Однако же, — продолжим цитату, — «с годами вал событий отодвигал эту колонку все дальше», пока не свел на нет. Да и литературный ландшафт стал совсем не тем, что прежде. «Пришли иные времена. Взошли иные имена», и, за редкими исключениями, о книгах новых для себя писателей Т. уже не писал. «Я, — сказано в одном из интервью, — если не человек девятнадцатого, то уж точно двадцатого века»[2979]. Поэтому — перелистайте «Знамя», «Новый мир», «Дружбу народов» за последние двадцать пять лет — чаще договаривал, напоминал о том, чего забыть нельзя, продолжал «неоконченные споры» с былыми автоматчиками партии, со старыми/новыми заединщиками и профессиональными патриотами, давал укорот тем из них, кто совсем уж заврался.
Твердо, как и в молодости, верил, что все минет, а правда останется.
И признался однажды, что чаще прочих повторяет про себя вот эти вот строки А. Твардовского: «На дне моей жизни, / на самом донышке / Захочется мне / посидеть на солнышке, / На теплом пёнушке. // И чтобы листва / красовалась палая / В наклонных лучах / недалекого вечера. / И пусть оно так, / что морока немалая — / Твой век целиком, / да об этом уж нечего. // Я думу свою / без помехи подслушаю, / Черту подведу / стариковскою палочкой: / Нет, все-таки нет, / ничего, что по случаю / Я здесь побывал / и отметился галочкой».
Соч.: Время и современники. Статьи о современной России и русской литературе. М.: Новый ключ, 2004; Что было на веку… Странички воспоминаний. М.: МИК, 2009; Твардовский. М.: Молодая гвардия, 2010 (Жизнь замечательных людей. Малая серия); Путеводитель по «Книге про бойца» А. Твардовского «Василий Теркин». М.: Изд-во МГУ, 2012; На последних верстах: Книги. Судьбы. Споры. М.: Новый ключ, 2014.
Лит.:Чупринин С. Критика — это критики. Версия 2.0. М.: Время, 2015. С. 282–294; А дни — как тополиный пух… Андрей Турков: Человек. Писатель. Читатель. М.: Новый ключ, 2017.
Тушнова Вероника Михайловна (1911–1965)
С датой рождения Т. ее биографы и поклонницы путаются. На могильном памятнике выбит — вроде бы по желанию самой поэтессы — 1915 год, а разысканные в архивах документы свидетельствуют: нет, все-таки 1911-й.
Бесспорно одно: Вероника Михайловна была ослепительно, едва не «открыточно» красива, а у красавиц жизнь реже бывает счастливой, чем драматичной.
Начиналась-то она совсем не плохо: дочь известного профессора-микробиолога, Т. с детства писала стихи, занималась живописью, но по требованию отца поступила на медицинский факультет Казанского университета (1928), продолжила обучение в Ленинграде (1931–1935), затем в Москве в аспирантуре по кафедре гистологии Всесоюзного института экспериментальной медицины.
Беда лишь в том, что это было явно не ее призвание, и в 1941 году Т. даже отдала документы в Литературный институт, но… война, эвакуация в Казань, работа в госпиталях. Да еще и брак по страстной любви с врачом-психиатром Ю. Розинским, тоже, если судить по фотографиям, писаным красавцем, принес одни только разочарования, обиды, сердечные муки, что видно и по стихам, среди которых особенно выделяется написанный в 1944 году лирический монолог «Не отрекаются любя».
Тогда же, впрочем, для Т. началась литературная жизнь — в 1944-м в «Новом мире» появляется стихотворение «Хирург», в «Комсомольской правде» цикл «Стихи о дочери», в 1945-м выходит «Первая книга», а в 1946-м Т. по рекомендациям П. Антокольского и В. Инбер принимают в Союз советских писателей. Врачебное дело заменяется журналистскими командировками по стране, сочинением издательских внутренних рецензий, переводами по подстрочникам, а годы спустя еще и ведением поэтического семинара в Литинституте.
Что же до собственных книг — «Пути-дороги» (1954), «Дорога на Клухор» (1956), «Память сердца» (1958), «Второе дыхание» (1961), где чистая лирика теснилась идеологически выверенной нормативностью, то они большого впечатления не производят, и современники чаще вспоминают не о стихах того времени, а о женской притягательности Т. и о ее непростых, хотя и растянувшихся на все пятидесятые отношениях с мужем Ю. Тимофеевым (1922–1982), который вошел в историю и как умелый главный редактор издательства «Детский мир» для «горшочников», то есть для самых маленьких, и как человек богемы, ибо семейным обязательствам он безусловно предпочитал романы со стремительно менявшимися подружками и общение с друзьями-поэтами, в чей круг входил, например, и Д. Самойлов, оставивший об этой среде чудесную поэму «Юлий Кломпус».
Таков, видимо, удел — любить вернее, горячее, самозабвеннее, даже исступленнее, чем ее любят, и эта, — размышляет М. Пьяных, — «любовь к такому обожаемому, но довольно равнодушному мужчине делает поэтессу духовно и творчески активной личностью, тогда как обожаемый возлюбленный остается во всех отношениях пассивным»[2980]. Лирическая исповедальность, сосредоточенность на тайнах страсти уверенно вытеснили из стихов Т. все прочие мотивы, и книги «Лирика» (1963), «Сто часов счастья» (1965) — это прежде всего и почти исключительно книги любви.
Любви грешной, беззаконной, краденой, так как избранником Т. в последние годы стал поэт А. Яшин (1913–1968), который отвечал ей полной, казалось бы, взаимностью, но не мог покинуть ни жену, страдавшую, — как рассказывают, — психическими расстройствами, ни четверых совместно нажитых в этом браке детей. Вот и пошли редкие встречи украдкой, чужие квартиры и гостиницы в чужих городах, словом, — как сказано в стихах, — «сутки с тобою, месяцы — врозь».
До поры тайну немолодых уже любовников удавалось скрывать, но, конечно, только до поры. Поползли слухи, участились скандалы, разрыв стал неминуемым, и… Веронику Михайловну вскоре постиг скоротечный рак.
Я, — вспоминает друживший с нею поэт М. Соболь, — придя к ней в палату, постарался ее развеселить. Она возмутилась: не надо! Ей давали антибиотики, от которых стягивало губы, ей было больно улыбаться. Выглядела она предельно худо. Неузнаваемо. А потом пришел — Он! Вероника скомандовала нам отвернуться к стене, пока она оденется. Вскоре тихо окликнула: «Мальчики…» Я обернулся — и обомлел. Перед нами стояла красавица! Не побоюсь этого слова, ибо сказано точно. Улыбающаяся, с пылающими щеками, никаких хворей вовеки не знавшая молодая красавица. И тут я с особой силой ощутил, что все, написанное ею, — правда. Абсолютная и неопровержимая правда. Наверное, именно это называется поэзией…[2981]
А. Яшин простился с нею некрологической заметкой «Прощай, друг» в «Литературной газете» и лавиной стихов, теперь-то уж наполненных страданием и страстью. Ценители поэзии их, вероятно, тоже помнят, тогда как стихи Т., ставшие песенными хитами в исполнении А. Пугачевой, А. Градского, С. Ротару, Т. Гвердцители, других эстрадных «звезд», знают в нашей стране, наверное, все. И книги с этими стихами переиздаются едва ли не каждый год.
Короткая жизнь и долгое эхо.
Соч.: Не отрекаются любя: Полное собрание стихотворений. М.: Эксмо, 2021.
У
Урин Виктор Аркадьевич (1924–2004)
Стихи У., инвалид войны и выпускник Литературного института (1948)[2982], писал самые обычные. Зато идеи ему в голову приходили самые необычные. Мог, чтобы пожарить шашлык, развести костер на полу своей квартиры в писательском кооперативе. Проехал по дикому бездорожью на собственной «Победе» от Москвы до Владивостока и обратно и написал об этом книгу стихов и репортажей «179 дней в автомобиле» (М., 1958). Привез в Москву орла и ходил с ним по улицам. Предложил властям разослать поэтов в командировки по самым глухим медвежьим уголкам страны, чтобы те на местах воспели величие очередных партийных решений. Попытался создать Театр Поэта на Плющихе — с непременной, по тем временам, цветомузыкой. Обратился к секции поэтов с просьбой продать ему вертолет, на что, — по словам Б. Сарнова, — председатель секции Я. Смеляков будто бы ответил: «Пусть Урин вставит себе в жопу пропеллер и летает»[2983]. А в начале 1970-х задумал создать Всемирный Союз поэтов — под своим, естественно, руководством.
И тут терпение литературных бюрократов, вообще-то снисходительных к безобидным эскападам У., лопнуло. Ему дружески рекомендуют выбросить этот замысел из головы, но У. неожиданно предъявляет письмо от Леопольда Сенгора, президента Сенегала, а по совместительству еще и знаменитого франкоязычного поэта, который мало того что соглашается принять должность вице-президента в этом Союзе, но и предлагает провести его первый конгресс у себя на родине.
Поколебавшись и, разумеется, — как рассказывает Г. Красухин, — посоветовавшись с инстанциями, старшие товарищи приняли-таки решение: уринскую идею расценить как международную провокацию, а его самого из Союза писателей исключить[2984]. Так что этот, — по оценке М. Луконина, — «человек неукротимой энергии и неуемной непоседливости»[2985] на короткий срок становится даже диссидентом: во всяком случае, выпускает самопальный авторский журнал «Мост», где, во-первых, пускается в отчаянные стихотворные эксперименты, а во-вторых, печатает там поэму об опальном академике Сахарове.
И трудно сказать, как бы развернулась дальнейшая биография У., если бы Сенгор не обратился к Брежневу с просьбой отпустить своего заочного друга в Африку. Так все и происходит — У. какое-то время живет в Сенегале, а в 1977 году перебирается в США, где, всеми, кажется, уже забытый, продолжает сочинять «всерифмовники», «кольцевые акростихи», «олимпийские» и «уринские» «строфы», помещая их в книги, опять-таки самопальные, зато оснащенные восторженными (и скорее всего вымышленными) отзывами Б. Пастернака, П. Неруды, матери Терезы и других авторитетов.