нфликты с бездарью, а Прокофьев был очень талантлив[2409].
Конечно, — продолжает Д. Гранин уже в другой мемуарной книге, — «бездарная шушера тянула его к себе, льстила, угодничала. Славили его, ссорили с молодыми евтушенками, вознесенскими… Но Прокопу помогал один твердый принцип — быть на стороне таланта. Важен талант»[2410].
Самого яркого таланта П., на свою беду, впрочем, не разглядел, и, — сошлемся на Я. Гордина, — «когда ему показали очень обидные на него эпиграммы, якобы написанные Бродским (что было обманом), то он взбесился»[2411]. Или — не исключено и это — взбесившись и уже не рассуждая, принял к исполнению негласное распоряжение Ленинградского обкома и ленинградских же органов ГБ покарать «окололитературного трутня».
Итог известен: Бродский в арестантском вагоне был отправлен в ссылку, а взбунтовавшиеся питерские писатели с треском «прокатили» П. на ближайшем же отчетно-выборном собрании в январе 1965 года[2412]. Так что, — еще раз вернемся к словам Я. Гордина, «эта история для него кончилась куда печальнее, чем для Бродского. Она его погубила».
Хотя что значит погубила? Потеряв пост руководителя Ленинградской писательской организации, П. до 1966 года оставался членом Центральной ревизионной комиссии КПСС и пожизненным членом правления СП СССР, к нагрудному знаку «Почетный работник ВЧК — ГПУ», к Сталинской (1946) и Ленинской (1961) премиям прибавил звание Героя Социалистического Труда (1970), выпустил дюжину одно- и двухтомников, два собрания сочинений в четырех томах… Его именем названы, наконец, библиотека и даже улица на северо-западе Санкт-Петербурга…
Одна беда: книги П. (если не считать тех, что для детей) не переиздаются уже несколько десятилетий. Поэтому как тут не согласиться с Я. Гординым: та давняя история его действительно погубила.
Соч.: Стихотворения и поэмы. Л.: Сов. писатель, 1976 (Библиотека поэта. Большая серия); Собр. соч.: В 4 т. М.: Худож. лит., 1978.
Лит.:Дементьев В. Голубое иго: Поэзия Александра Прокофьева. М.: Худож. лит., 1964; Гринберг И., Добин Е. Клинками песен боевых: Поэзия Александра Прокофьева. М.: Сов. Россия, 1966.
Р
Райт-Ковалева Рита (Черномордик Раиса Яковлевна) (1898–1988)
Дочь врача Якова-Меера Черномордика, Р.-К. по семейной традиции получила медицинское образование — сначала в Харькове, где познакомилась с В. Хлебниковым и даже попробовала переводить на немецкий его стихи, затем в Москве, закончив медфак 2-го МГУ (1924).
Врачом не стала, хотя, перебравшись после университета в Ленинград, шесть лет проработала в лаборатории у академика Павлова (1924–1930), а затем в Институте мозга (1935–1938). О ее научной деятельности почти ничего не известно, зато известно, что еще в Харькове она, — по ее собственным словам, — была «не то секретарем, не то литературным сотрудником» в журнале «Пути творчества», и, — продолжим цитату, — «уже в те годы моя жизнь как бы „раздвоилась“: медициной я занималась без особой охоты и все свободное время отдавала литературе, языкам, музыке и — больше всего — стихам». Прежде всего футуристическим, и понятно, что при первой же возможности Р.-К. сорвалась из Харькова в Москву, где познакомилась с Маяковским, который с ходу предложил ей перевести на три языка стихотворные подписи для «Окон РОСТА».
Связь уже не прерывалась, и по просьбе поэта Р.-К. перевела на немецкий его «Мистерию-буфф», которую специально для делегатов Третьего конгресса Коминтерна 24 июня 1921 года поставили в Первом гос. цирке. Дальше больше, и в годы московского студенчества Р.-К. даже жила в одной квартире с Маяковским и Бриками в роли своего рода Эккермана, вела хронику, сочиняла темы для сатирических плакатов: «про всякую санитарию и гигиену, про детей, про сбор теплой одежды, ликвидацию неграмотности», а «кроме таких „заказных“ тем, надо было самой выбирать из газет все, что могло пригодиться для „Окна сатиры“». Работа, может быть, не слишком заметная, но увлекательная, и в мемуарах «Только воспоминания»[2413] (Звезда. 1940. № 3–4; Литературный современник. 1940. № 4) рассказала о ней Р.-К. тоже увлекательно.
Перевернута была, однако, и эта страница. Тяжело пережив смерть своего ребенка, Р.-К. замкнулась в себе и на десять лет отошла от занятий литературой, а когда вернулась, то к переводам уже не поэзии, а прозы. Многие из ее ранних работ теперь, разумеется, забыты, но в Союз писателей (1938) она вступила как переводчик. А жизнь продолжалась — в войну Р.-К. побывала в эвакуации, потом, оказавшись вместе с мужем-подводником, инженер-капитаном I ранга Н. Ковалевым в Архангельске, работала на местном радио, и уже после войны и гибели мужа в 1946-м приняла на себя обязанности сначала помощника, затем уже только редактора С. Маршака вплоть до самой его смерти.
Дни Оттепели оказались для Р.-К. звездными: по настоянию С. Маршака она написала биографию Р. Бёрнса для «Жизни замечательных людей» (1959, 1961, 1965), даже съездила на его родину в Шотландию (1963). И тексты для переводов отбирала уже только первосортные: «Авиньонские любовники» Э. Триоле (1956), «Тихий американец» Г. Грина (Иностранная литература. 1956. № 6–7), «Цвет яблони» Дж. Голсуорси (1958), «Дневник Анны Франк» (1960), «Глазами клоуна» Г. Бёлля (Иностранная литература. 1964. № 3), «Процесс» Ф. Кафки (1965), романы У. Фолкнера «Город» (1965), «Особняк» (1965), «Солдатская награда» (Дон. 1966. № 4–6).
Замечательные романы, достойные переводы. Но редкостно оглушительная для переводчика слава пришла к Р.-К. с переложением книги Дж. Сэлинджера «Над пропастью во ржи» (Иностранная литература. 1960. № 11). Конечно, к этому классическому роману в дальнейшем будут обращаться и другие мастера («Обрыв на краю ржаного поля детства» С. Махова в 1998-м, «Ловец на хлебном поле» М. Немцова в 2008-м), и, возможно, их переводы, осуществленные в эпоху уже бесцензурную, действительно более аутентичны. Но именно версия Р.-К. впервые открыла советским читателям отнюдь не благостный мир современных подростков, а В. Аксенову, А. Гладилину, другим авторам русской «исповедальной прозы» дала язык, на котором говорит юность.
Вспоминают, что, подступая к этой работе, Р.-К. обременяла заданиями всех своих знакомых, имевших отношение к школьникам (например, Ф. Вигдорову), донимала, — рассказывает переводчик С. Таск, —
всех вопросами, как говорят подростки, не только нас, но и таксистов, продавцов в магазинах, выискивала какие-то сленговые слова в желании поймать верную интонацию. Объясняла, что не возьмется за перевод, пока у нее в голове не зазвучат голоса персонажей[2414].
Они зазвучали, и в литературной среде укоренилось мнение, что Р.-К. — не просто переводчик, но еще и писатель, причем едва ли не самый виртуозный стилист в русской прозе[2415]. В русской? Да, в русской, так как в годы стилевой бескормицы, последовавшие за Оттепелью, ее переложения «Золотых плодов» Н. Саррот (1970), романов К. Воннегута «Колыбель для кошки» (1970), «Бойня номер пять» (Новый мир. 1970. № 4), «Завтрак для чемпионов» (Иностранная литература. 1975. № 1–2) восполняли то, что было в дефиците в русской литературе.
Жизнь вышла на плато. Р.-К. по приглашению Н. Саррот побывала в Париже, где собрала материал для книги «Человек из Музея человека» о Б. Вильде — русском эмигранте и герое французского Сопротивления (Звезда. 1976. № 6). Ее — остроумную и не просто злоязыкую, но и еще и искусную матерщинницу[2416] — друзья и соседи по писательскому кооперативу на Красноармейской улице, 27 просто обожали, хотя и побаивались. Да и власть не обижала, даже успела к 90-летию наградить орденом Дружбы народов (1988). Не всё, конечно, печатали вовремя — так, «Замок» Ф. Кафки, переведенный еще в конце 1960-х, появился в печати только в 1988-м, но и это было привычно, поскольку было одним из условий игры, правила которой Р.-К. усвоила отлично. О ее осторожности пишет В. Войнович в «Автопортрете», да и И. Роскина свидетельствует, что «в разговоре, в домашней болтовне Рита Райт была, естественно, совершенно своей, полностью антисоветской и всепонимающей. Но вне дома она громко не высказывалась. В сложной ситуации она умела уходить под воду»[2417], то есть отходила, например, от людей, знакомство с которыми становилось опасным[2418].
Да и можно ли было иначе прожить долгую жизнь так, как прожила ее Р.-К., — в неустанных трудах, с памятью о великих друзьях, мемуары о которых она оставила, и с единодушно признанной репутацией великой переводчицы?
Рассадин Станислав Борисович (1935–2012)
Послужной список у Р. небогат: университетской филфак (1953–1958), редакторские обязанности в издательстве «Молодая гвардия» (1958–1959), в «Литературной газете» (1959–1961), столь же недолгое заведование отделом критики в журнале «Юность» (1961–1963)[2419] — вот и все, собственно.
Биография и по-другому, конечно, могла сложиться. Так, еще студентом четвертого курса Р. вместе с друзьями (а среди них Н. Горбаневская и В. Непомнящий) затеялся на свой страх и риск выпускать бесцензурную стенгазету «Литературный бюллетень» и, времечко было неясное, вполне мог бы вылететь из университета по «делу о неблагонадежности», но Бог миловал: «отделался, — как он вспоминает, — весьма и весьма легко. Ну, скажем, исключалась сама надежда на аспирантуру, каким бы я там именным стипендиатом ни был»