Слава не настигнет С. и позже, но недавнего фронтовика в Союз писателей примут, и начнется жизнь рядового советского литератора-коммуниста: новые рукописи, выступления на партийных собраниях, где он стал едва ли не записным оратором, изматывающее бодание с издателями и цензурой, вычеркивающими из книг, как он все сильнее и сильнее убеждался, всякое живое, правдивое слово.
Роман «Ленинский проспект», хоть и с изъятиями, в печати все-таки появился (М., 1962), через два года был даже переиздан, а вот написанный еще в 1954-м роман «Государственный экзамен» о том, как душили кибернетику при Сталине, полз к печати 13 лет и в 1967 году был все-таки зарублен Главлитом. Из шедшего в типографию однотомника С. выбросили «идейно неприемлемый» роман «Линия фронта на карте не обозначена». И даже фильм «Места тут тихие» о летчиках Заполярья, снятый по его сценарию «Штрафник» (Искусство кино. 1966. № 2), уже после госприемки урезали и переозвучили, так что, например, слово «штрафбат» было заменено на «стройбат», а «штрафник» на «разжалованный».
Другой бы, может быть, смолчал, но не темпераментный и неукротимый С., которого, сняв иронические коннотации, стоило бы назвать правдорубом. Дойдя до критической отметки, его обида и раздражение, перерождающиеся уже в ненависть к режиму, стали выплескиваться. Где? На партсобраниях, конечно, и первый настоящий бой С., «преодолев, — как он вспоминает, — опасения не вернуться домой», дал 27 октября 1965 года, когда публично обвинил власти в потакательстве антисемитизму, а цензуру окрестил «особым совещанием в литературе (ОСО)»[2544].
Оттепель к тому времени еще не до конца исчерпалась, и, выступая на этом собрании вслед за С., кандидат в члены Президиума ЦК П. Демичев даже признал в чем-то его правоту. А когда спустя неделю все-таки вызванный в горком коммунист С. отказался отказываться от своих клеветнических измышлений, его пожурили, но пока что простили.
Тогда в мае 1967-го он подписал «Письмо 84-х» IV съезду писателей с требованием отмены цензуры. И тогда, на отчетно-выборном партийном собрании московских писателей, проходившем 16 января 1968 года в присутствии все того же П. Демичева, С. со страстной речью обрушился уже не только на засилье цензуры, но и на попытки В. Закруткина, С. В. Смирнова, М. Алексеева, Ф. Чуева, других автоматчиков партии возродить культ личности Сталина в своих новых произведениях. «Мы требуем свободы — от извращений линии партии, безнаказанно осуществляемых воинствующими групповщиками»[2545], — заявил С. и в общей сложности, — как подытожил Е. Эткинд, — «наговорил себе на 25 лет (по шкале 1949 г.) или на вышку (по шкале 1938 г.)».
1968 год, конечно, не 1949-й и не 1938-й. Но однако же и не оттепельный 1965-й, так что Фрунзенский райком КПСС сначала, 21 марта, «за демагогическое, политически вредное выступление»[2546] объявил С. строгий выговор с занесением, а через неделю, 27 марта, из партийных рядов все-таки исключил. Что не помешало автору направить текст своего выступления не только в самиздат, но и лично Л. Брежневу, и во французскую газету «Монд», где оно 28–29 апреля было напечатано.
Сражения шли и дальше, пока С., подав-таки заявление о выезде по израильской визе, не был 10 ноября 1971 года исключен из Союза писателей, а в марте 1972 года из Советского Союза выпущен: ввиду — как сказано в докладной записке председателя КГБ Ю. Андропова, — «его вредного политического и идеологического влияния на свое окружение из числа интеллигенции и молодежи»[2547].
И можно, наверное, согласиться с Б. Сарновым, считающим, что «вред, который нанесла государству эта антисоветская деятельность Свирского, <…> был ничтожно мал. Да и сама фигура Свирского была, мягко говоря, не такой уж значительной»[2548]. Но ведь сам-то С. так не думал и, оказавшись на свободе, развернул кипучую деятельность. В Израиле у него, правда, как-то не сложилось: на профессорские позиции ни в Иерусалимский, ни в Тель-Авивский университеты С. не взяли, с израильскими советологами и журналистами он быстро разругался, так что пришлось ему, сохранив об исторической родине самые нелестные воспоминания, перебираться в Канаду.
Там карьеры он тоже не сделал, лишь побывал визитинг-лектором в Торонто и Мэриленде, но заниматься литературной деятельностью ему уж точно никто не мешал: выпустил вывезенные из СССР книги «Заложники» (Париж, 1974), «Полярная трагедия» (Франкфурт-н/М., 1976), написал и издал десятки новых романов, повестей, рассказов.
Так что было ему с чем навестить Россию в 1994 году, что издать и переиздать. Даже старенький «Ленинский проспект» и тот вышел — правда, в новой редакции и под новым эффектным названием «Ленинский тупик». Жаль лишь, что наши издатели не повторили наиболее интересную, может быть, книгу С. — историко-публицистическую монографию «На Лобном месте: Литература нравственного сопротивления. 1946–1976», но ее лондонское издание воспроизведено, спасибо А. Никитину-Перенскому, в виртуальной библиотеке ImWerden.
А закончить лучше всего, пожалуй, коротким диалогом из повести С. «Казачинский порог»:
У дверей обернулась, спросила тихо:
— А вы правда писатель?
Я улыбнулся ей:
— Это станет ясно лет эдак через пятьдесят.
Так, может быть, и нам, прежде чем давать окончательную оценку, стоит повременить еще 50 лет?
Соч.: Заложники: Роман-документ. М.: ПИК, 1992; Прорыв: В России — евреи, в Израиле — русские: Роман. М.: Фабула, 1992; Ветка Палестины: В 2 кн. М.: КРУК, 1995; Полярная трагедия. М.: КРУК, 2000; Избранное: В 4 т. М.: ПИК, 2006.
Лит.: «Цензура обрела власть необъяснимую…»: Документы ЦК КПСС, КГБ, Главлита, Союза писателей 1968–1972 гг. по делу Свирского // Вопросы литературы. 1994. № 6. С. 266–297.
Сейфуллина Лидия Николаевна (1889–1954)
Сейчас книги автора повестей «Правонарушители» (1922), «Перегной» (1923), «Виринея» (1924) почти не переиздаются. Да, собственно, кроме этих трех повестей, и переиздавать особенно нечего. Став на первом же съезде писателей в 1934 году членом правления ССП СССР, она до самой смерти так и пребывала в составе советской литературной элиты. Чему не помешали ни «бытовое разложение» (синоним алкоголизма на языке тех лет), ни то, что в 1937 году был арестован и вскоре расстрелян ее муж — литературный критик Валериан Правдухин; в январе 1939 года С. даже наградили орденом Трудового Красного Знамени. Но высокий писательский статус с тех пор никак, увы, не подтверждался новыми публикациями, к тому же год от года все более редкими[2549]. Талант бытописателя, в первых повестях несомненный, ушел, будто его и не было.
Соч.: Соч.: В 4 т. М.: Худож. лит., 1968–1969; Соч.: В 2 т. М.: Худож. лит., 1980; Виринея: Повести. М.: Вече, 2012.
Лит.:Кардин В. Две судьбы: Лидия Сейфуллина и ее повесть «Виринея». М.: Худож. лит., 1976.
Сельвинский Илья Львович (Илья-Карл Лейбович) (1899–1968)
Если ставить диагноз, то С. был образцовым мегаломаном. У него все грандиозно.
И самооценка — «Я — человек постоянно действующего вдохновения»[2550].
И задачи, которые он как поэт перед собой ставил, что выливалось в необозримые лироэпические композиции — «Улялаевщину», «Пушторг», «Арктику», в стихотворные трагедии и драмы. Причем каждая из этих композиций понималась им как нечто совершенно исключительное, еще небывалое. Ну вот, например, из письма К. Зелинскому от 3 марта 1924 года:
«Улялаевщина» будет первым в истории русской литературы куском эпоса; в нем социально-общественная стихия переплетена с личной драмой и все это подожжено таким вихрем анархийщины, таким кровосмешением животной жизни и затхлой смерти, таким ядреным языком, образностью, сумасшедшим ритмом и пестротой приемов — что мне кажется, будто это писал не я один, а какой-нибудь коллектив, a-la Гомер или Шекспир, в единоличие которых так упорно не хотят поверить[2551].
И стиль его литературного поведения был таким же. «Честолюбив. Хочет быть „вождем“ — обязательно. <…> Хочет организовать группу союзников», — 3 ноября 1931 года записал в дневник В. Полонский[2552]. И ведь существовал же, действительно, пусть и с размытыми параметрами Литературный центр конструктивистов, где С. был неоспоримым лидером. Да и позже он в противовес социалистическому реализму носился, — как вспоминают мемуаристы, — с идеями то «социалистического романтизма» (Д. Самойлов)[2553], а то и вовсе «социалистического символизма» (А. Турков)[2554].
И даже противниками он выбирал себе только тех, чье первенство признавало общество. Сначала Маяковского — «Я был во главе отряда, который с ним враждовал…». Потом Твардовского — 19 октября 1954 года С. опубликовал в «Литературной газете» статью «Наболевший вопрос» о засилье в советской поэзии «трио аккордеон, баян, гармонь» (Твардовский, Исаковский, Сурков). А 18 октября 1956-го поместил там же статью «Народность и поэзия», смысл которой прояснил неделей позже в письме И. Эренбургу:
Поэма о Теркине это троянский конь: народная внешность при антикоммунистической сердцевине. <…> Для того чтобы парализовать влияние Теркина, необходимо в противовес ему создать обаятельный образ большевика, человека, который так же, как Теркин, вышел из народа, но в противоположность Теркину обладает революционным, коммунистическим взглядом на действительность. Такой образ еще не создан нашими поэтами: и это понятно — ленинец в частушку не влезет. Нужны иные масштабы