. Статус лучшего, талантливейшего за Т. тем самым сохранился: ему единственному из русских стихослагателей доверили прочесть оду в честь 70-летия вождя на торжественном собрании в Большом театре[2896], его на XIX съезде избрали членом Центральной ревизионной комиссии КПСС (1952). Самое же главное — в 1950 году Т. неожиданно для себя стал главным редактором «Нового мира», и, — вспоминает Б. Закс, —
эти первые четыре года его редакторства, в сущности говоря, были его редакторским университетом, потому что он пришел совершенно неопытным человеком, ничего не зная о технике издания журнала и т. д. У него было одно только желание: не печатать плохое и печатать как можно больше хорошего[2897].
Намерение славное, но в отношении к чужим стихам Т. был всегда очень уж избирательно переборчив, а качественной прозы на каждый номер в те затхлые годы было не набраться. Выручить, и это вполне совпадало с его гражданской позицией, могли только прямые публицистические высказывания. И они — не сразу, совсем не сразу, — но в «Новом мире» пошли: В. Померанцев «Об искренности в литературе» (1953. № 12), М. Лифшиц о дневниках М. Шагинян (1954. № 2), Ф. Абрамов о людях колхозной деревни в послевоенной прозе (1954. № 4), М. Щеглов о «Русском лесе» Л. Леонова (1954. № 5).
Да и задержанная тогда на пути к печати поэма «Теркин на том свете» была таким же непозволительно прямым высказыванием. В итоге Т. увольняют, но он продолжает вести себя так, как другим не разрешено, — например, публикует в сборнике «Литературная Москва» (февраль 1956 года) главу «Друг детства», где едва ли не впервые в советской литературе сказано о репрессиях и репрессированных сталинской поры. И в составе кадрового резерва его держат по-прежнему. Если вольнодумные кооператоры, объединившиеся вокруг «Литературной Москвы», прочат его на роль главного редактора затеянного ими журнала «Современник»[2898], то и власть предлагает ему новые назначения — сначала в возрождавшуюся, но так и не возрожденную «Красную новь»[2899], затем в «Октябрь»[2900] и наконец, весной 1958-го, снова в «Новый мир».
Началось нехорошо — с необходимости печатать отказное письмо Б. Пастернаку, составленное еще предыдущей, симоновской редколлегией журнала, о чем, — как рассказывают, — Т. впоследствии сожалел и больше никогда в грязные дела не ввязывался: как сказано в докладной записке Д. Поликарпова, на заседании 27 октября 1958 года, где Пастернака исключали из Союза писателей, Т. не был «по болезни»[2901], осуждать А. Синявского и Ю. Даниэля в феврале 1966-го отказался, на партийном собрании в «Новом мире», где полагалось одобрить оккупацию Чехословакии в августе 1968-го, тоже демонстративно отсутствовал.
Антисоветчиком, впрочем, он, кандидат в члены ЦК КПСС (1961–1966), никогда не был, искренне веря в возможность улучшить, облагородить и советскую власть, и советскую литературу как отчаянно смелыми публикациями, так и своими особыми отношениями с первыми лицами государства. И надо отметить, что при Хрущеве эти особые отношения срабатывали: так, только с личной санкции дорогого Никиты Сергеевича были опубликованы и глава «Так это было» из поэмы «За далью — даль» (Правда. 29 апреля — 1 мая 1960; Новый мир. 1960. № 5), и поэма «Теркин на том свете» (Известия. 17 августа 1963; Новый мир. 1963. № 8), и, разумеется, солженицынский «Один день Ивана Денисовича» (Новый мир. 1962. № 11).
Возможно, стань Хрущев единоличным цензором «Нового мира», как Николай I у Пушкина, положение журнала было бы лучше. Однако жалует царь, да не жалует псарь, и едва ли не все литературные вельможи того времени, едва ли не весь партийный аппарат, соединились в противостоянии Т. и его «Новому миру». Наносить удары впрямую по поэту до поры до времени остерегались: его книги по-прежнему ежегодно выходили массовыми тиражами, и диссертации о них писались, и Ленинскую премию он в 1961 году получил. Зато распускали гаденькие слухи, «что „НМ“ перенаселен евреями и они определяют его линию», причем «не все, мол, знают, что и Твардовский еврей, правда не чистый, по матери, польской еврейке»[2902]. Присуждение Солженицыну Ленинской премии в 1964 году было заблокировано, цензура раз за разом задерживала уже готовые номера, новомирские публикации безбоязненно полоскались уже не только в печати, но и в партийных документах, с трибуны высоких съездов.
После падения Хрущева все это вошло в систему, и аппарат вооружился наиболее привычными ему средствами воздействия на строптивца — кадровыми: в 1966 году Т. уже не избрали кандидатом в члены ЦК, в 1967 году — депутатом Верховного Совета РСФСР, а в промежутке между этими знаковыми событиями из редакции уволили А. Дементьева, заместителя главного редактора, и Б. Закса, ответственного секретаря.
Т. к этим сигналам начальственного неудовольствия упорно не прислушивался, и его в феврале 1967 года не производят в Герои Социалистического Труда, как других бесспорных классиков, ограничившись, и то через полгода, всего лишь орденом Ленина. И в Академию наук СССР годом спустя, в ноябре 1968-го, его не избирают тоже…
Это болезненные щелчки по самолюбию, конечно. И это, что несравненно важнее, утрата возможностей, пользуясь собственным сановным положением, защищать свой журнал, своих авторов и свое представление о литературе. Всю вторую половину 1960-х годов можно в этом смысле описать как хронику унижения Т. и последовательного выдавливания его из «Нового мира».
Он, видит Бог, сопротивлялся, пока из редакции не были изгнаны его ближайшие сотрудники В. Лакшин, А. Кондратович, И. Сац и И. Виноградов. И пока в конце 1969 года в германской «Зюддойче цайтунг», в итальянском журнале «Эспрессо-колори» и в НТС-овском «Посеве» разом и без всякого его разрешения не появилась вынутая цензурой еще из июньского номера за 1968 год поэма «Над прахом Сталина», как на Западе поименовали поэму «По праву памяти».
Т. всем этим был убит. Попытался добиться встречи с Брежневым, но на самом верху его уже не принимали, а разговаривать с цековской «мелочью» было ему и не по нраву, и ни к чему. Так что 11 февраля 1970 года «Литературная газета» в одном номере напечатала информацию о смене новомирской редколлегии и письмо Т. с протестом против публикации его поэмы в западной печати.
А на следующий день, 12 февраля, он подписал заявление о своей отставке.
Крупнейший поэт советской эпохи, Т. не забыт и сегодня: памятники на Страстном бульваре и в Смоленске, улицы в Смоленске, Воронеже, Волгограде, Новосибирске, Балашихе, Омске и Москве, библиотеки, школы. И книги, конечно, судьбу которых предсказал, похоже, сам поэт:
На них печать почтенной скуки
И давность пройденных наук;
Но, взяв одну такую в руки,
Ты, время,
Обожжешься вдруг…
Случайно вникнув с середины,
Невольно всю пройдешь насквозь,
Все вместе строки до единой,
Что ты вытаскивало врозь…
Соч.: Собр. соч.: В 6 т. М.: Худож. лит., 1976–1983; Письма о литературе. М.: Сов. писатель, 1985; Стихотворения и поэмы. М.: Сов. писатель, 1986 (Библиотека поэта. Большая серия); Василий Теркин. М., 2005, 2007, 2010, 2012, 2014, 2015, 2017, 2021; Новомирский дневник: В 2 т. М.: ПРОЗАиК, 2009; Дневник. 1950–1959. М.: ПРОЗАиК 2013; Стихотворения и поэмы. М.: Дет. лит., 2014; По праву памяти. СПб.: Лениздат, 2014.
Лит.: Воспоминания об А. Твардовском. М.: Сов. писатель, 1978, 1982; Кондратович А. Александр Твардовский: Поэзия и личность. М.: Худож. лит., 1978; Романова Р. Александр Твардовский: Труды и дни. М.: Водолей, 2006; Турков А. Александр Твардовский. М.: Молодая гвардия, 2010 (Жизнь замечательных людей).
Тендряков Владимир Федорович (1923–1984)
Родившись, — как он вспоминает, — «в глухой вологодской деревне, которая и сейчас-то глуха — сто четыре километра от железной дороги», а школьные годы проведя в таком же захолустном поселке Подосиновец, что под Вяткой, Т., едва ему исполнилось 18 лет, был призван в действующую армию, чтобы в звании младшего сержанта-радиста пройти и битву под Сталинградом, и сражения под Харьковом.
Больших наград не снискал,
ни разу, — по его словам, — не был в рукопашной, всего раз или два по случаю выстрелил в сторону противника, наверняка никого не убил, зато вырыл множество землянок и окопов, таскал пудовые катушки и еще более тяжелые упаковки питания радиостанции, прополз на животе несчитанные сотни километров под взрывами мин и снарядов, под пулеметным и автоматным огнем, изнывал от жары, коченел от холода, промокал до костей под осенними дождями, страдал от жажды и голода, не смыкал глаз по неделе, считал счастливым блаженством пятиминутный отдых в походе. Война для меня, маменькиного сынка, неусердного школьника, лоботряса и белоручки, была, прежде всего — тяжелый и рискованный труд, труд до изнеможения, труд рядом со смертью[2903].
Одно ранение, другое, демобилизация по инвалидности, недолгая работа в Подосиновце школьным военруком, вторым секретарем райкома комсомола, вступление пока еще кандидатом в партию (1945)[2904] — и отосланная почему-то в «Комсомольскую правду» первая повесть «Экзамен на зрелость». Ее не взяли, конечно, и рецензент Н. Атаров отметил:
Повесть написана человеком, абсолютно не представляющим, что такое литература. Никакой школы. Полное отсутствие технических навыков. Ужасный язык… Но за всеми несуразицами и промахами — редкая наблюдательность, неподдельная искренность, живая душа