А с кончиной С. переиздаваться практически перестало — как-то враз и уже навсегда.
И нет о нем статей ни в академических словарях «Русские писатели 20 века» (2000), «Русская литература XX века» (2005), ни в «Большой Российской энциклопедии».
Соч.: Открытие мира: В 3 т. М.: Сов. Россия, 1989.
Смирнов Сергей Васильевич (1912–1993)
Люди ли меняются, жизнь ли их меняет, но С., вошедшему в историю с клеймом махрового черносотенца, рекомендацию в Союз писателей дали три еврея — П. Антокольский, Г. Рыклин и М. Светлов. Когда? В 1947 году.
К этому времени С. успел поработать на строительстве московского метро, поучиться в Литературном институте (1936–1940) и послужить рядовым в музыкантском взводе 8-й гвардейской Панфиловской дивизии. Не из худших были, по-видимому, и его первые книги с подчеркнуто миролюбивыми названиями — «Друзьям» (1939), «С добрым утром» (1948), — так что М. Светлов вряд ли лукавил, представляя С. «как безусловно талантливого и своеобразного поэта, с четко выраженной творческой индивидуальностью».
Однако 1947-й не 1949-й, когда страну захлестнул вал государственного антисемитизма. В Литературный институт, вместо изгнанных оттуда П. Антокольского и других преподавателей с подозрительными фамилиями, пришли новые мастера, и среди них С., продержавшийся на кафедре творчества более тридцати лет. И в стихах цениться стало уже не улыбчивое добродушие, выгодно отличающее раннюю лирику С., а совсем иное качество, в сталинские времена называвшееся идейностью, а десятилетиями позже гражданственностью.
И он стал гражданином, специализировавшимся, прежде всего, на сатире, на изобличении врагов советской власти и выметании недостатков из нашей социалистической действительности. Поначалу пошло неплохо — во всяком случае, его новые книги были в 1954 году выдвинуты на Сталинскую премию, что понималось как приглашение в круг советской писательской элиты. Но не срослось, так как эти премии сразу же после смерти корифея всех наук вручать перестали. Да и пить стал С. не по чину, поэтому современникам и запомнился как «горбатенький, почти всегда пьяный» полубомж-полупоэт: «Встает перед глазами картина: в Переделкине в забегаловке „У Никишки“ он в непотребном виде ползает на четвереньках за какой-то собачкой, ласкательно подзывая ее матерными словами».
А в результате, — продолжим цитировать мемуарный очерк К. Ковальджи, — С. озлобился, подался к мракобесам и заслужил эпиграмму, которая его пережила:
Он сам горбат,
стихи его горбаты.
Кто виноват?
Евреи виноваты.
Друзья-опекуны из «мракобесов» совсем со счетов его не сбросили: регулярно избирали членом правления Союза писателей, вводили в редколлегию журналов «Москва» и «Крокодил», поставили даже одним из заместителей Л. Соболева в СП РСФСР, учрежденный в 1958 году. Но место в литературной табели о рангах уже определилось навсегда: во втором, еще вернее в третьем, в четвертом ряду автоматчиков партии.
Репутацию поэта-гражданина приходилось тем не менее поддерживать. И, видимо, поэтому, выступая 20 апреля 1966 года на пленуме правления СП РСФСР, С. счел своим долгом бросить ком грязи в только что осужденных А. Синявского и Ю. Даниэля:
Я считаю личными врагами
Тех немногих, кто у нас порой
По своей охоте и программе
Хает мой и наш Советский строй.
Кто, как кот, до сливок славы лаком.
Кто, как сплетня, зол и языкат.
Чья стряпня приемлется со смаком
За пределом наших баррикад.
И пока смердят сии натуры
И зовут на помощь вражью рать,
Дорогая наша диктатура,
Не спеши слабеть и отмирать!
Стоит внимания, что эти строки, опубликованные полутора годами позднее (Москва. 1967. № 10), оказались единственным во всей советской литературе стихотворным откликом на процесс по делу «наследников Смердякова». Но стоит внимания и то, что, поставив уже в 1969 году свою фамилию под письмом «Против чего выступает „Новый мир“?», ученик М. Светлова и П. Антокольского очутился в достойной компании с М. Алексеевым, П. Проскуриным, А. Прокофьевым, Ан. Ивановым и другими заединщиками.
Не исключено, что именно эти гражданские поступки стали дополнительным поводом для присуждения С. в том же году Государственной премии РСФСР имени Горького.
Что же до стихов С., то историки литературы, возможно, их и помнят. А вот читатели вряд ли.
Соч.: Собр. соч.: В 3 т. М.: Современник, 1983–1984.
Смирнов Сергей Сергеевич (1915–1976)
После войны, завершающие годы которой выпускник Литературного института С. прослужил фронтовым журналистом, он был переведен в Воениздат, где, редактируя очередное издание поэмы «Василий Теркин», познакомился с А. Твардовским. И эта встреча оказалась судьбоносной, поскольку Твардовский, став главным редактором «Нового мира»,
вспомнил, — по словам А. Кондратовича, — что есть такой рядовой редактор-капитан[2688] в Воениздате, который так хорошо подойдет на роль заместителя по разным оргделам: рабочий напор Сергея Сергеевича обещал порядок в журнале по части прохождения всяких версток и прочего, и прочего. Да и с авторами — обаяние его могло хоть кого подкупить. Во всех смыслах Смирнов был идеальным замом. Твардовский в нем не ошибся[2689].
И работали они вместе в самом деле отлично — вплоть до августа 1954-го, когда за «нигилистические эстетские выступления» В. Померанцева, Ф. Абрамова, М. Лифшица, М. Щеглова[2690] и, главное, за намерение напечатать в журнале свою «порочную» поэму «Теркин на том свете», Твардовский от «Нового мира» был отрешен, а его заместителей А. Дементьева и С. по неписаным нормам тех лет обязали покаяться в ошибках.
Они и покаялись[2691]. Причем если дружбу Твардовского с Дементьевым это не разладило, то С., видимо, переусердствовал, что Твардовского от него оттолкнуло, зато готовность С. в острых ситуациях по требованию партии брать, как говорится, под козырек взята была начальством на заметку. А сам он занялся, прежде всего, увековечиванием памяти о неизвестных героях Великой Отечественной — в «Знамени» (1955. № 9) появилась пьеса «Крепость над Бугом», вышли книги «Крепость на границе» (1956), «Брестская крепость. Краткий очерк героической обороны 1941 года», «В поисках героев Брестской крепости» (обе 1957), «Сталинград на Днепре» (1958), «Герои Брестской крепости» (1961), «Герои блока смерти», «Рассказы о неизвестных героях» (обе 1963)…
Вместе с книгами пришла и слава, в 1960-е уже всенародная, — слава человека самоотверженного, совестливого, руководствующегося благородными, а никак не карьерными побуждениями[2692]. Хотя… и партия своего верного сына не забывала, подбрасывая ему поручения одно гаже другого. Так что именно С. председательствовал в июне 1957 года на объединенном партсобрании московских писателей и правления СП СССР, где добивали уже ошельмованных редакторов и авторов сборника «Литературная Москва». С заданием он справился, был в декабре того же 1957-го даже произведен в заместители председателя Московской писательской организации — чтобы 31 октября следующего года, взамен как всегда увильнувшего К. Федина, председательствовать на еще более знаменитом собрании в Доме кино и первым среди писателей потребовать «лишить Пастернака советского гражданства»[2693].
Ах, Сергей Сергеевич, Сергей Сергеевич! В общем-то, добрый и честный человек, больше того, доказавший даже свою доброту делом. Но как часто вы, верно, морщитесь, вспоминая свою общественную активность, в частности председательские обязанности на собраниях[2694], —
вздохнул В. Тендряков, друживший со С. Тогда как Д. Самойлов, знавший С. только поодаль, вряд ли ошибся, назвав его «официальным либералом»[2695], — человеком, который вынужденно выполняет все, даже самые неприятные ему, предписания власти, зато в коридоре возможностей, ему отпущенных, ведет себя с достоинством и честью.
Эти качества «официального» или, как сейчас бы сказали, «системного» либерала особенно наглядно проявились, когда в марте 1959 года, то есть буквально через четыре месяца после пастернаковского шабаша, С. возглавил «Литературную газету», чья репутация была, казалось, непоправимо испорчена за время кочетовского правления (1955–1959).
Почему же, впрочем, непоправимо? Придя в газету, новый главный редактор, — как вспоминает Ф. Светов, — «еще молодой, энергичный, с настоящим авторитетом заступника <…> и людей подобрал себе под стать»: одиозных В. Друзина, М. Алексеева, В. Бушина и др. и пр. удалил, а в новую команду набрал не только Ю. Бондарева, Ф. Кузнецова и Ю. Суровцева, еще слывших тогда либералами, но и В. Берестова, Б. Сарнова, Г. Владимова, Б. Окуджаву. Так что газета ощутимо, как тогда выражались, «полевела».
Да С., — продолжает Ф. Светов, — и была нужна по возможности яркая и острая газета, в которую, как говорят, пошел бы писатель, совершенно в духе времени, щекочущая нервишки алчущим обличения либерально размышляющим интеллигентам, способная иногда на некоторый, в позволительных пределах, литературный скандальчик. Он получил такую газету[2696].
Одна беда: добившись своего, С. меньше через полтора года запросился на выход, в письме М. Суслову от 22 июля 1960 года объясняя это тем, что в своей должности он «практически перестал быть писателем, отдавая все силы и все время служебной работе», тогда как у него