[2112], писателя выпускают в зарубежные поездки, производят в члены редколлегии журнала «Знамя» (1956)[2113] и правления СП СССР (1971), а по памятным датам награждают орденами (1967, 1971, 1978), хотя и не самыми увесистыми.
Следов общественной активности Н., впрочем, не много. Лишь 27 октября 1958 года — и то, надо думать, как дисциплинированный член партии — он принимает посильное участие в исключении Б. Пастернака из Союза писателей, а в 1969-м без колебаний ставит свою подпись под коллективным письмом в защиту А. Твардовского, изгоняемого из «Нового мира».
Что же новые книги? Их тоже немного — может быть, потому что, — процитируем дневниковую запись К. Чуковского, — Н. «пишет с упоением большую вещь, рассказывает оттуда целые страницы наизусть, а потом рукопись прячется в стол, и он пишет новое»[2114]. И жаль, что немного, так как пронзительная повесть «Через кладбище» (1962), образцовые и к тому же отлично экранизированные рассказы «Дурь» (1973), «Впервые замужем» (1978), незавершенные «Загадочные миры» (1978–1980) свидетельствуют о писательском потенциале, раскрытом далеко не полностью.
Соч.: Соч.: В 2 т. М., 1985; Испытательный срок. М.: Вече, 2014; Жестокость. СПб.: Азбука, 2016; Впервые замужем: Рассказы. М.: Вече, 2017.
Лит.:Кардин В. Павел Нилин. М.: Сов. Россия, 1987; Нилин А. Станция Переделкино: поверх заборов: Роман частной жизни. М.: АСТ: Редакция Елены Шубиной, 2015, 2023.
О
Овечкин Валентин Владимирович (1906–1968)
Сейчас книги О. хоть и вспоминают с должным почтением, но не читают. «На них печать почтенной скуки и давность пройденных наук», — как по другому, правда, поводу сказал А. Твардовский. А между тем на повороте от сталинщины к Оттепели его очерки «Районные будни» (Новый мир. 1952. № 9), «На переднем крае» (Правда. 1953. 20 и 23 июля), «В том же районе» (Новый мир. 1954. № 3), «Своими руками» (Правда. 1954. 26 и 30 августа, 1 сентября), «Трудная весна» (Новый мир. 1956. № 3, 5, 8) всколыхнули… нет, не писателей, конечно, не гуманитарную интеллигенцию, а тех, кто за литературой обычно не следит.
О. и раньше так писал — в довоенных «Колхозных рассказах» (1935), в послевоенной повести «С фронтовым приветом» (1945) уже присутствовали и эта суховато-деловая стилистика, и эти попытки давать разумные советы — не высшей, понятно, власти, а хотя бы той, что на местах. В «Районных буднях» оба эти качества лишь усилились, и
здесь, — процитируем, и уже с полным основанием, А. Твардовского, — впервые с такой нежданной смелостью прозвучало встревоженное слово вдумчивого литератора о положении в сельском хозяйстве тех лет, о необходимости решительных перемен в методах руководства колхозами. Пожалуй, ни одно из произведений «крупных» жанров, по выходе в свет этого очерка, не могло бы сравниться с ним ни читательской почтой, ни количеством отзывов в печати[2115].
Подействовали ли эти советы? Вряд ли. Как заметил О. в письме к А. Твардовскому от 11 января 1953 года: «Шуму очерки наделали много, но шум-то литературный. Ось земная от этого ни на полградуса не сдвинулась. В колхозах все по-прежнему». Однако положение О. как флагмана литературы о селе стало в те годы бесспорным. Ему на II съезде писателей в декабре 1954 года дали выступить с речью, направленной против столичного литературного истеблишмента, а в октябре 1955-го поручили сделать «установочный», как тогда это называлось, доклад на Всесоюзном совещании литераторов, пишущих на колхозные темы. Его избрали членом Курского обкома партии. Его очерки выдвигались на Сталинскую премию в 1954-м — и не были отмечены ею лишь потому, что она перестала присуждаться. Номинацию повторили в 1957 году — уже на Ленинскую премию, но и эта награда, уйдя к «Русскому лесу» Л. Леонова, О. не досталась, что, не исключено, сыграло какую-то роль в том психическом надломе, какой с ним произошел во второй половине 1950-х.
Впрочем, если это и сыграло роль, то лишь какую-то. Главным для О. стало то, что хоть криком кричи совестливый русский писатель, а положение дел в сельском хозяйстве не улучшается, лишь обрастает новыми проблемами, вызванными уже не сталинским, а хрущевским стилем командования.
И тогда О., надеясь хоть кого-то пробудить, в 1961 году выступил на 12-й областной партийной конференции с дерзкой речью, в которой, по сути, лишь публично высказал то, о чем коммунисты среднего звена давно толковали между собой. Его — не услышали, от него — отвернулись, его — предали анафеме.
Потеряв веру и в себя, и в людей, он попытался кончить жизнь самоубийством. Именно попытался — из охотничьего ружья, — как рассказывает А. Кондратович, —
прострелил себе лоб, пуля прошла через опасные, жизненно важные ткани, но каким-то чудом (не знаю, можно ли радоваться в таких случаях, скорее наоборот) не тронула жизненосные узлы и точки. Он только ослеп на один глаз, а после долгого лежания по больницам вышел на ногах, не потеряв почти ничего. Голова вроде бы оставалась прежней — ясной, руки, ноги на месте, двигались, даже водку мог пить не хуже прежнего. Но человека в сущности уже не было, хотя он в этом не сознавался, да и не мог сознаться. Еще что-то надеялся сделать, что-то написать[2116].
Действительно надеялся и даже что-то писал. «Но, — как сказано Ю. Черниченко, — точка поставлена. С 1961 года очеркиста Валентина Овечкина нет»[2117].
Суицидальные попытки продолжились. Однажды он по пьяному делу даже пытался выброситься из окна номера гостиницы «Москва», так что пришлось вызывать пожарную команду, растягивать внизу брезентовый тент. Жить без постоянного присмотра О. уже явно не мог, и весной 1963 года сыновья увезли его в Ташкент, где он многое опять попробовал начать — автобиографическую книгу, а плюс к ней еще и большую работу о поразившем его воображение узбекском колхозе «Политотдел», — но все они так и остались в набросках. Неудивительно, ведь, — как 11 декабря 1963-го, спустя всего полгода после принудительного по сути переезда в Ташкент, написал он Твардовскому: «Что-то будто оборвалось в душе. Я не тот, каким был, другой человек, совсем другой, остатки человека. Писать-то надо кровью, а из меня она как бы вытекла вся»[2118].
И Твардовский, и новомирцы (а членом редколлегии журнала он стал еще в 1958 году) всячески старались вовлечь О. в совместную работу, спрашивали у него совета, посылали на прочтение самые значимые рукописи. И что же? Программная статья И. Виноградова «Деревенские очерки В. Овечкина» (Новый мир. 1964. № 6) его просто напугала, хотя, — вспоминает И. Виноградов, — «там не было критики, обидной для него, но там было как бы обнажение его кардинального фундаментального противостояния всей нашей сельскохозяйственной политике. Очевидно, такая откровенность, такая прямолинейность ему показались опасными»[2119].
И «Раковый корпус» он совсем не принял, «написал, что читал Солженицына со скукой, роман растянут, диалоги в больнице неинтересны, дальше он просит не присылать ему верстку, — и вообще, чего вы с ним носитесь. Не понял. Ничего не понял в Солженицыне», — констатирует А. Кондратович. Словом, — еще одна цитата из дневника Кондратовича, —
все смешалось в его оценках литературы. Было удивительно, когда он, как правило, присылал отрицательные отзывы как раз на самые талантливые вещи вроде Семина, Искандера. «Кузькин» Можаева, конечно, ему резко не понравился. <…> Получалось так, что из всей редколлегии самый ретроград — Овечкин. Странный поворот судьбы. Жаль его было невероятно[2120].
Читать про это тягостно: будто действительно совсем другой человек, чем был раньше. Видно, и в самом деле, как сказал сам же О.:
Есть характеры — не гнутся, а сразу ломаются. Человек не меняется, не приспосабливается к жизни, не подличает, идет и идет напрямик своей дорогой, и это стоит большой борьбы, большой затраты сил. И вдруг остановится, оглядится — шел, шел, а все то же вокруг — и сразу ломится. И это уже конец, и духовный, и физический[2121].
Настал этот конец скоро, и настал он неизбежно: 27 января 1968 года, вернувшись домой из очередной поездки в колхоз «Политотдел», О. зашел в ванную и выстрелил в себя из ружья.
Соч.: Собр. соч.: В 3 т. М.: Худож. лит., 1989–1990.
Лит.:Атаров Н. Дальняя дорога: Литературный портрет В. Овечкина. М.: Сов. писатель, 1977; Вильчек Л. Валентин Овечкин: Жизнь и творчество. М.: Худож. лит., 1977; Воспоминания о В. Овечкине. М.: Сов. писатель, 1982; Вильчек Л. Советская публицистика 50–80-х годов (От В. Овечкина до Ю. Черниченко). М.: Изд-во МГУ, 1996.
Огнев (Немец) Владимир Федорович (1923–2017)
О. — из поколения, выкошенного войной. Но к нему, сначала рядовому красноармейцу, потом лейтенанту, судьба оказалась милостива. Уцелел, а после демобилизации (май 1946-го) окончил Литературный институт и еще четверокурсником в 1949-м пришел на работу в «Литературную газету».
Она, что и говорить, была тогда ермиловской, и время вообще стояло в литературе страшное. Однако постыдных поступков за О. вроде бы не числится, а вот некоторые его полемические статьи дооттепельной и раннеоттепельной поры историкам отечественной поэзии до сих пор памятны: пытался освободить наследие В. Маяковского от бронзы многопудья, защищал полуопального И. Сельвинского, поддерживал недавно опального Л. Мартынова и прошедшего ГУЛАГ Я. Смелякова, язвительно высказывался о стихах Н. Грибачева, А. Софронова, других присяжных одописцев.