С таким тиражом это даже еще не самиздат, конечно, но уже было что к августу подать на вступительный конкурс в Литературный институт. И пошли годы учения, не сказать, правда, чтобы очень счастливые: за бесконечные пьянки, скандалы и прогулы, за несдачу в срок зачетов и экзаменов Р. то стипендии лишают, то выгоняют из общежития или вовсе из института.
Стихи, однако же, пишутся, их достоинство всем очевидно, так что Р., раз за разом исключая, раз за разом и восстанавливают. Да образуется к тому же верный круг товарищей по жизни, по судьбам: Вл. Соколов, Ст. Куняев, А. Передреев, Б. Примеров, а вместе с ними, это важно, и критик В. Кожинов, который в противовес громозвучным поэтам эстрады как раз тогда начинал выстраивать свою школу «тихих лириков».
Литературная биография у Р., вроде бы совсем уж горемычного и непутевого, тоже складывается неплохо. Стихи появляются в июньских номерах «Молодой гвардии» и «Юности» за 1964 год, а «Октябрь» в восьмом и десятом номерах того же года, то есть едва не подряд, печатает «Звезду полей», «Видения на холме», «Русский огонек», «Тихую мою родину», «Доброго Филю» — все то, что вскоре причислят к разряду национальной классики.
Так в журналах. Но и с книгами тоже в общем-то все получается. Осенью 1965-го в Архангельске выходит «Лирика», еще изрядно пощипанная, а к апрелю 1967-го наконец-то доходит черед и до «Звезды полей» в столичном «Советском писателе» — рукопись, отправленная в издательство еще в начале 1964-го, через год обратила на себя внимание заведующего отделом русской поэзии Е. Исаева («Рубцов хороший поэт, нашенский-деревенский, и он сейчас бедствует» — 30 марта 1965 года), но при всех безусловно восторженных внутренних рецензиях дело и дальше по советским обычаям двигалось неспешно.
Зато успех был, можно сказать, оглушительным. Пошли рецензии, стихи Р. зазвучали по Всесоюзному радио, в декабре 1967-го два из них были напечатаны в «Правде», так что и в Союз писателей 19 апреля 1968 года его приняли единогласно, и литинститутский диплом через полтора месяца он как заочник защитил тоже триумфально.
К этому времени Р. жил уже в Вологде, и успехи успехами, но жил он, как всегда, по-бедняцки: комната в одном общежитии, комната в другом, комната в квартире с подселением, пока наконец менее чем за два года до гибели не получил малогабаритную однушку. И образ поведения был тем же, о чем едва ли не все, кто его знал — от В. Астафьева и В. Белова до совсем уж шапочных знакомых, — понарассказывали столько, что нечего и прибавлять.
Лучше сказать, что стихи по-прежнему писались, выходя в журналах «Юность», «Молодая гвардия», «Наш современник» и составляя собою новые книги «Душа хранит» (Архангельск, 1969), «Сосен шум» (М., 1970) и, наконец, «Зеленые цветы» (М., 1971), которую Р. успел отправить в издательство, но не успел увидеть отпечатанной.
Его имя уже легенда — новый Есенин, поэт исконно патриархальной северной Руси, голос безъязыкого русского простонародья. И трагически нелепая смерть в ночь на 19 января 1971 года замкнула эту легенду, положив начало канонизации лирики Р. и канонизации его судьбы: десятки переизданий, десятки книг о поэте, сотни, а возможно и тысячи статей, мемуаров и архивных публикаций.
Воспринимаясь при жизни, напомним, как своего рода анти-Евтушенко, противовес эстрадной и вообще городской, книжной поэзии, в годы перестройки и последующие десятилетия Р. стал рассматриваться уже как национальная альтернатива космополитическому Бродскому. И этому спору между обеими линиями русской поэзии конца, видимо, не будет.
Соч.: Собр. соч.: В 3 т. М.: Терра, 2000.
Лит.:Кожинов В. Николай Рубцов. М.: Сов. Россия, 1975; Воспоминания о Рубцове. Архангельск; Вологда, 1983; Оботуров В. Искреннее слово. М.: Сов. писатель, 1987; Воспоминания о Николае Рубцове. Вологда: Вестник, 1994; Белков В. Жизнь Рубцова. Вологда: Андрогин, 1999; Дербина Л. Все вещало нам грозную драму…: Воспоминания о Николае Рубцове. Вельск: Вельти, 2001; Коняев Н. Николай Рубцов. М.: Молодая гвардия, 2001 (Жизнь замечательных людей); Вересов Л. Страницы жизни и творчества поэта Н. М. Рубцова. Вологда: Сад-Огород, 2013.
Рудный Владимир Александрович (Абрамович) (1913–1984)
Это имя известно далеко не каждому историку литературы. Что вполне понятно: книги Р., да их и было немного, никогда не становились поводом к оживленным литературно-критическим баталиям. Тем не менее свой след в хронике Оттепели и он оставил.
Вот преамбула: родившись в Туле в еврейской семье, Р. до войны работал в газете «Вечерняя Москва» и 1 июня 1941 года был отправлен редакцией в длительную командировку по Прибалтике для рассказов о том, как живется в республиках, менее чем за год до этого вошедших в состав СССР.
22 июня он был в Таллине. И началась страда военного журналиста — с удостоверением все той же «Вечерки», затем газеты «Красный флот» Р. принял участие в обороне полуострова Ханко, в боях на Тамани, Балтике, Севере, под Будапештом, был тяжело контужен, награжден двумя орденами Отечественной войны и демобилизовался в майорском звании.
С тем чтобы, вернувшись в Москву, выпустить роман «Гангутцы» о героях-краснофлотцах (1952) и активно включиться в литературную жизнь столицы. Был, видимо, на хорошем счету и у начальства, и у коллег, избравших его заместителем секретаря писательской партийной организации. Должность, конечно, не бог весть какая, но все же достаточная, чтобы, загоревшись идеей кооперативного книгоиздания, стать «толкачом» этой идеи в чиновных кабинетах. «Пробить» удалось, правда, только решение об издании сборника «Литературная Москва» (20 октября 1955 года), но, — напоминает В. Каверин, —
разумеется, оно не было бы принято, если бы в предварительных переговорах А. Бека и В. Рудного с Отделом культуры ЦК не удалось (с большим трудом) убедить Д. Поликарпова в том, что будущая «ЛМ» ничем не будет угрожать существованию советского искусства. Там же происходило и обсуждение кандидатур членов редколлегии[2456].
Успело под предводительством Э. Казакевича выйти два выпуска сборника, готовился третий, где среди прочего предполагалась и публикация повести Р., как вдруг… Напуганная венгерскими событиями осени 1956 года, которые, напомним, начались с дискуссий в писательском «кружке Петефи», власть и у нас тотчас же обнаружила свой источник контрреволюционной заразы — альманах «Литературная Москва» и роман В. Дудинцева «Не хлебом единым».
Пошли статьи в газетах, одна другой зубодробительнее, пошли растянувшиеся на год многодневные писательские собрания и пленумы, на которых от членов редколлегии «ЛМ» требовали, собственно, одного: раскаяния. А они месяц за месяцем сопротивлялись, и коммунист Р. сопротивлялся едва ли не дольше других.
Здесь важно понимать, что антисоветчиком да, похоже, и фрондером он не был и задания партии обычно выполнял как должно. И. Емельянова, например, вспоминает, что именно Р. явился в ноябре 1956-го к Б. Пастернаку с тем, чтобы уговорить его поставить свою фамилию под обращением советских писателей к писателям Европы, протестовавшим против вторжения в Венгрию[2457]. Однако у Р. были свои понятия о чести — писательской и офицерской, так что признавать несуществующие ошибки и обличать своих товарищей он отказывался, предпочитая «упорствовать в молчании» — даже тогда, когда на него грозно цыкнули: мол, «наступило время прямого и резкого большевистского разговора»[2458] уже и с молчальниками.
Вполне понятно, — записывает в дневник Л. Левицкий, — что Р. был «настолько ненавидим конъюнктурщиками старого закала, что Софронов в одной из пьес <„Человек в отставке“, 1957 год> вывел его под фамилией Медный» в качестве «отрицательного героя, мерзавца из мерзавцев», исключенного из партии «за политические ошибки, за ревизионистское выступление на активе»[2459].
Из партии Р. не исключили, но должности редактора газеты «Московский литератор» лишили и от какого бы то ни было участия в общественной жизни отодвинули. Да и все последующие годы он был у власти на подозрении, числился, — судя по документации ЦК КПСС, — даже среди заговорщиков (все те же М. Алигер, В. Каверин, Э. Казакевич, К. Паустовский и другие редакторы «Литературной Москвы»), которые будто бы претендовали на «занятие командных высот» в литературе[2460].
Власть дула на воду, конечно. В 1960–1980-е годы Р. выпустил несколько полуочерковых книг о военных моряках — «Действующий флот» (1965), «Дети капитана Гранина» (1976), «Океанская служба» (1980), подготовил многократно переиздававшиеся биографии адмиралов И. Исакова и Н. Кузнецова, но в прямую конфронтацию с режимом уже не входил. Хотя, — как вспоминают близко знавшие его люди, — в марте 1968 года он подписал письмо с протестом против исключения Ю. Карякина из КПСС, пробовал на партийных собраниях заступиться за травимого А. Солженицына, а Л. Чуковская даже прятала солженицынские рукописи у Р. на антресолях.
Типичная, словом, биография советского писателя, не готового противостоять системе, но отказавшегося от карьеры ради своих понятий о достоинстве и чести.
Соч.: Гангутцы: Роман. М.: Воениздат, 1989.
Рунин Борис Михайлович (Рубинштейн Борис Моисеевич) (1912–1994)
«Пятьдесят лет страха» — так Александр Мацкин назвал мемуарный очерк о своем друге. И, действительно, Р. было чего бояться: его сестра Генриетта (1911–1987) в 1934 году познакомилась с сыном Л. Д. Троцкого Сергеем Седовым (1908–1937), а в феврале 1935 года вышла за него замуж. Сам Троцкий к этому времени давно уже находился в эмиграции, но в СССР подбирали всех, кто был с ним так либо иначе связан, так что Сергея Львовича уже 5 марта 1935-го арестовали и выслали в Красноярск, где 29 октября 1937 года он и был расстрелян. А Генриетту отправили на Колыму, откуда она вернулась только через 20 лет.