угадывался засекреченный тогда конструктор С. П. Королев (1966),
И пусть почти все сценарии пока в соавторстве, но киноуспехи можно было развивать, однако А. на несколько лет бросает сценарный промысел и уходит в прозу: рассказы в «Смене» (1964. № 5, 11), повесть «Золотой дождь» в «Москве» (1965. № 5), роман «Теория невероятности» в «Юности» (1965. № 8–9), повесть «Сода-солнце» в альманахе «Фантастика-65». Критика отнеслась к ним без большого воодушевления, зато молодежь была в восторге[167]. Еще и потому, быть может, что как раз в это время А. оказался на пике известности как одна из ключевых фигур вошедшей в моду авторской песни.
Об истории этого оттепельного феномена, когда едва ли не вся страна вдруг запела под гитару, написаны десятки исследований, и в каждом из них А. называется даже не родителем, а прародителем жанра. И действительно, первые песни он в конце 1930-х написал еще школьником — сначала на слова А. Грина, Б. Корнилова, В. Инбер, а после 1941 года уже и на собственные.
Так бы они, исполнявшиеся исключительно в узком дружеском кругу, наверное, и остались сугубо невинным увлечением, но в 1960-е — благодаря Б. Окуджаве, Ю. Визбору, А. Галичу, А. Городницкому, Н. Матвеевой, потом В. Высоцкому — круг фанатов авторской песни необыкновенно расширился, и баллады А. тоже пришлись кстати. С энтузиастами клубов самодеятельной песни он, впрочем, не сблизился и от зрелых мастеров держался в стороне, но охотно выступал в кафе и клубах, в январе 1966 года принял участие в записанной «Неделей» беседе бардов за круглым столом (№ 1), которая, собственно, и легализовала авторскую песню в публичном пространстве, а 5 апреля того же года пел на знаменитом сборном концерте «Так начинается песня» в Политехническом музее.
Счастливцем в эти годы он не был. Мучительная любовь с эксцентричной Джоей Афиногеновой разрешилась громкими скандалами, разрывом и скорой смертью Джои. Да к тому же в литераторской среде за А. все десятилетия шлейфом тянулся позорный, хотя до сих пор не подтвержденный слух о том, что он еще в 1958 году будто бы донес в КГБ на своих товарищей-вгиковцев, и их судьбы были порушены.
Те, кто перекладывал его песни на свои гитары, ничего этого, к счастью, не знали. Так что триумф нарастал, но А. в 1968 году внезапно все бросил, то есть новые песни перестал писать, а уже легендарные старые исполнять.
Метания между жанрами кончились, лета стали клонить к прозе, к драматургии, и жизнь А. вышла на плато. 27 декабря 1966 года его приняли в Союз писателей, по «Теории невероятности» поставили спектакль в московском Ермоловском театре, в журнале «Москва» (1967. № 5) напечатали повесть «Этот синий апрель», в солидном «Новом мире» роман «Самшитовый лес» (1979. № 9–10), в легкомысленном «Студенческом меридиане» повести «Страстной бульвар» (1978. № 1), «Прыгай, старик, прыгай!», «Роль» (1985. № 1–2), романы «Дорога через хаос», «Как птица Гаруда» (1986. № 1–6). И с книгами все в порядке, и с их переводами на болгарский, немецкий, румынский, чешский языки, а сценарии многосерийных телеспектаклей «День за днем» (1971–1972), «В одном микрорайоне» (1976), телефильма «Москва. Чистые Пруды» (1979) принесли их автору если не славу, то заметные деньги.
Почти в каждую из этих работ — и прозаических, и телевизионных — инсталлированы песни, и некоторые из них (например, «Стою на полустаночке…») становятся эстрадными шлягерами, а давние выходят на грампластинках, включаются в бесчисленные песенники.
И здесь уж как считать — либо признать судьбу А. образцово успешной, либо смириться с мыслью, что художника ренессансного масштаба из А. при всех его многообразных дарованиях все-таки не получилось. Д. Тевекелян, много лет с ним дружившая, сказала в одном из интервью: «Он очень много нового сделал, Миша, в литературе, на самом деле, если говорить по-серьезному. И ничто из этого не прозвучало и не заставило к нему относиться как к крупному писателю»[168].
Прах А., вместе с прахом его родителей, покоится на Новом Донском кладбище в Москве (колумбарий № 17, секция № 10, 2-й ряд). И фанаты А. действуют по-прежнему: проводят конференции, выпускают его книги и магнитоальбомы, пишут о нем статьи и книги. Так что забытым А. не назовешь, хотя… Спроси у подавляющего большинства сегодняшних читателей: имя, конечно, знают твердо, но содержание и смысл его книг, сценариев, пьес и песен помнят уже совсем не твердо.