Что и неудивительно: выпустив первую книжку «Березовый рассвет» (1959) за год до окончания Литературного института, Ф. уже в ней попытался нормативную пейзажно-патриотическую лирику срастить с задорной комсомольской, как тогда говорили, «бодринкой», и это для «Нового мира» было абсолютно неприемлемо, зато отлично ложилось в стратегию софроновского «Огонька», кочетовского «Октября», «Молодой гвардии» под водительством А. Никонова и Ан. Иванова. Да и идеологов из ЦК ВЛКСМ, которые в Ф. и ему подобных увидели альтернативу вошедшим в моду Е. Евтушенко, А. Вознесенскому и прочим «нигилистам», тоже не могло не радовать.
Ф. взяли на работу в издательство «Молодая гвардия», несколькими годами позже ввели в редколлегию журнала с тем же названием и того же подчинения, а главное — его стихи стали неустанно пропагандировать по всем линиям партийного и комсомольского просвещения.
И Ф., хоть он вроде бы и принадлежал, — по позднейшей шолоховской оценке, — к числу поэтов, «говорящих о России таким приглушенно интимным и любящим голосом, который волнует и запоминается надолго», тоже пустился в громкие идеологические баталии. То в противовес «левачившим» поэтам эстрады заявит в сборнике «Зеленое эхо» (1963), что, мол, «мы правые от слова „правота“. / Да правит нами правды чистота <…> / Мы — правые. / Над нами синева. / Она, как Революция, права. / Она чиста, как Ленина слова. / У нас / На чистоту ее права!» То спустя еще три года предупредит общество об опасности, от которой власть нас и сегодня предостерегает: «Эка! Правдолюбцами рядятся, / На поклон идут к врагам страны. / Власовцы духовные родятся! / Мужики об этом знать должны» (Октябрь. 1966. № 6).
И. Шевцов даже как-то польстил другу, сказав, что «его боевые, острые стихи заучивали наизусть, читали в патриотических гостиных и на встречах с читателями». Кто знает, возможно, и это было. Хотя вернее признать, что большого литературного или общественного успеха фирсовские полемические фиоритуры все-таки не имели. Зато начальство, естественно, брало их на заметку, и в частности удачную формулу про «духовных власовцев», которую именно Ф. первым, — как утверждают, — ввел в публичный оборот. Так что книжки множились, Ф. по случаю 50-летия Великого Октября одарили (как, впрочем, и его антипода Е. Евтушенко) орденом «Знак Почета» (1967), за этой наградой последовали и более значимые, а премию Ленинского комсомола (1968) догнала Государственная премия РСФСР имени Горького (1976).
Впечатляющая чиновная карьера, однако же, не задалась: Ф., как и почти все стихотворцы тогда, километрами переводил по подстрочникам, писал тексты песен для модных композиторов, несколько десятилетий вел у заочников поэтический семинар в Литинституте, а на руководящий пост был позван только в начале 1970-х, когда, — процитируем В. Ганичева, —
как-то сам собой возник центр людей, занимающих определенные должности и владеющих русским национальным сознанием. Нам надо было как-то сорганизоваться, как нынче говорят, найти «крышу». Я предложил создать советско-болгарский клуб творческой молодежи. <…> Все ключевые позиции в клубе заняли мы[3019].
А заждавшийся Ф. получил должность главного редактора сначала периодических сборников, а потом на полтора десятилетия и журнала под неброским названием «Дружба»[3020].
Такой же примерно «клуб русской национальной интеллигенции», но только уже безо всякого «болгарского прикрытия», возник в подмосковном поселке Семхоз и вокруг него, где вслед за И. Шевцовым и Ф. кучно поселились Ан. Иванов, С. Поделков, И. Кобзев, В. Чалмаев, Вал. Сорокин, Ф. Чуев, С. Куняев, многие другие менее известные «заединщики». Возникло, — как они сами шутили, — «Антипеределкино», так что И. Шевцов с удовольствием вспоминает, как «зимними вьюжными вечерами он вдруг появлялся у меня на даче в сопровождении сибирских лаек, смахивал с валенок снег и с порога объявлял: — Послушай, Михалыч, я тут налудил стихарь, — и начинал читать»[3021] стихотворения, гневно бичующие «пятую колонну» и вообще «клеветников России».
Перестройка, казалось бы, дала шанс и им всем проявить себя в роли трибунов, полководцев человечьей силы, лидеров вздыбившегося вдруг националистического движения. Так ведь нет же, почти все это черносотенное литературное воинство не на митинги и баррикады вышло, а ушло в тень: одни и вовсе замолчали, другие, как, например, И. Кобзев, ударились в язычество, в переводы «Велесовой книги», а Ф., член КПСС с 1970 года, «к сожалению, — говорит И. Шевцов, — и недоумению его поклонников и почитателей»[3022], стал не за идеалы Великого Октября бороться, а писать стихи исключительно богомольные и смиренные. Общественная активность сузилась до рамок Смоленского землячества и участия в жюри Всероссийского поэтического конкурса под эгидой Попечительского совета уголовно-исполнительной системы в местах лишения свободы.
Вот и понятно, что, несмотря на свежие ордена Дружбы (1997), «За заслуги перед Отечеством» 4-й степени (2008), несмотря на премию Правительства России (2009), его стали забывать уже при жизни. А сейчас если и вспоминают, то только как несостоявшуюся альтернативу «детям XX съезда», только как участника ожесточенных литературных боев пятидесяти-шестидесятилетней давности.
Соч.: Избр. произведения: В 2 т. М.: Худож. лит., 1983; Стихотворения. М.: Худож. лит., 1987; Грядущий сон: Стихи. Воронеж: Центрально-Черноземное изд-во, 2012.
Фурцева Екатерина Алексеевна (1910–1974)
Есть расхожая шутка, что лучшим государем у нас была Екатерина Алексеевна, а лучшим министром культуры тоже Екатерина Алексеевна. Причем и та и другая к своим ролям с детства не готовились.
Вот Ф. Выпускница курсов Аэрофлота в Ленинграде и Московского института тонких химических технологий (1941), она ни в авиации, ни на заводе, разумеется, дня не служила и двигалась вначале, естественно, по комсомольской линии, а в годы войны перешла на партийную работу: секретарь горкома в Куйбышеве (1941–1942), затем Фрунзенского райкома в Москве, а по окончании заочной Высшей партшколы (1948) уже и Московского горкома ВКП(б).
Там Ф. приметил Хрущев и, сосредоточившись после смерти Сталина на руководстве Центральным Комитетом, обеспечил ее дальнейший карьерный рост: женщина впервые в советской истории возглавила столичную партийную организацию (1954–1957), на XX съезде стала кандидатом в члены Президиума и секретарем ЦК, а через год уже и полноправным членом Президиума ЦК.
Занималась она в этой роли многим, и в том числе идеологией: разбиралась с самоубийством А. Фадеева (май 1956-го), санкционировала выставки П. Пикассо в Москве и Ленинграде (октябрь-декабрь 1956-го), громила альманах «Литературная Москва» (июнь 1957-го), дала разрешение на издание книги А. Платонова, первой после смерти писателя (1958)[3023], предложила А. Твардовскому вернуться в «Новый мир» (апрель 1958-го), и это ей в октябре 1958-го было адресовано единственное в дни нобелевской истерии собственноручно написанное, хотя так и не отправленное письмо Б. Пастернака.
Нам уже не узнать, в какой мере решения и поступки Ф. отражали ее собственную позицию, а в какой являлись либо транслятором самодержавного мнения Хрущева, либо итогом бесчисленных согласований с другими членами так называемого коллективного партийного руководства. Однако кое-что все-таки известно: например, то, что американец Ван Клиберн получил первую премию на Международном конкурсе имени Чайковского (1958), а итальянец Федерико Феллини Большой приз Московского международного кинофестиваля (1959) только после личного согласия Ф.
Похоже, что и в других случаях она старалась держать себя независимо. И, скорее всего, именно это своеволие натуры стоило ей места в партийном ареопаге: 4 мая 1960 года Ф. была освобождена от обязанностей секретаря ЦК КПСС и назначена министром культуры СССР, а на XXII съезде в октябре 1961-го лишилась еще и членства в Президиуме ЦК.
Оно к этому, видимо, уже шло. Во всяком случае, ее действительно глуповатое предложение писателям, деятелям культуры переезжать из Москвы «на стройки коммунизма, на освоение целинных земель — туда, где бьет ключом жизнь!» вызвало возражения неожиданно осмелевшего Вс. Кочетова, а М. Шолохов и вовсе на съезде разговаривал с Ф. не как с начальницей, а как с хорошенькой глупышкой. Тем не менее свою опалу она перенесла чрезвычайно болезненно, со съезда сгоряча ушла и даже попыталась свести счеты с жизнью[3024].
Тут уже и Хрущев разгневался: «Дамские капризы! Что вы хотите — климакс!» Так что Ф. напомнили о партийной дисциплине, и она смирилась, до 1974 года отвечая за все в нашей культуре — кроме, однако же, литературы, управляемой непосредственно со Старой площади. И — в отличие как от своих предшественников Г. Александрова (1954–1955), Н. Михайлова (1955–1960), так и от своего сменщика П. Демичева (1974–1986) — сумела наполнить бюрократическую должность человеческим содержанием.
Вспоминают о ней по-разному, конечно. Злопамятная Г. Вишневская, например, с ненавистью: «Пройдя огонь, воду и медные трубы, была Катя хваткой, цепкой и очень неглупой. Обладала большим даром убеждения и, имея свои профессиональные приемы, хорошо знала, как дурачить людей…» Тогда как И. Архипова, другая прима Большого театра, отнеслась к г-же министерше с пониманием: «Она хорошо знала правила игры и цену компромиссу»[3025]. «Да, — подтверждает М. Магомаев, — она была частью той системы, но, в отличие от многих, работала в ней со знанием порученного ей дела. Сейчас всем уже стало ясно, что лучше министра культуры после Екатерины Алексеевны Фурцевой у нас не было. И будет ли?»