Лит.:Новиков Вл. Соснора Виктор Александрович // Русские писатели XX века: Биографический словарь. М., 2000; Арьев А. Ничей современник // Вопросы литературы. 2001. № 3; Королева Н. О Викторе Сосноре и его стихах // Звезда. 2010. № 11; Овсянников В. Прогулки с Соснорой. СПб.: Скифия, 2013; Гордин Я. До полной гибели — всерьез // Знамя. 2021. № 11.
Софронов Анатолий Владимирович (1911–1990)
«Литературный палач», — так С. назвал К. Симонов[2782]. «Главный, пожалуй, палач талантов», — подтвердил В. Огнев[2783]. И — совсем из другого поколения — о «жирных волкодавах софроновых» говорил Ю. Казаков[2784].
Ужасная, словом, репутация, но надо и то принять во внимание, что отец С., согласно распространенной легенде начальствовавший до Первой мировой войны в Харьковском полицейском управлении, а в Гражданскую короткое время служивший в военной прокуратуре у генерала Каледина, был в 1927 году расстрелян, и, чтобы тайна происхождения не стала для сына приговором, обрывающим карьеру, С. надо было стараться больше прочих.
Он и старался: еще комсомольцем заработал производственный стаж на Ростсельмаше, заочно или скорее всего экстерном закончил литфак Ростовского пединститута (1937), вступил в партию (1940). И вслед за агитационной брошюрой «Сквозной путь» (1931) бесперебойно, хотя пока еще только в Ростове-на-Дону, пошли первые стихотворные книги: «Солнечные дни» (1934), «Мы продолжаем песню» (1936), «Над Доном-рекой» (1938), «Сторона донская» (1940)…
А в войну наметилась и слава, обеспеченная, правда, не столько фронтовыми корреспонденциями или стихами, печатавшимися во множестве, но ничем не отличавшимися от общего потока, сколько песнями, среди которых были и запоминающиеся: «Шумел сурово Брянский лес», официально утвержденный гимном Брянской области, «Ростов-город, Ростов-Дон», играющий ту же роль в городе, который С. считал родным.
Теперь уже и в Москве, где он осел после войны, С. тоже признали: мало того, что приняли в Союз писателей (1947), так еще и почти тут же избрали секретарем писательской парторганизации, спустя 12 дней после награждения Сталинской премией 2-й степени за пьесу «В одном городе» (1948) произвели в секретари правления, а потом и в члены Президиума ССП.
И он развернулся. Судя по архивным стенограммам, по газетам, по воспоминаниям современников, недели, а то и дня — особенно в жарком феврале 1949 года — не проходило без выступлений С. на собраниях, где он линчевал группу «оголтелых, злонамеренных космополитов, людей без рода и племени, торгашей и бессовестных дельцов от театральной критики».
Конечно, — время было, как в таких случаях обычно выражаются, «непростое», — и другие писательские вожди соревновались тогда в палаческой риторике, но С. в этой школе ненависти был неоспоримо первым. И даже не учеником, а учителем, так что, — вспоминает З. Паперный, — в 1948–1953 годах «власть он имел самодержавную»[2785], что подтверждается и агентурным донесением МГБ СССР от 9 июля 1949 года, где сказано: «СОФРОНОВ в Союзе Писателей — полный хозяин»[2786].
В общем, — свидетельствует А. Турков, — «можно только догадываться, каким кровавым и зловонным волдырем вздулся бы он, не оборвись со смертью Сталина охотничий гон на „убийц в белых халатах“ и всяких там Гроссманов и Казакевичей»[2787].
Но новая эра все-таки началась, спрос на палачей поубавился, и самых среди них скомпрометированных от непосредственного управления литературой оттеснили, так что, — вспоминает К. Симонов, — уже в 1953 году С. удалось «спровадить в „Огонек“»[2788], даже не избрав в так называемый рабочий секретариат правления ССП СССР. И наград после Сталинской премии 1-степени за пьесу «Московский характер» (1949) ему еще долго не давали, и синекурами — исключая не бог весть какую должность заместителя председателя Советского комитета солидарности со странами Азии и Африки (1958) — тоже не баловали.
Живи, казалось бы, как екатерининский вельможа во времена Александра. Или, и здесь это сравнение будет уместнее, понимай себя, как бронепоезд на запасном пути. И он так это и понимал, расчехляя знамена и пушки, едва начинало пахнуть свежей кровью. В дни заморозков, наступивших после подавления венгерского восстания осенью 1956 года, заявил, например, что редакторы альманаха «Литературная Москва» пытаются на манер «кружка Петефи» создать «параллельный центр» и в советской литературе. Грохнул в 1957 году тремя подряд обширными статьями «Во сне и наяву» в «Литературной газете» (7, 10, 14 декабря) сразу и по «Фабричной девчонке» А. Володина, и по «Рычагам» А. Яшина, и по стихам М. Алигер, Б. Слуцкого, Е. Евтушенко, и по всем другим «распоясавшимся ревизионистам»[2789]. Да и мимо «Доктора Живаго» стороной не прошел, на общеписательском собрании 31 октября 1958 года призвав не только, как все, выслать нобелевского лауреата из страны, но еще и «развенчать эту легенду в сознании многих о Пастернаке как о замечательном поэте…»[2790].
Хотя вроде бы С. мог ничего этого уже не произносить и не делать. Книги у него и так выходили десятками, пьесы — назвать только «Стряпуху» (1959) с ее сиквелами (1961, 1964, 1978) — десятилетиями не покидали лучшие, как, впрочем, и не лучшие советские сцены, песни раздавались из каждой радиоточки, экранизации множились, так что молва небезосновательно называла С. одним из самых богатых писателей в стране.
А тут еще «Огонек», на 32 года ставший для него если и не властным кормилом, то, во всяком случае, надежной кормушкой — где он «публиковал, — как сообщает А. Беляев, ведавший в ЦК КПСС литературой, — <…> огромные статьи о своих поездках за границу, да еще и в нескольких номерах, с продолжением. Выписывал себе за это огромные гонорары и умудрялся не заплатить с них партийные взносы»[2791].
К тому же, человек, по единодушному признанию, щедрый, С., благоденствуя сам, и другим жить давал, распоряжаясь гонорарными ресурсами и самого журнала, и «огоньковских» собраний сочинений, и «огоньковской» библиотечкой брошюр, хотя и крохотных, но оплачивавшихся по наивысшим ставкам.
И это означало, что за него всегда найдется кому заступиться — и тогда, когда «Огонек» развернул затяжную войну с Л. Брик за наследие Маяковского, и тогда, когда именно там появилось одиозное письмо 11-ти против А. Твардовского (1969. № 30). А от Комитета партийного контроля, который объявил главному редактору строгий выговор за махинации с партвзносами, его защитил сам Брежнев, так что растроганный С. тут же поспешил сочинить пьесу «Малая земля» — в знак благодарности.
Вот и неудивительно, что с поста в «Огоньке» он в 1986 году ушел хоть и против своей воли, но уже осыпанный к тому времени всеми возможными почестями: Герой Социалистического Труда (1981), кавалер трех орденов Ленина (1961, 1967, 1981), орденов Октябрьской Революции (1971), Трудового Красного Знамени (1975), Отечественной войны 1-й степени (1985), лауреат, правда, всего лишь скромной Государственной премии РСФСР имени Станиславского (1973).
А в памяти остался либо как «правофланговый советской литературы», «чистый источник национального духа, с точки зрения великой российской традиции» (Правда, 19 января 2011 года). Либо как «оглушительная бездарность», «клинический антисемит», «олицетворение худших человеческих качеств и совершенное литературное ничто» (Д. Быков)[2792].
И каждый теперь может выбрать свою точку зрения на С. Проблема лишь в том, что подтверждать ее придется только ссылками на старые-престарые книги С.
Новых изданий его сочинений в этом веке пока не было.
Соч.: Собр. соч.: В 6 т. М.: Худож. лит., 1983–1986.
Стариков Дмитрий Викторович (1931–1979)
В Википедии его биографии нет. Но пару-тройку печатных выступлений С. не забывают, как не забывают напомнить, что еще студентом МГУ он в 1953 году женился на Виктории Софроновой, дочери могущественного тогда главного редактора журнала «Огонек», и это будто бы многое в его профессиональной позиции и в его взглядах предопределило:
Ну что с него такого взять?
Не сукин сын, а сукин зять[2793].
Возможно. Во всяком случае, карьеру в кочетовской «Литературной газете» он начал с разгрома романа кочетовского недруга Д. Гранина «После свадьбы» (1958), и разгрома столь сокрушительного, что сначала секретариат правления СП СССР, а вслед за ним Отдел культуры ЦК КПСС признали статью «заушательской», а ее публикацию «большой ошибкой газеты».
Так сложилась репутация, говоря нынешним языком, «критика-киллера», которая следовала за С. всюду, куда бы он, стремительно меняя покровителей, ни приходил на работу — в журнале «Москва» при Е. Поповкине (1958–1960), в еженедельнике «Литература и жизнь» при В. Полторацком (1961–1963), в журналах «Дружба народов» при Вас. Смирнове (1963), «Октябрь» при В. Кочетове (1963–1969), «Знамя» при В. Кожевникове (1969–1979).
Уже и жена Виктория ушла от него к В. Шукшину (1963), и времена менялись, а С. «постоянно, — по словам В. Огнева, — нацеленный на травлю всего достойного и передового в литературе»[2794], был себе верен. «Неглупый и небесталанный», он, — как говорит И. Янская, работавшая с ним в «Знамени», — написал столько гнусностей, что хватило бы на дюжину его единомышленников