Так что положение поэта, которого критики любовно окрестили «Маршаком Советского Союза», не пошатнулось, а жить ему, страдавшему мучительными легочными болезнями, оставалось совсем недолго. «Одной доброй силой в мире меньше — умер С. Я., — 5 июля 1964 года записала в дневник Л. Чуковская. — Наша личная беззащитность и общая беззащитность добра в мире увеличились — нет Маршака»[1909].
Его похороны на Новодевичьем кладбище, — вспоминает Л. Левицкий, —
были государственные. По первому разряду. Венки от Совета министров и Цека. Заслужил это. Делал все, что от него требовали. Писал в «Правде» стихотворные подписи под карикатурами. Не ввязывался ни в какие литературные бои. В основе этого был страх. Трансформировавшийся с годами и ставший позицией человека как бы над схваткой. Маршак превратился в литературного учителя и арбитра[1910].
Таким он и остался в памяти культуры. А малышам знать это ни к чему — лучше открывать для себя мир поэзии «Детками в клетке», «Багажом», «Сказкой о глупом мышонке», «Домом, который построил Джек» и десятками других стихотворений, давно уже ставших классическими.
Соч.: Собр. соч.: В 8 т. М.: Худож. лит., 1968–1972; Собр. соч.: В 4 т. М.: Правда, 1990.
Лит.:Галанов Б. С. Я. Маршак: Очерк жизни и творчества. М.: Детгиз, 1956, 1957, 1962, 1965; Сарнов Б. Самуил Маршак: Очерк поэзии. М.: Худож. лит., 1968; «Я думал, чувствовал, я жил»: Воспоминания о С. Я. Маршаке. М.: Сов. писатель, 1971, 1988; Гаспаров М. Маршак и время // Гаспаров М. О русской поэзии: анализы, интерпретации, характеристики. СПб.: Азбука, 2001. С. 410–430; То же // Гаспаров М. Собр. соч.: В 6 т. М.: Новое лит. обозрение, 2022. Т. 3 (Русская поэзия). С. 938–952; Воспоминания о Самуиле Яковлевиче Маршаке. Воркута, 2002; Гейзер М. Маршак. М.: Молодая гвардия, 2006 (Жизнь замечательных людей).
Матвеева Новелла Николаевна (1934–2016)
Говорят, что неканоническим именем Новелла девочек до М. в нашей стране будто бы никогда еще не называли[1911]. Но ее родители, сколько можно понять, были большими оригиналами, и не только в этом. Рассказывают, что мать и возраст ей скостила, переправив в документах год рождения дочери с 1930-го на 1934-й[1912], что для самой М. до самой смерти так скорее всего и осталось тайной.
Да мало ли что говорят, что рассказывают. Нам достаточно знать, что М. то ли отучилась всего четыре класса, то ли в школу совсем не ходила, «в октябрята, — как она вспоминает, — не успела, в пионеры — не удостоилась, в комсомолки не удосужилась…»[1913] и юность провела «пастушкой», то есть разнорабочей при подмосковном детдоме-интернате, а в 1957 году подалась в прислуги.
Стихи, в том числе и те, что М. пела под семиструнную гитару, к этому времени уже давно шли и 19 января 1958 года, благодаря знакомцу отца — магаданскому журналисту К. Хакимову, даже появились в газете «Советская Чукотка»[1914]. Из ужасающей нищеты эта публикация ее, естественно, не вырвала, известности не принесла, но желание печататься, надо думать, подогрела. Так что в феврале того же года М. отсылает стихи в еженедельник «Литература и жизнь». Их в печать не берут, но показывают Д. Кугультинову, учившемуся тогда на Высших литературных курсах. Он, в свою очередь, в Элисте показывает матвеевские тетрадки секретарю Калмыцкого обкома ВЛКСМ Вик. Бушину, который поздней осенью везет их в Москву Л. Карпинскому, управлявшему идеологией во Всесоюзном комсомоле[1915].
И тут скучная история о том, как трудно было в советские годы пробиться молодому дарованию, превращается в волшебную. Л. Карпинский, — по свидетельству Вик. Бушина, — тут же «собрал у себя газетчиков, комсомольских издателей и, ознакомив их с проблемами Новеллы, дал установку открыть ей широкую дорогу в литературу»[1916]. Распоряжение начальства — закон для подчиненных, так что уже на следующий день[1917] сотрудники «Комсомольской правды» А. Елкин и А. Гладилин отправляются на розыски то ли «Матвеевой», то ли «Матвеевской» под Чкаловскую, в поселок «Юная республика». И с помощью райкома партии и соседских мальчишек находят, конечно.
Это, — вспоминает А. Гладилин, — была не квартира и даже не комната, а какое-то складское помещение размером с московскую малогабаритную кухню. На склад похоже, потому что забито какими-то тюфяками. При слабом дневном свете из крошечного окошка мы не сразу различили контуры женщины, которая лежала в пальто на матраце, поверх этих тюфяков. В комнате было холодно, как на улице. <…> Женщина неопределенных лет, в пальто, закутанная в платки, поднялась, щелкнула выключателем. И при свете оказалась совсем молодой девушкой, правда лицо бледное, опухшее[1918].
За шокирующими и, вполне возможно, присочиненными подробностями этого визита и последующих событий лучше обратиться к мемуарной книге А. Гладилина «Улица генералов» (с. 109–113). Но, как бы там ни было, 1 ноября 1959 года подборка никому неведомой «пастушки» (а не домработницы, конечно), где не было ни одной ритуальной похвалы советской власти, занимает едва ли не полосу «Комсомольской правды».
М. просыпается знаменитой. В восторге, — как рассказывают, — были С. Маршак и К. Чуковский. Стихи, — вспоминает первое впечатление Л. Васильева, —
сказочные. Завораживают, уводят в миры заморские и заоблачные, пестрят именами знаменитыми и заграничными, и в них, по тому времени, чувствуется смелость. Видна рука мастера. Ум недюжинный и яркий, повороты мысли необычные. <…> Поэты перезваниваются, делятся впечатлениями: «читал?», «кто такая?», «откуда?», «странные стихи, ничего подобного до сих пор не было»[1919].
Счастье само идет в руки: М. без аттестата о среднем образовании принимают на Высшие литературные курсы. Она выпускает первую книгу «Лирика» (1961), в том же году становится членом Союза писателей, выходит замуж за своего однокурсника И. Киуру (1934–1992), получает жилье в Москве, и у нее у первой в СССР выходит грампластинка с авторскими песнями (1966).
Однако же — вот они, свойства личности, — при всей фантастической популярности у читателей и слушателей, при единодушной приязни поэтов и критиков, «своей» в кругу шестидесятников она так и не стала, и расплодившиеся к тому времени барды однозначно «своей» ее тоже не признали. Держится одиноко, общественной жизни сторонится[1920], громких публичных заявлений не делает. И живет более чем скромно: например, уже в 1980-е у входной двери в ее квартиру по проезду Художественного театра звонка не было, и холодильника в квартире не было тоже, так что бывавшие там вспоминают большой круглый стол, а на нем тарелку с сиротскими сушками и трехлитровую банку с водой, в которой плавал кусочек масла.
Это умиляло, конечно, казалось приметой нищенства, для поэта оскорбительного, хотя, сказать по правде, издавалась М. в поздние советские десятилетия совсем не плохо (13 книжек до 1991 года, 7 высокотиражных пластинок), плюс концерты и спектакль «Предсказание Эгля» в Центральном детском театре (1984), плюс публикации в журналах, где тоже тогда платили гонорары…
Так что все это скорее всего признак не хронического безденежья, а безбытности, органически свойственной М. и ее мужу, или, выразимся иначе, скудость, принятая как естественная норма жизни. Усиленная еще и тем, что, с детства страдая так называемой транспортной болезнью, М. не могла ни на чем ездить, и с проезда Художественного театра, например, в Переделкино шла вместе с мужем Иваном Семеновичем Киуру пешочком, держа узелки за плечами. Понятно, что и встречалась она только с теми, кто ее навещал — зимой на городской квартире, летом, уже ближе к концу жизни, на крохотной дачке под Зеленоградом.
Вспоминая разговоры с М., непременно упоминают о том, что она была крайне добродетельна и всегда возвышала этику над эстетикой: на дух не принимала «похабных» Рабле, Боккаччо или, например, Серебряный век с его, как она считала, культом порока, да и, — говорит Г. Красников, —
так называемая смеховая культура, о которой писал М. Бахтин, была для нее категорически неприемлема, она не терпела никакой скабрезности, грубости, пошлости, а Владимира Набокова за его «педофильскую» «Лолиту» она вообще не относила к роду человеческому[1921].
Что же касается политики, то при всей критичности, — процитируем Б. Жукова, — «в целом она оставалась вполне лояльной советской подданной»[1922].
Что и сказалось уже в 1990-е и особенно в 2000-е годы. Личных причин обижаться на власть, вручившую ей сначала Пушкинскую (1998), потом Государственную (2002) премии, у М. не было, и книг у нее в эти годы вышло более десятка. Однако с распадом СССР она так и не смирилась и в отношении к реформам решительно встала на сторону тех, кто от этих реформ пострадал: «Поэзия есть область боли / Не за богатых и здоровых, / А за беднейших, за больных»…
Неожиданно плакатные, лишенные органически свойственных М. полутонов и многозначности, эти публицистические инвективы оттолкнули многих преданных ей читателей, и печататься она стала уже не в «Знамени» и «Юности», как всегда, а по большей части в «Нашем современнике» у Ст. Куняева (например, 2009, № 1) и в «Литературной газете» (30 октября 2014 года) у Ю. Полякова, незадолго до смерти поприветствовав стихами возвращение Крыма в родную гавань.