Никаких отступлений от генеральной линии Ф. ни себе, ни другим, разумеется, не позволяла. И вела себя, случалось, как капризная самодурша, так что трепетали не только подчиненные ей министерские служки, но и подконтрольные деятели культуры. Могла, в обход мнения художественного совета, лично утвердить актеров, предлагаемых С. Бондарчуком для съемки в «Войне и мире», а могла — опять же лично — запретить Р. Быкову играть роль Пушкина во мхатовском спектакле «Медная бабушка» по пьесе Л. Зорина[3027]. Однако, даже и куражась, Ф. неизменно тормозила особо ретивых чиновников: «Не ссорьте меня с творческой интеллигенцией!..» Ей — на что обращают внимание многие мемуаристы — можно было позвонить и дозвониться, пожаловаться, и она шла навстречу: решала и бытовые проблемы, и те, что отдельными строками лягут в хронику Оттепели.
Так, Ф., — говорит Е. Евтушенко, — несмотря на противодействие ГлавПУРа, распорядилась давать по радио его песню «Хотят ли русские войны» в исполнении М. Бернеса. Так летом 1964 года, преодолевая отчаянное сопротивление Союза художников, лично разрешила проведение персональной выставки И. Глазунова в Манеже[3028]. Так, еще один пример, в ноябре 1967 года взяла под свою ответственность выпуск идеологически сомнительных и цензурой уже запрещенных «Большевиков» М. Шатрова в «Современнике».
Брала где таской, где лаской. Женским обаянием, лукавой слабостью, и Э. Неизвестный вспоминает, как уже после истребительного хрущевского похода на выставку МОСХа Ф.
просто плакала: «О, Эрнст, прекратите лепить ваши некрасивые фигуры. Вылепите что-нибудь красивое, и я вас поддержу, ну зачем вы раздражаете товарищей, а вы знаете, сколько у меня из-за вас неприятностей, с вами сейчас говорит даже не министр, а женщина, помогите мне удержаться на месте!»[3029]
Звучит смешно, конечно. Но разве не трогательно?
Финал пребывания Ф. на министерском посту был грустным. Как рассказывает Н. Микоян,
по настоянию дочери она построила под Москвой дачу. <…> Новостройка получилась не шикарной, не дорогостоящей, но газеты по наущению сверху раздули эту историю, уличив министра в стяжательстве. Дело в том, что некоторые стройматериалы приобретались не по коммерческим, а по государственным ценам. В итоге, как министру культуры СССР, ей предстояло держать ответ перед самой грозной инстанцией — комиссией партийного контроля при ЦК КПСС[3030].
И Ф. не выдержала. 24 октября 1974 года Ф. скончалась — по официальным данным, от острой сердечной недостаточности. Однако «все знавшие ее товарищи, — свидетельствует бывший председатель КГБ В. Крючков, — утверждали, что она покончила жизнь самоубийством в ванной комнате собственной квартиры».
Бог ей судья. И наша память. Недаром ведь и несентиментальный В. Войнович, выступая в 2017 году на «Эхе Москвы», сказал, что «самым лучшим министром культуры была все-таки Фурцева. В ней было что-то человеческое…»
Лит.:Млечин Л. Фурцева. М.: Молодая гвардия, 2011 (Жизнь замечательных людей); Шепилов Д., Аджубей А., Микоян Н. Фурцева: Екатерина третья. М.: Алгоритм, 2012; Огрызко В. Министры советской культуры. М.: Лит. Россия, 2019.
Х
Хвалебнова Ольга Александровна (1902–1982)
Вообще-то Х. и сама писала книги или, говоря точнее, брошюры: «Всемирный конгресс женщин — новый этап в борьбе за права женщин, за счастье детей, за мир» (М., 1953), «К Международному женскому дню 8 марта» (М., 1970), «Заветам Ленина верны» (М., 1971). Ну и так далее, и тому подобное. Но в анналы литературы она вошла не своими сочинениями, а многолетней и, главное, победоносной борьбой против публикации романа совсем другого автора.
Однако сначала предыстория. Свою карьеру Х., в 18-летнем возрасте вступившая в РКП(б), начала в Замоскворецком райкоме партии, где работала помощницей знаменитой Р. С. Землячки и познакомилась с будущим мужем (и будущим сталинским наркомом) И. Ф. Тевосяном. Дальше, как и полагалось в 1920–1930-е годы, перемещения с должности на должность, и в их числе даже неожиданный для дипломированного экономиста текстильной промышленности пост освобожденного секретаря парткома Союза советских писателей, куда ее в 1939 году взял А. Фадеев, однокашник И. Тевосяна по Горной академии.
Свидетельств о том, как Х. обходилась с писателями в эти штормовые годы, пока не обнаружено. Известно лишь, что она, когда немцы стремительно приближались к столице, приняла участие в комплектовании ополченческой «писательской роты», а 16 октября 1941 года, когда Москву охватила паника, уехала с мужем в эвакуацию. Вскоре, когда опасность отступила, впрочем, вернулась, но уже не в Союз писателей, а на ничуть не менее ответственную партийную и общественную работу, став в 1941 году заместителем председателя Комитета советских женщин, а с 1949-го, вплоть до выхода на персональную пенсию в 1969 году, была еще и заместителем председателя Всесоюзного общества «Знание». Неоднократно, как сказано в ее официальной биографии, выезжала в США и другие капиталистические страны, где боролась за права угнетенных женщин, а в свободное время курировала народные университеты, журнал «Наука и религия», Большой лекторий Политехнического музея — классическая, словом, гранд-дама с безупречным, по советским понятиям, авторитетом и немалыми связями.
Вот эти-то связи и были пущены в ход, когда 15 октября 1964 года, то есть как раз в тот день, когда Хрущев был отстранен от власти, в редакцию «Нового мира» поступил роман А. Бека «Сшибка», в главном герое которого угадывались черты давно уже покойного сталинского наркома Тевосяна. Как безутешная вдова заполучила рукопись, остается лишь гадать[3031], но действовать она начала сразу — и уже к 20 ноября вслед за ее обращением к А. Косыгину с требованием остановить публикацию «клеветнического романа» в инстанции пришли того же содержания письма от ветеранов и нынешних руководителей металлургической промышленности. В редакции роман затормозили, Бек взялся за переделки и даже ввел в текст эпизоды с участием Тевосяна, названного подлинной фамилией. Так что 16 июля 1965 года рукопись, переименованную из «Сшибки» в «Новое назначение», отправили в набор, и опять осечка — 31 июля из инстанций было спущено распоряжение: не печатать.
И так месяц за месяцем, год за годом. Редакция «Нового мира» упорствовала в своем намерении все-таки опубликовать роман, цензура на первых, по крайней мере, порах претензий к нему не имела, в поддержку автора — и это тоже единственный в своем роде случай! — высказались и секция прозы Московской писательской организации, и глава этой организации С. Михалков, и первый секретарь правления СП СССР Г. Марков, и заведующий Отделом культуры ЦК В. Шауро, а секретарь ЦК П. Демичев, — как вспоминает А. Беляев, — так и вовсе заявил: «Роман надо печатать, это советский роман».
А вот поди ж ты!.. Бек, полагая, видимо, что это именно «Новый мир» у начальства на дурном счету, попытался предложить рукопись в «Знамя», в «Москву», попробовал вставить без вины виноватый роман в сборник своих произведений — и всюду отлуп, всюду ссылки на мнение сиятельной вдовы и горою стоявших за нее руководителей Минчермета. А когда в «Новом мире», уже после удаления Твардовского из редакции, за продвижение рукописи взялся его преемник В. Косолапов, Х. обратилась с очередным протестом к всемогущему в ту пору А. Кириленко, и тот, отказавшись вникать в содержание романа, отреагировал жестко: «Нам не безразлично настроение тех, кто занимается металлургией. <…> Эти люди делают нам сто миллионов тонн стали в год»[3032].
Вот и все. Идеологи, сочувствовавшие Беку, в этой «сшибке» проиграли технократам, и, — как пишет многоопытный цекист А. Беляев, — «точка зрения члена Политбюро А. Кириленко (негласно, видимо, поддержанная Генсеком Брежневым) подавила точку зрения кандидата в члены Политбюро П. Демичева»[3033]. Так что прошло еще 15 лет, пока Ю. Воронов летом 1986 года, передавая дела по «Знамени» Г. Бакланову, не упомянул, что в редакционном портфеле с давних пор томится «Новое назначение». Григорий Яковлевич перечитал роман, хорошо ему памятный, и, убедившись, что «ничего он за эти годы не утратил»[3034], отдал команду: в набор. И вновь, едва об этом решении стало известно, пошли разгневанные письма и лично Генеральному секретарю М. Горбачеву, и просто в ЦК КПСС, и во все другие мыслимые инстанции. Уже не от Х., конечно, к тому времени скончавшейся, а от ее сына Владимира и от сановных друзей этой семьи — как отставных, так и продолжающих сидеть в руководящих креслах:
Этот роман развенчивает идейность, преданность партии, делу индустриализации, концентрированным усилиям в работе… Это произведение будет влиять на нашу молодежь, будет давать богатую пищу буржуазным пропагандистам за рубежом. Все это противоречит решениям XXIII съезда партии и рекомендациям партии XV съезду комсомола…[3035]
Время, однако же, переменилось. Так что, — вспоминает Г. Бакланов, — «10-й номер „Знамени“ мы открыли романом Бека. Я написал к нему предисловие, и это был первый номер журнала, который я подписал как главный редактор»[3036].
С тех пор роман «Новое назначение» многократно переиздавался, был переведен на иностранные языки, экранизирован и стал поводом для статьи Г. Попова «С точки зрения экономиста» (Наука и жизнь. 1987. № 4), где впервые была подетально разобрана пресловутая «командно-административная система» реального социализма.