Позднее В. Астафьев, конечно, устыдится и в многократно републикованном предисловии к решетовской книге «Не плачьте обо мне» (Красноярск, 1999) скажет с похвалою, что, мол,
плевать хотел провинциальный березниковский поэт на все эти сотрясения воздуха. Интеллигентный, тонкого вкуса и ума человек, он как писал свою интимную лирику, напоминающую вешнюю иль преддождевую, музыкально звучащую капель, так и продолжал слагать ее[2436].
Но это будет потом, а пока… Спасением от удушающего провинциального ада, от враждебного непонимания были только книги, которые он не успел прочесть в юности. Ну и водка, конечно, сгубившая не одного поэта тех лет, так что Р. случилось побывать даже в психиатрической лечебнице, и об этом он тоже еще напишет в абсурдистской повести «Записки из „желтого дома“», опубликованной уже только посмертно, в третьем томе его Собрания сочинений.
Что же до стихов, то ценители у них были, и влиятельный В. Кожинов, составляя антологию «Страницы современной лирики» (М., 1980, 1983), включил Р. в отобранное число двенадцати лучших русских поэтов — вместе с Н. Рубцовым, Вл. Соколовым, Ю. Кузнецовым, О. Чухонцевым… Казалось бы, и славе пора нагрянуть. Но нет, в России для устойчивой славы, по-видимому, надо если и не жить в Москве, то мелькать в центральных журналах, выпускать, подтверждая свой статус, книгу за книгой в столичных издательствах. А у Р. первая книга «Рябиновый сад» вышла в Москве только в 1975 году, «Лирика» в 1984-м, и, — вспоминает Н. Гашева, — этот сборник «так искорежили московские редакторы, что тихий и мягкий Леша разорвал его в ярости»[2437].
К этому времени он переехал уже в Пермь, работал консультантом в областной писательской организации и среди местных стихотворцев воспринимался как неоспоримо первый. Тут еще как раз перестройка подоспела с ее нежданными дарами, так что Р. вручили Почетную грамоту Президиума Верховного Совета РСФСР, а в 1994 году он стал и заслуженным работником культуры, и лауреатом областной премии в сфере культуры и искусства. В 1997 году присвоили звание почетного гражданина города Березники
Время было уже, впрочем, непоэтическое, потребовавшее не лириков, а публицистов. Однако Р. громокипящих стихов, как и прежде, не писал, на трибуны не поднимался. Остался, за редчайшими исключениями, в своих стихах лириком чистейшей пробы, так что и новые его книги, выходившие опять-таки не в Москве, но в Перми, в Свердловске/Екатеринбурге, в Красноярске — «Жду осени» (1985), «Автопортрет» (1987), «Станция Жизнь» (1990), «Иная речь» (1994), «Не плачьте обо мне» (1999), «Темные светы» (2001), составленный Р. перед смертью «Овен» (2003) — читателей за пределами Уральского региона по сути дела не достигли.
Изначально склонный к самоиронии, а то и к самосуду, Р. как-то написал: «Чтоб обращаться к миру, / Паче того — к богам, / Нужно хотя бы лиру, / Ежели не орган, // Ты же от всех в сторонке, / Радуясь и грустя, / Песенки на гребенке / Складывал, как дитя» (1970).
Так — не вписанной, по словам О. Дозморова, «в общероссийский контекст», «от всех в сторонке» — и прошла жизнь поэта Р., завершившаяся в Екатеринбурге. Утешает лишь то, что, — продолжим цитировать О. Дозморова, — он
на Урале поэт народный, в поэтической среде — культовый. Его знают наизусть. Любят — искренно. Оценивают — щедро (впрочем, поэт знал цену провинциальным похвалам). Филологи пишут о нем монографии, курсовые, дипломы. Влияние его на уральских поэтов абсолютно[2438].
Что ж, будем радоваться хотя бы этому. И еще тому, что книги Р. выходят по-прежнему — тиражом уже, правда, в 200–500 экземпляров. Но все-таки будем сожалеть, что среднестатистический, скажем так, читатель стихов при упоминании этого имени обычно понимающе кивает: «Решетов? Да-да, отличный, как я слышал, поэт. Надо бы почитать…».
Соч.: Собр. соч.: В 3 т. Екатеринбург: Банк культурной информации, 2004; Избранное: Стихотворения и поэмы. СПб.: Маматов, 2009; Стихи 1960–2002 гг. Челябинск: Изд. Марины Волковой, 2014.
Лит.: Друзья расскажут: Воспоминания о поэте Алексее Решетове. Пермь, 2007; Алексей Решетов: Материалы к биографии. Екатеринбург: Союз писателей, 2008; Дозморов О. Ото всех в сторонке: Алексей Решетов // Арион. 2015. № 3; Гашева К. Решетов. Пермь: ИЦ «Титул», 2020.
Рождественский Роберт Иванович (1932–1994)
Абсолютно счастливая — если судить только по событийной канве — литературная судьба.
В девять лет он (тогда еще под именем Роберта Петкевича, как в метрике) напечатал свое первое стихотворение — «С винтовкой мой папа уходит в поход…» (Омская правда, 8 июля 1941 года). В девятнадцать поступил в Литературный институт. В двадцать два, еще студентом, стал членом Союза писателей. В неполных двадцать три выпустил свою первую книгу «Флаги весны» в Петрозаводске и поэму «Моя любовь» (Октябрь. 1955. № 1), сделавшую его знаменитым, спустя еще год, и уже в Москве, сборник «Испытание», а затем… «Затем, — как отмечено в официальной биографии поэта, — поэтические сборники, стали выходить с регулярностью движения поездов, — их насчитывается более семидесяти»[2439].
И важно сказать, что репутацию Р. с первых же шагов приобрел замечательную. «Может, любимец всего института — слишком сильно сказано, но о Роберте все отзывались так: „Хороший парень“. Он действительно таким и был» (А. Гладилин)[2440]. «Роберт… он добрый» (В. Аксенов). «Вот что его отличало от всех нас: он был человек искренний, чистый, полный доброты. Это самое главное в нем было» (А. Вознесенский)[2441].
Так уже к середине 1950-х на личных отношениях сложилась плеяда молодых писателей, которых Ст. Рассадин назовет «шестидесятниками», Е. Евтушенко «шестидесантниками», а молва окрестит «детьми XX съезда». И это они, если вспомнить еще Б. Ахмадулину и Б. Окуджаву, станут своего рода эмблемой Оттепели, ее визитной карточкой, пропуском советской литературы как к зарубежной аудитории, так и к многосоттысячной отечественной, неожиданно вдруг влюбившейся в стихи.
Позднее они все, конечно, разойдутся, да и тогда воспринимались каждый наособицу: Евтушенко — самым протеистичным и исповедальным, Вознесенский — самым авангардным, Ахмадулина — самой стильной, Окуджава — самым элегичным и душевным, тогда как Р., вероятно, самым добропорядочным и вообще самым «правильным», если смотреть с точки зрения и власти, и, что тоже надо иметь в виду, тогдашнего общественного мнения. Причем ни лукавства, ни фиги в кармане[2442], ни стремления что-то такое в стихах «протащить» у него сроду не было. «Это, — продолжает Вознесенский, — пожалуй, единственный в литературе человек, который верил в то, что он пишет», то есть, — сошлемся уже на оценку А. Киреевой, жены поэта, — «на самом деле Роберт просто искренне верил в коммунизм»[2443].
И власть это ценила. Хотя и ему, конечно, вгорячах доставалось. Напечатает, скажем, в первом выпуске «Литературной Москвы» вполне невинное стихотворение «Утро», и партийный критик тут же с негодованием отметит, что
стихотворение это аллегорическое, но смысл этих аллегорий совершенно ясен. Если верить автору, то только сейчас наступает «рассвет», а вот до недавней поры в нашей жизни господствовала сплошная «ночь», воплощенная в облике страшного существа, подчинявшего людей своей безраздельной власти и заставлявшая их служить себе — одному себе, больше ничему и никому[2444].
Да и Хрущев на исторической встрече с интеллигенцией 7 марта 1963 года, явно не разобравшись, что громозвучное «Да, мальчики!», прочитанное с кремлевской трибуны, не более чем присяга поэта на верность родной партии, ударил по Р. со всего размаха. «Совершенно ни с того, ни с сего», — как вспоминает В. Аксенов, — ударил, но «на Роберта очень сильно это подействовало. Сильней, чем на других», и он стал, — по аксеновскому выражению, — «ассимилироваться». Пошла лирика, никого уже не раздражающая, пошли патетические поэмы «Реквием», посвященный памяти героев войны, «Письмо в XXX век», обращенное к жителям коммунистического будущего, «210 шагов» о пути почетного караула от Спасской башни до Мавзолея…
И пошли песни, часто очень удачные и всегда очень добрые, которые зазвучали всюду — как во Дворце съездов, так и на домашних вечеринках, благодаря чему Р. стал истинно народным поэтом. А поэтом фрондирующей молодежи быть перестал. «Многие считали, что Роберт „куплен“ советской властью» (А. Киреева), «в ультрадиссидентских кругах его вообще не любили» (В. Аксенов), и только ли в диссидентских?
Ярких политических жестов за Р. не числилось, если не считать письма в защиту А. Синявского и Ю. Даниэля (1966), будто бы подписанного им вместе с В. Аксеновым, Г. Владимовым, А. Вознесенским, А. Гладилиным, Е. Евтушенко, но и тут можно говорить только предположительно, так как письмо это пока не найдено. Зато не числилось за ним и дурных поступков. Даже и став в 1976 году секретарем правления Союза писателей, политики Р. явно сторонился. Много ездил по стране и миру, председательствовал в правлении Центрального Дома литераторов, вел по телевидению популярную программу «Документальный экран», трижды (1968, 1973, 1979), представлял Советский Союз в жюри Каннского кинофестиваля, руководил комиссиями по литературному наследию М. Цветаевой, О. Мандельштама (с 1986), В. Высоцкого и многое здесь сделал — например, пробил в печать первый сборник Высоцкого со своим предисловием (1981).