[2484], тогда же вступление в партию (1942), а после демобилизации в чине капитана служба редактором в Свердловском книжном издательстве.
Там, на Урале, и пьесы пошли. И если «Невеста», первая из них, сцены не достигла, то производственную драму «Дорога первых», 28 июля 1950 года одобренную «Правдой», поставили и в Свердловске, и (под названием «Братья») в Московском драматическом театре.
«Вот настоящий жизненный сюжет и много таланта. Будет писать!» — благословил дебютанта Н. Погодин. И действительно, у С. осечек и дальше не было. К перечню театров, обративших на него внимание, прибавились Малый, МХАТ, театры имени Маяковского, имени Вахтангова, Сатиры, Советской Армии, Ленинского Комсомола в Москве, бессчетное множество сценических коллективов по всей стране и, как тогда говорилось, в странах народной демократии. А сам С. стал членом Союза писателей (1951), после учебы на Высших литературных курсах (1954–1957) осел в Москве, был как относительно молодой, но уже эталонный мастер социалистического реализма избран секретарем правления СП СССР (1959), возглавил Всесоюзный совет по драматургии театра, кино и телевидения.
И писал очень много — комедии и драмы, о годах нэпа и Великой Отечественной, о конфликтах семейных и производственных, о любви и о долге. Но особенно, — как признавался С., — его «увлекала тема партийной деятельности, роль коммунистов в жизни нашего общества»[2485], так что в «Марии» (1969) возникал светлый образ едва ли не идеальной женщины — первого секретаря райкома партии, а в «Мужских беседах» (1967) на сцену выходил столь же безупречный интеллектуал — первый секретарь крайкома. И как знать, было это только данью конъюнктуре или С. и в самом деле свято верил, что «наше время слагает своего героя как человека, вдохновленного идеями революции, пафосом созидания, продолжающего лучшие традиции нескольких поколений советских людей, завоевавших, отстоявших, построивших новую жизнь»[2486].
Впрочем, «Опасный спутник» (1952), «Забытый друг» (1955), «Хлеб и розы» (1957), «Барабанщица» (1958), «Ложь для узкого круга» (1963), «Камешки на ладони» (1965), «Летние прогулки» (1974), «Молва» (1980) — пьесы, хоть и ушедшие сейчас в предание, но по тем временам никак не худшие. И рассказывают, что главным редактором журнала «Театр» (1972–1982) он был тоже не худшим — во всяком случае, в сравнении как со своим предшественником В. Лаврентьевым, так и с Г. Боровиком, своим сменщиком. Предельно осторожным, — сошлемся на воспоминания тех, кто с ним работал, — дующим, что называется, на воду, но эстетически вменяемым, чутким к новизне и переменам общественного климата.
Поэтому, едва пошла перестройка, С., «государственного драматурга», лауреата Государственных премий РСФСР (1972) и СССР (1984), вновь вернули к обязанностям журнального редактора. И не напрасно, так как именно «Театр» заказал рецензию на тюзовский спектакль «Собачье сердце» академику А. Сахарову (1987. № 8) и тем самым первым вернул его имя в публичное пространство. «Какому фантасту еще пару лет назад дано было придумать такое?» — 27 сентября воскликнул в «Московских новостях» Е. Яковлев.
И это действительно поступок, неожиданно срифмовавшийся с двадцатилетней давности попыткой защитить крамольный солженицынский роман.
А поступки помнятся, даже если тексты уже и забыты.
Лит.:Фельдман Я. Драматургия Афанасия Салынского. М.: Искусство, 1976.
Самойлов (Кауфман) Давид Самойлович (Самуилович) (1920–1990)
Когда в мартовском номере журнала «Октябрь» за 1941 год по инициативе И. Сельвинского вышла подборка «Поэзия студентов Москвы», в нее вместе со стихотворениями А. Кронгауза, М. Кульчицкого, С. Наровчатова и Б. Слуцкого включили и «Охоту на мамонта» Давида Кауфмана, в ту пору третьекурсника легендарного ИФЛИ[2487].
А дальше война, и в сороковые, роковые этому красноармейцу, затем ефрейтору, кавалеру ордена Красной Звезды и боевых медалей, удалось составить только два самодельных стихотворных сборника. В мрачное послевоенное семилетие тоже было не до публикаций. Не считая случайных появлений в случайных газетах, в печать проскочили, правда, «Стихи о новом городе» (Знамя. 1948. № 7)[2488], но это и всё. Сменив сообразно духу времени фамилию на псевдоним[2489], еврейства, впрочем, никак не скрывающий, С. зарабатывал сочинением подтекстовок к песням типа «Марш футболистов» или «Песня юных мичуринцев» и, конечно же, переводами, в первую очередь по подстрочникам — с албанского, венгерского, литовского, польского, чешского, а позднее еще и с грузинского, монгольского, всяких разных языков.
Товарищи по поколению, которое назвали «поколением сорокового года», уже вовсю печатались, а он будто медлил, так что лишь первая книга «Ближние страны» (1958), подборка стихов и поэма «Чайная» в альманахе «Тарусские страницы» (Калуга, 1961) открыли читателям нового поэта. Это была, конечно, еще не слава, всего лишь, — как съязвил друг и соперник Б. Слуцкий, — «широкая известность в узких кругах», но С. принимают в Союз писателей (1958), его литературные отношения и связи ширятся, в число собеседников входят М. Светлов, В. Некрасов, В. Шаламов, М. Петровых, Л. и Р. Копелевы, Н. Любимов, И. Бродский, Л. Чуковская, и — это принципиально важно — его одаряет благосклонностью А. Ахматова, заметившая в одном из частных разговоров, что «поэзия 60-х годов — это Тарковский и Самойлов»[2490].
Сам он, судя по дневниковым записям, еще долго будет в себе не уверен: «От природы я мало талантлив. Моя поэзия — работа ума и характера» (10 октября 1962 года); «Как мало у меня осталось сил, как жесток, неартистичен мой стих, как коротко дыхание» (7 февраля 1964 года)…[2491] Однако стихи, составившие сборник «Второй перевал» (1963), и журнальные публикации, среди которых, безусловно, выделяется разошедшаяся на цитаты баллада «Пестель, поэт и Анна» (Москва. 1966. № 5), это уже стихи, по пастернаковской формуле, «артиста в силе», и артиста признанного.
Жизнь шла ровно: пирушки, но, впрочем, и ответственные разговоры с многочисленными друзьями, недолгосрочные романы, в том числе с «рыжей принцессой» С. Аллилуевой, дочерью Сталина, поездки в Грузию и Прибалтику, со временем в ближнее зарубежье и работа, работа, еще раз работа.
Всегда вроде бы тяготевший к сибаритству, больше всего на свете, кажется, мечтавший «лечь на диван и прислушаться к тому, что происходит в тебе»[2492], С. на самом деле был, что называется, трудоголиком: помимо лирики, поэм, драматургических опытов, прозы, это еще стихи и стихотворные пьесы для детей, труды по стиховедению, сложившиеся в «Книгу о русской рифме» (1973, 1982), а к разросшемуся списку переводов поэзии «ближних стран» прибавились «Двенадцатая ночь» Шекспира, трагедия Альфьери «Саул», «Пьяный корабль» Рембо (впервые, кстати сказать, им переведенный в октябре 1941-го), испанские романсеро, стихи Лорки, иное многое.
Общественная активность в круг его приоритетов не входила. От присутствия на избиении Б. Пастернака в Доме кино 30 октября 1958 года С. уклонился[2493]. Вел только с В. Звягинцевой и М. Петровых семинар молодых переводчиков. Но и речи не могло идти о том, чтобы участвовать в пленумах, декадах, иных казенных мероприятиях, как, впрочем, и в протестных акциях. За границу свои стихи С. не отдавал сознательно, еще 9 ноября 1960 года сделав в дневнике многозначительную запись:
Вознесенский сказал мне, что английский журналист Маршак опубликовал в Лондоне мои стихи. Какова мораль западного журналиста! Они не понимают, что мы не желаем ссориться с родиной. Все, что нам не нравится, — внутреннее дело. И никому не дозволено в это вмешиваться![2494]
Можно, конечно, допустить, что эти фразы появились в дневнике для всевидящего глаза непрошеных контролеров. Но и к коллективным письмам по инстанциям С. относился скептически, видел в них «всего лишь скромный список „фронды“», «наивный и несерьезный метод распространения взглядов»[2495]. Хотя скепсис скепсисом, а честь дороже, так что ходатайство о помиловании А. Синявского и Ю. Даниэля он весной 1966 года все-таки подписал — и в наказание «из-за пристрастия к эпистолярному жанру»[2496] в Прагу для получения премии «За выдающиеся переводы чешской поэзии и пропаганду чешской культуры» его не пустили, хотя в следующем 1967 году все-таки пустили. В 1968-м С. подписал письма в защиту А. Гинзбурга и Ю. Галанскова — и уже подготовленные к печати «Дни» отбросили на 1970-й, а набор первого маленького однотомника «Равноденствие» рассыпали, и он в другом составе и с другой вступительной статьей появился только в 1972 году.
Да и дальше — С. открыто встречался с А. Сахаровым, дружил с А. Якобсоном и семьей Копелевых, переписывался с Л. Чуковской, был своим в кругу правозащитников. И они — как, простите эту аналогию, декабристы от Пушкина — ждали от него не участия в опасных акциях, а стихов, слава Богу, не убывавших: книги «Волна и камень» (1974), «Весть» (1978), «Залив» (1981), «Времена: Книга поэм» (1983), «Голоса за холмами» (Таллин, 1985), «Горсть» (1989), «Беатриче» (Таллин, 1989), первое большое «Избранное» в 1980-м, двухтомник в 1989 году.
Жизнь, свернув за очередной перевал, после 1976 года разделилась на Москву и Пярну — подле бледного моря, куда так влекло россиян. Так что и давняя мечта С., нашедшего душевный покой в браке с Г. Медведевой, вроде бы сбылась: «Я, в сущности, рожден, чтобы сидеть во главе большого стола с веселой хозяйкой, множеством детей и добрых друзей»