Что же касается Р., который по логике тех лет должен был бы последовать за сестрою, то о нем, кажется, забыли. То ли не придав его родству особого значения, то ли просто по недосмотру или, как тогда говорили, по халатности. Во всяком случае, в 1940 году он благополучно закончил Литературный институт, успел поработать заведующим библиографическим отделом в «Новом мире» и, едва война приблизилась к Москве, добровольцем ушел в ополчение, став (вместе с В. Гроссманом, А. Беком, Ф. Левиным, Р. Фраерманом, Н. Вильям-Вильмонтом, другими разновозрастными и глубоко «штатскими» литераторами) бойцом так называемой «писательской роты». Попал, конечно, в окружение под Вязьмой, а выйдя из него и доказав смершевцам свою невиновность, вжился, как многие, в обязанности фронтового корреспондента. Подвигов не совершал, больших наград не выслужил, однако и ранен тяжело не был, и, — как он сам пишет, — «тюремным воздухом не дышал ни дня»[2461]. Более того, именно на фронте он по рекомендациям П. Антокольского и К. Симонова был принят в Союз писателей (декабрь 1941) и встретил будущую жену — Анну Мельман (1916–1984), которая уже позднее приобретет известность как критик, переводчик и редактор под псевдонимом Анна Дмитриева[2462].
А после Победы началась жизнь, как говорит А. Мацкин, «беспартийного литератора с сомнительной анкетой на свободном корму»[2463]. Пострадав, хотя и не слишком сильно, от охоты на космополитов в конце сороковых годов, Р. стал писать по преимуществу о поэзии, составив себе статьями о Л. Мартынове, П. Антокольском, Е. Евтушенко, А. Тарковском негромкую, но неплохую репутацию критика и со вкусом, немного, правда, пресноватым, и с опознаваемым авторским стилем. Уже немолодым человеком увлекся кинематографом, занялся исследованием взаимосвязей между художественным и научным творчеством, даже выпустил об этом небольшую книжечку «Вечный поиск» (М., 1964).
Знатоки литературы к его мнению прислушивались. О его неизменно взвешенных суждениях, случалось, спорили. Но на роль властителя дум или хоть бы даже завзятого полемиста Р. не претендовал никогда. Почему? Из страха, что его «жгучая тайна, тайна замедленного действия» вот-вот раскроется, — страха, вполне оправданного в 1930–1940-е и выглядевшего, как нам сейчас кажется, совершенно иррациональным в последующие десятилетия. Его, — еще раз процитируем А. Мацкина, —
стратегическим принципом было: «Не высовывайся!» <…> то есть держись в стороне, не мозоль глаза, как неуверенный в себе школьник, отсиживающийся на задней парте. Хотя нет, это сравнение не годится. Надо пожестче. Как безвинный преступник, считающийся особо опасным и вынужденный постоянно скрываться[2464].
И так всю жизнь, год за годом.
Он, — пишет Н. Громова, — был хорошим другом, его любили товарищи. Но все думали, что он трусоват. И только книжка, написанная после перестройки, за несколько лет до смерти, открыла всем глаза на его страшную тайну[2465].
И перевесила все, что он написал до этого.
Соч.: Записки случайно уцелевшего. М.: Возвращение, 1995, 2010.
Рыбаков (Аронов) Анатолий Наумович (1911–1998)
Молодость Р., в ту пору студента Московского института инженеров транспорта, омрачена арестом, едва ли не случайным.
Дело было пустое, ни на чем не основанное, — спустя 60 лет вспоминал он в беседе с С. Волковым. — Там были ошметки того, что произошло еще в школе. Донос из института: о стенгазете, которую мы выпустили <…>, и о том, что во время дискуссии я выступал как бы примиренчески по отношению к троцкистской оппозиции — мне было тогда шестнадцать лет, в общем такая вот сборная солянка[2466].
Пустое не пустое, но свои три года ссылки по статье 58–10 Р. (еще Аронов, конечно) отбыл (1933–1936) и освободился с поражением, как тогда говорили, в правах, года два поскитался по России, зарабатывая, например, преподаванием танцев, однако уже с 1938 года по ноябрь 1941-го занимал ответственную должность главного инженера Рязанского областного управления автотранспорта. Оттуда его и в действующую армию призвали — тоже, естественно, в автомобильные части, где Р., пройдя путь от обороны Москвы до штурма Берлина, дослужился до звания гвардии инженер-майора, получил два ордена Отечественной войны, а главное — с него за отличие в боях сняли судимость.
Таким, — с простительными неточностями рассказывает Т. Рыбакова, вдова писателя, — и
вернулся с фронта тридцатишестилетний майор, ушедший на войну солдатом. В Москве у него родители, шестилетний сын и жена. К тому же есть профессия — он инженер. И тут, к ужасу семьи, он заявляет, что работать инженером не будет, а хочет написать детскую книгу и назвать ее «Кортик».
Садится в машину, которую купил на полевые деньги в Германии, уезжает в дальнюю деревню[2467], снимает комнату, ставит на стол пишущую машинку, тоже купленную в Германии, и начинает писать. Писать он не умеет <…> Но все-таки лепит фразу к фразе, строит сюжет, подбадривая себя, рисует плакатик и прикрепляет его к стенке над столом: «Чтобы написать — надо писать». Этот плакат кочует с ним из квартиры в квартиру. И сейчас он висит у меня над Толиным письменным столом[2468].
Приключенческая повесть о детях 1920-х годов у Р., конечно, получается, как и всё у него в дальнейшем будет получаться. Одна лишь беда: «как раз в тот период, — напоминает С. Волков, — шла вовсю подготовка к так называемой антикосмополитической, а на самом деле оголтело антисемитской кампании»[2469], так что писатель на всю оставшуюся жизнь берет псевдонимом девичью фамилию матери. И просыпается знаменитым[2470]. И без паузы, не переводя, как говорится, дыхание, пишет «Водителей» — книгу о работниках автотранспортного предприятия в одном из городов России.
Появившийся в «Октябре» у Ф. Панферова (1950), этот крепко сколоченный, но вполне заурядный производственный роман с личной санкции вождя народов отмечают Сталинской премией 2-й степени (1951), и, — говорит Р., —
газеты — московские, республиканские, областные, даже районные, все журналы напечатали хвалебные статьи о романе «Водители». Книга вышла на русском, на языках народов СССР, в странах Восточной Европы (в то время «страны народной демократии»)[2471].
В доме навсегда утвердился прочный достаток. И писательский статус Р. определился тоже — пусть, может быть, не гений, не изощренный стилист и не властитель дум, но надежный профессионал с безупречной репутацией, не поколебленной ни одной конъюнктурной книгой, ни одним бесчестным поступком. В «Новом мире» выходят романы «Екатерина Воронина» (1955. № 1–4) и «Лето в Сосняках» (1964. № 12)[2472]; «Бронзовой птицей» (Юность. 1956. № 11–12) и «Выстрелом» (Юность. 1975. № 9) завершается трилогия о молодежи 1920-х годов; еще в одну трилогию складываются повести «Приключения Кроша» (Юность. 1960. № 9), «Каникулы Кроша» (Юность. 1966. № 2), «Неизвестный солдат» (Юность. 1970. № 9–10). И чуть ли не все они щедро переиздаются, среди прочего в высокотиражной «Роман-газете», переводятся, инсценируются и экранизируются.
В КПСС он не вступил и от общественной жизни держался поодаль. Автоматчиков партии откровенно презирал, но и друзей-фрондеров называл не иначе, как «аэропортовскими идиотами». Хотя… Обращение к IV съезду писателей с протестом против цензуры в мае 1967 года Р., конечно, подписал, вместе с Ю. Трифоновым и В. Тендряковым собирал подписи под обращением в защиту А. Твардовского, изгоняемого из «Нового мира». А вот участвовать в травле А. Солженицына и других тираноборцев отказался наотрез, не без гордости заметив уже на склоне дней: «Я ни разу — ни устно, ни письменно — в подобного рода акциях не участвовал, ни под одним „осуждающим“ или „одобряющим“ письмом моей подписи нет»[2473].
Это позиция — на вызовы времени отвечать не гражданской активностью, но книгами, которые, — в этом он был уверен, — рано или поздно в печать пробьются. И первым, отклоненный поочередно «Дружбой народов» и «Новым миром», в «Октябрь» уже к А. Ананьеву пробился «Тяжелый песок» (1978. № 7–9). Его, — по свидетельству писателя, — перевели на 17 языков, издали в 26 странах, и этот роман о судьбах еврейского народа в XX веке многие до сих пор считают вершинной, во всяком случае литературно наиболее совершенной, книгой Р.
Сам-то он, положим, считал иначе, когда еще 4 января 1958 года, отвечая на новогоднюю анкету «Литературной газеты», сообщил: «Продолжаю работу над романом „Год тридцать третий“». Писалось небыстро, замысел уточнялся и разрастался, так что договор с «Новым миром» на публикацию романа, уже обретшего имя «Дети Арбата», был заключен только 7 апреля 1965 года[2474], его выпуск анонсирован на 1967-й, затем, уже в «Октябре», на 1979-й год, пока наконец «Дружба народов», заручившись поддержкой А. Н. Яковлева, не рискнула его напечатать (1987. № 4–6)[2475].
Все эти десятилетия о романе, дискредитирующем сталинщину, в литературной среде, разумеется, знали. От самого Р. — он и в интервью напоминал о своем романе, и очень, правда, выборочно давал читать рукопись надежным (и авторитетным) людям: среди откликнувшихся восторженными письменными отзывами — Е. Евтушенко, В. Каверин, Ю. Нагибин, В. Быков, А. Райкин, Б. Окуджава, Г. Товстоногов, А. Вознесенский, О. Ефремов, Н. Эйдельман, Л. Зорин, А. Адамович, Д. Гранин, О. Табаков, М. Рощин, В. Конецкий, М. Ульянов…