Следует ли в дальнейшем предоставлять трибуну в журнале тем буржуазным писателям, которые относятся к нам дружественно, играют определенную роль в движении борьбы за мир, но в своих, в целом идущих нам на пользу выступлениях допускающих те или иные отклонения по отдельным вопросам, с точки зрения принятых у нас идеологических норм?[3071]
Доверие власти к редактору «оборотливому и чутконосому», — как назвал его А. Солженицын, — с каждым днем росло, повесть «Год жизни» (1957), роман «Дороги, которые мы выбираем» (1960) борозды тоже не испортили, поэтому в декабре 1962 года Ч. получил новое предложение — возглавить «Литературную газету».
Он поначалу морщился, как пьяница перед чаркой, даже просил не трогать его с насиженного места[3072], но чувство партийного долга и тут возобладало. А амбициозность проснулась, так что «ЛГ», в особенности после удаления А. Аджубея из «Известий» (октябрь 1964 года), приобрела под руководством Ч. репутацию лучшей газеты страны. И невиданный формат 16-полосного еженедельника, и лучший по тем временам журналистский коллектив, и установка на проблемность и остроту, на дискуссионность, пусть часто и иллюзорную, — все это обеспечило «ЛГ» и бурный рост тиража, и славу, — как тогда говорили — «Гайд-парка при социализме».
Наладив бесперебойную работу и найдя в В. Сырокомском лучшего первого заместителя из всех возможных, в 1970–1980-е годы газетной рутиной Ч. мог уже не заниматься: сражался не щадя живота своего с идеологическими противниками, секретарствовал в правлении Союза писателей СССР (1962–1991), депутатствовал в Верховном Совете СССР (1966–1989), вытеснив, кстати сказать, А. Твардовского с этой позиции[3073], терся на Старой площади, став сначала кандидатом в члены (1971–1986), а потом и полноправным членом ЦК (1986–1990).
И писал, конечно, свои романы, становящиеся все более широкозахватными или, — по выражению придворных критиков, — все более эпическими: от «Света далекой звезды» (Октябрь. 1962. № 11–12) к «Блокаде» (Знамя. 1968. № 10–12; 1970. № 1–3; 1971, 1973, 1974, 1975) и «Победе» (1979).
Трудно представить, кто их будет сейчас перечитывать. И не только потому, что Ч., — как злые языки утверждали, — широко пользовался услугами «литературных негров» или, по крайней мере, «разработчиков», готовивших для этих полотен все необходимые материалы. Но еще и потому, — процитируем Н. Кожевникову, дочь его ближайшего друга, — что, «обладая уникальным жизненным опытом», «увы, Чаковский писательским даром не обладал»[3074].
Что отнюдь не помешало «опытнейшему царедворцу» получить и звание Героя Социалистического Труда (1973), и едва не дюжину орденов, и Ленинскую премию (1978), и Государственную (1983). А вдобавок еще издаваться все эти годы многосоттысячными тиражами, чувствуя себя защищенным от любой критики, на которую, впрочем, никто и не покушался.
Как вдруг перестройка. И мог ли Ч. предположить, что Г. Бакланов, назначенный главным редактором «Знамени», откажется печатать в журнале его последний роман «Нюрнбергские призраки»? И что даже Ф. Кузнецов, ловящий веяния с той же сноровкой, что и сам Ч., рискнет куснуть его в одном из докладов? И что, наконец, 18 ноября 1988 года его вызовут к новому секретарю ЦК по идеологии В. Медведеву, и тот предложит 75-летнему Ч. добровольно уйти в отставку — с сохранением, конечно, всех привычных привилегий.
На покое им вроде бы были написаны мемуары, но они так пока и не напечатаны. А жизнь заканчивалась. Так что, — рассказывает Н. Кожевникова, —
я оказалась единственным журналистом, записавшим и опубликовавшим интервью с Чаковским к его восьмидесятилетию. Больше — никто. И за время нашей многочасовой беседы ни разу телефон не зазвонил. Все как сгинули. <…> Чаковский в тот раз мне сказал: «Повезло Вадику — он до этого не дожил». И я с ним согласилась[3075].
Соч.: Собр. соч.: В 7 т. М.: Худож. лит., 1989–1991; Блокада: В 2 т. М.: Вече, 2013; То же: В 3 т. М.: Эксмо, 2019; Свет далекой звезды. М.: Вече, 2015; Невеста. М.: Вече, 2015.
Лит.:Козлов И. Александр Чаковский: страницы жизни, страницы творчества. М.: Современник, 1983.
Черноуцан Игорь Сергеевич (1918–1990)
Выпускник МИФЛИ (1941), неоднократно раненый и контуженый фронтовик, Ч. после войны закончил еще и Академию общественных наук при ЦК КПСС, защитил кандидатскую диссертацию и выпустил около дюжины книг, названия которых говорят сами за себя — «Ленинские принципы политики партии в области литературы и искусства» (1958), «В борьбе за передовое искусство» (1959), «Живая сила ленинских идей» (1966 и 1985), «Ленинский манифест революционного искусства» (1967), «Сила ленинской диалектики» (1970), «У истоков социалистической культуры» (1972) и т. д. и т. п.
Но главными в его жизни и его наследии стали не эти ученые труды, а докладные записки, которые Ч. более 30 лет (с перерывом на заведование кафедрой критики в АОН в 1964–1966 годах) готовил для начальства сначала как инструктор, затем как заведующий сектором художественной литературы, консультант и заместитель заведующего Отделом культуры ЦК КПСС (1951–1982). Именно по ним — или в том числе и по ним — принимались решения относительно «недопущения в печать» пастернаковского «Доктора Живаго», ареста романа В. Гроссмана «Жизнь и судьба»[3076], публикации солженицынского «Одного дня Ивана Денисовича» или цензуры, которой подвергались мемуары И. Эренбурга, другие крамольные выступления «Нового мира».
Но вот поди ж ты — несмотря на грозную риторику этих бумаг и несмотря, главное, на тяжкие их последствия для культуры, репутация у Ч. в глазах либеральной интеллигенции была в общем-то совсем не плохая. И если в воспоминаниях буниноведа А. Бабореко он предстает как человек «грубо-мужиковатый, неинтеллигентный», «невежда и хам, что <…> и отца родного не пожалеет ради того, чтобы не подвергнуть риску, не поколебать свое место партаппаратчика»[3077], то Л. Чуковская в дни, когда над «тунеядцем» И. Бродским сгустились тучи, первым делом бросилась за помощью именно к Ч. — «человек интеллигентный, доброжелательный, и склонен опекать литераторов»[3078].
Ч. не помог и от Бродского отступился. Но ведь пытался же помочь, и эти попытки шли ему, безусловно, в актив. Как в актив шло и то, что именно Ч. дважды — после XX и после XXII съездов партии — готовил проект отмены постановления ЦК ВКП(б) «О журналах „Звезда“ и „Ленинград“». И тут ничего не получилось —
против, — как говорит А. Кондратович, — был Поликарпов: это было и его постановление, он его тоже сочинял, будучи секретарем Союза писателей в том старом, еще щербаковском смысле, комиссаром Союза, партийным руководителем при беспартийных, не понимающих своей пользы писателях…[3079]
И против, что еще важнее, был Суслов, по своему обычаю предложивший, — рассказывает сам Ч., — «повременить» и лишь только «не ссылаться» на пресловутое постановление.
Кое-что, и, надо полагать, не так уж редко, Ч. все-таки удавалось, — например, — как вспоминает В. Богомолов, — пробить сквозь цензуру публикацию романа «В августе сорок четвертого» («Момент истины»). И поэтому, — примем во внимание свидетельство Д. Гранина, — намучившись в сражениях с правящими держимордами,
шли, ехали прежде всего к нему — от Шолохова и Фадеева, от Симонова и Твардовского до нас, молодых тогда Тендрякова, Сергея Орлова… Не так-то просто было заработать на этой должности в те трудные времена признательность людей, а главное — репутацию хорошего человека, защитника, ревнителя справедливости… Ему удалось отстоять множество судеб, книг, фильмов, имен. Нелегкая это была обязанность — докладывать начальникам, которые почти ничего не читали, судили, однако, непререкаемо, пользуясь всякого рода подсказками и наветами. И как ни бейся, приходилось выполнять и то, с чем не был согласен. Дорого обходился этот душевный разлад… Но теперь, оглядываясь на пережитое, понимаешь, что его самопожертвование оправдало себя[3080].
Д. Гранин, вероятнее всего, перебарщивает в похвалах своему (и не только своему) покровителю со Старой площади. Но что делать, если некоторые цекисты оттепельной и постоттепельной эпохи — прибавим к Ч. еще и Б. С. Рюрикова, Г. И. Куницына, Н. Б. Биккенина — запомнились именно такими — людьми, разумеется, послушно выполнявшими и даже наперед угадывавшими недобрую властную волю, но в тех случаях, когда это было в их силах и когда это не угрожало им лично, творили все-таки и добрые дела.
А что до помянутого Д. Граниным душевного разлада, то грех не вспомнить сюжет уже и романтический. 14 сентября 1959 года Ч. подготовил для Суслова записку о «неверных мотивах» в стихах М. Алигер, где явно ощущались «пессимистические ноты, мысли о неустроенности, ущербности жизни». Записке дали ход, и Ч. поручили лично распечь поэтессу. «А дальше, — процитируем уже В. Огрызко, — случилось невероятное. Гонимая и гонитель влюбились друг в друга. Позже их тайный роман привел к самоубийству официальную жену Черноуцана — редактора издательства „Художественная литература“ Ирину Чеховскую»[3081].
Ч. в наказание отправили на пенсию в 1982 году, а уже в следующем году 65-летний пенсионер и 67-летняя поэтесса связали себя узами законного брака, чтобы доживать вместе.
Правоверные, невыносимо правоверные статьи и книги Ч. переизданию, конечно же, не подлежат. Дневников он не вел, мемуаров не написал. Так что и остались от него только те самые докладные записки да байки о кремлевских небожителях, которыми он на склоне лет скупо делился со своими новыми/старыми друзьями.