И кто знает, что вышло бы из этих начинаний, не оборви жизнь С. четвертый по счету инсульт или, — как утверждают конспирологи, — покушение, организованное соперниками и недругами.
Сейчас урна с прахом С. покоится на Новодевичьем кладбище. И хотя историки литературы вспоминают о нем нечасто, переиздания, и неплохими тиражами, повторяются едва ли не ежегодно, вышло уже семь фильмов, посвященных его исключительной биографии, и — что для памяти, может быть, всего важнее — анекдоты о Штирлице рассказывают до сих пор.
Соч.: Собр. соч.: В 5 т. М.: Современник, 1983; Собр. соч.: В 8 т. М.: ДЭМ, 1991–1994; Неизвестный Юлиан Семенов: В 2 т. М.: Вече, 2008.
Лит.:Семенова О. Юлиан Семенов. М.: Молодая гвардия, 2006, 2011 (Жизнь замечательных людей).
Семин Виталий Николаевич (1927–1978)
Велосипедист, байдарочник, силач, всем окружающим С. казался рассчитанным на воловьи труды, на долгие годы жизни. И только родная жена В. Кононыхина-Семина знала и про больное сердце, и про то, что «„крутым“, как говорят сейчас, он не был, он был Пьером Безуховым, а не Долоховым: слабая нервная система, сумасшедшая впечатлительность»[2582].
Ничего удивительного, если помнить, что еще подростком С. на три года угнали в Германию на принудительные работы и что ему пришлось скрыть этот компрометирующий факт при поступлении на литфак Ростовского пединститута. На выпускном курсе, когда многообещающего отличника уже рекомендовали в аспирантуру, опасная правда все равно вскрылась, да в довесок к тому же С. еще и обвинили в создании чуть ли не подпольной студенческой организации, так что… Так что в январе 1953-го вылетел С. из института без права на восстановление и то ли в административном порядке был отправлен на строительство Куйбышевской ГЭС, то ли, — снова сошлемся на свидетельство жены, — «после исключения Виталия стали „таскать“ в КГБ, склоняли к сотрудничеству, тогда-то он и рванул в Куйбышев»[2583].
И там, на стройке, начал писать. А когда, закончив-таки заочно Таганрогский пединститут и успев поработать сельским школьным учителем, вернулся в Ростов-на-Дону, стал и печататься. По первости в газете «Вечерний Ростов», где сам служил в 1958–1962 годах, но в 1960-м в местном издательстве вышла уже и дебютная книжка рассказов «Шторм на Цимле». Ее в центральной печати приязненно отметил авторитетный тогда критик А. Макаров, и ободренный похвалами С. свою первую повесть «Ласточка-звездочка» рискнул отправить в «Новый мир».
Туда ее пока не взяли, но в журнале «Дон» (1963) все-таки напечатали, как позднее и повесть «Сто двадцать километров до железной дороги». С. приняли в Союз писателей (1964), дали ему первую в его жизни квартиру, «Ласточку-звездочку» издали уже и в Москве (1965), — словом, жизнь провинциального литератора стала вроде бы налаживаться. А летом того же года пришла и большая, как всем тогда показалось, удача.
Как повесть «Семеро в одном доме» появилась на страницах «Нового мира»? — на вечере памяти С. вспоминала его редактор А. Берзер. — Дело в том, что никак не могли окончательно решить вопрос о публикации «Театрального романа» Булгакова. Его несколько раз ставили в очередные номера и каждый раз вынуждены были снимать. Когда сняли в очередной раз, встал вопрос, что ставить на это место. И тут на мой стол легли «Семеро в одном доме». Все в «Новом мире» прочитали повесть мгновенно и с восторгом. Называлась она тогда «Окраина». Потом — «На окраине». Потом — «Нет мужчины в доме».
Прочитал повесть и Твардовский и пришел в восторг, в какой он редко приходил. Он без конца говорил о повести, цитировал ее, и он же придумал ей название — «Семеро в одном доме». Одним словом, это был праздник в редакции[2584].
Как праздник эту публикацию (1965. № 6) встретили и первые критики — А. Бочаров в «Труде», В. Фоменко и В. Оскоцкий в «Литературной газете». И вдруг… Вдруг не где-нибудь, а в «Правде» появляется подвальная статья Ю. Лукина «Лишь видимость правды» (11 августа 1965 года), в пух и прах разносящая повесть за клевету на строителей коммунизма[2585], а следом, будто по команде (или в самом деле по команде?), обвал брани — и на собрании бойцов донской литературной роты, и в статьях с удивительно однотипными названиями — «Одна сторона правды», «Правда и ее тень», «Правда жизни и правда искусства» — вплоть до «Просчетов писателя» (Дон. 1966. № 3)…
Конечно, славу писателю в ту пору создавали не похвалы, а такие вот поношения, поэтому, — говорит А. Кондратович, — «в тот же день номер как слизнуло языком из всех киосков. Статья сделала Семина сразу же популярным»[2586].
Повесть, — напоминает В. Кононыхина-Семина, — одобрили писатели, которых Виталий почитал: Ю. Домбровский, В. Некрасов, Ю. Трифонов, Б. Можаев, В. Лихоносов и др. <…> В 66–67 годах она выходит в Италии, Германии, Польше, США, Венгрии, Болгарии, Испании, Румынии, Чехии, Словакии, Японии, Англии[2587].
И то нелишне добавить, что, начиная с 8 ноября 1965 года, повесть целиком была перепечатана в эмигрантском «Новом русском слове».
Но это же означало и семь лет почти полного отлучения от печати на родине. Даже в «Новом мире», где и А. Твардовский в редакционной статье (1965. № 9), и В. Лакшин в статье «Писатель. Читатель. Критик» (1966. № 8) С. защищают, но повесть «Исполнение надежд», анонсированную на 1966 год, все-таки не печатают, как, за исключением трех маленьких рассказов, не печатают и другие его новые вещи. То ли не по вкусу они приходятся, то ли действуют соображения тактики. «Не следует, — написал, например, А. Твардовский своему заместителю А. Кондратовичу, — печатать в журнале новый рассказ В. Семина „В сопровождении отца“: парня можно подставить под еще один удар, а писать иначе он не может»[2588].
Спасибо еще, что все эти годы новомирцы отставленному от двора автору давали хотя бы подзаработать внутренними рецензиями на рукописи, по преимуществу, всякого рода графоманов. В одном из писем 1969 года к И. Борисовой С. даже съязвил: «Замечательный способ откачивать вредную энергию многих литераторов. Сколько таких рецензий уже написано! Теневая критическая литература!»[2589]
Уже после его смерти эти рецензии вместе с письмами коллегам-писателям были выпущены отдельным томиком: действительно превосходная критическая литература. Но одной ею жив не будешь, и С., брезговавший всегда работой на заказ, в 1972 году соглашается съездить в командировку на строительство КАМАЗа — и сначала в «Новом мире» (уже при С. Наровчатове), а потом и брошюрой (1975) выходят очерки «Строится жизнь». Большого греха в них нет, радости тоже, а утешение одно: «Камазовские очерки, — вспоминает Л. Левицкий, — помогли ему немного материально воспрять. С горькой усмешкой рассказывал он мне, что они дали ему больше денег, чем любая другая его вещь. Они помогли ему открыть дверь для печатания романа»[2590].
Для романа «Нагрудный знак OST» дверь открылась тоже, впрочем, не сразу. В воспоминаниях о юности, прожитой в фашистской неволе, цензура искала неконтролируемый подтекст, «набор, — как рассказывает В. Кононыхина-Семина, — дважды рассыпали в „Новом мире“ (объяснение: роман о каторге вызывает нежелательные аллюзии)»[2591]. И годы проползли, прежде чем он появился, наконец, в «Дружбе народов» (1976. № 4–5), вышел отдельными книгами (1976, 1977, 1978), был переведен в обеих Германиях, Польше, Чехословакии, и мюнхенское издательство «Бертельсманн» даже пригласило автора проехать по местам, памятным ему с юности.
Тут бы и работать, тем более что планы теснились: и романы «Женя и Валентина», «Плотина» надо было дописывать, и к давно вымечтанному роману о Герцене наконец приступать.
Не случилось. Не прожив и пятидесяти одного года, С. упал на садовой дорожке в Коктебеле и уже не поднялся: сердце подвело.
В течение более десяти лет после его смерти, — говорит В. Кононыхина-Семина, — его книги выходили в разных издательствах, журналы печатали ранее неопубликованное (времена наступили иные), были напечатаны воспоминания о нем. А теперь — полное забвение. Потому что снова иные времена[2592].
По случаю очередной годовщины Победы вышел, правда, сразу в двух издательствах «Нагрудный знак OST». Но «Семеро в одном доме» так и не появлялись в печати после 1989 года. Только и осталось что мемориальная доска на доме, где жил С., и надпись, выбитая на его надгробном камне: «Прости за то, что мы не понимали, как труден, как одинок путь к твоей высоте».
Соч.: Семеро в одном доме: Повесть. Ростов-н/Д., 1989; Что истинно в литературе: Литературная критика. Письма. Рабочие заметки. Ростов-н/Д., 2005; Из рабочих записок. Таганрог, 2010; Нагрудный знак «OST». М., 2015; То же. СПб., 2015.
Лит.:Джичоева Е. Преодоление: Очерк о жизни и творчестве Виталия Семина. Ростов-н/Д., 1982; Виталий Семин в воспоминаниях, письмах и литературной критике. Ростов-н/Д., 2007; Кононыхина-Семина В. Бессонница. Таганрог, 2010.
Семичастный Владимир Ефимович (1924–2001)
В историю литературы С. вошел всего несколькими фразами, да и то сочиненными не им самим.
Там ведь вот как совпало: 27 октября 1958 года Б. Пастернака исключили из Союза писателей, а на 29-е во Дворце спорта «Лужники» уже назначили торжественный пленум ЦК ВЛКСМ, посвященный 40-летию комсомола. И… То ли Хрущев действительно был тогда готов изгнать нобелевского лауреата из страны, то ли просто решил его припугнуть, но С., в ту пору первого секретаря ЦК ВЛКСМ, вместе с главным редактором «Комсомольской правды» (и хрущевским зятем) А. Аджубеем вызвали пред ясные очи.