Покоятся же останки Ч., видимо, в могиле невостребованных прахов Николо-Архангельского крематория.
Соч.: Колёр локаль. М.: Культурная революция, 2007, 2008; Справка по личному делу: Стихотворения, статьи, биография, комментарии. М.: Культурная революция, 2014.
Лит.:Прыгунов Л. Сергей Иванович Чудаков и др. М.: РУДН, 2011, 2018.
Чуев Феликс Иванович (1941–1999)
Ч., похоже, так и родился — сталинистом. Во всяком случае, его первой, еще в неполные двенадцать лет, публикацией стала заметка в кишиневской газете «Юный ленинец» (18 марта 1953), посвященная памяти Сталина. Дерзкое стихотворение «Мы не верим!», которым Ч. в 1957 году попытался защитить честь поруганной «антипартийной группы Молотова, Маленкова, Кагановича», опубликовано, правда, не было[3095]. Зато другие (и тоже, как тогда говорили, гражданственные) стихи сначала школьника, затем студента физмата Кишиневского университета печатались на ура в газете «Молодежь Молдавии», звучали на литературных вечерах, и, побывав на одном из них, Я. Смеляков не только приголубил молодого агитатора, горлана, главаря, но и оставил в его блокноте вдохновляющую запись: «Дорогому товарищу Феликсу Чуеву — братский привет. Я надеюсь, что он будет большим, настоящим советским поэтом».[3096]
Вполне понятно, что, переведшись из Кишинева в Московский энергетический институт, свои рукописи Ч. принес именно Смелякову, а тот с лестной рекомендацией направил их в «Юность». Там в октябре 1960 года с публикации двух стихотворений, сопровожденных смеляковским напутствием, собственно, и началась литературная карьера Ч. — вполне, надо сказать, впечатляющая. В 23 года он выпустил свой первый сборник «Год рождения 41-й», в 25 был принят в Союз писателей, в 29 стал членом партии, в 30 закончил Высшие литературные курсы.
Книжки с одами во славу летчиков — «красных асов», космонавтов, героев войны и коммунистического созидания пошли у молодого да раннего стихотворца гурьбою, их одобряло начальство, а вот публичная известность запаздывала. Вплоть до 4 февраля 1966 года, когда на большом поэтическом вечере в Театре эстрады Ч. прочел пространное патетическое стихотворение, начинавшееся словами: «Зачем срубили памятники Сталину? / Они б напоминали о былом / Могуществе, добытом и оставленном / Серьезным, уважаемым вождем»[3097].
Стихи, как видно и по начальным строкам, очень так себе, но — будем справедливы — это после 1953 года был первый и единственный открытый панегирик Сталину, означавший, — как заметил в дневнике Д. Самойлов, — «оформление „фрондерства“ справа»[3098]. Так что скандал, возникший еще на этом вечере, вырвался в тысячеустную молву, и начальство тоже забеспокоилось. И хотя, рассказывая, что за чтение этого стихотворения «людей исключали из партии»[3099], Ч. явно перебарщивает, его в Союзе писателей действительно стали по-отечески «прорабатывать»[3100]. По воспоминаниям Ч., он тогда «единомышленников не видел, кроме некоторых членов редколлегии журнала „Октябрь“ во главе с Всеволодом Анисимовичем Кочетовым. Но не преувеличу, если скажу, что в тот период я был по-человечески один»[3101].
По-настоящему мощная поддержка пришла через год, когда молодые поэты навестили Вешенскую, и М. Шолохов, прослушав крамольное стихотворение, веско молвил Ч.: «Так и пиши. Только не блядуй! Слушай меня, старика»[3102].
И этого оказалось достаточно. Опала, если увещевания можно считать опалой, была снята, уже в том же 1967 году Ч. получил скромненькую, но все-таки медаль «За трудовое отличие», за нею последовали премии, прежде всего комсомольские, а с годами и орден Дружбы народов (1984). Ч. избрали кандидатом в члены ЦК ВЛКСМ (1970), произвели, уже в 1980-е, в «рабочие», то есть на окладе, секретари правления Союза писателей РСФСР, а главное — работалось ему отлично: переводил с языков народов СССР, писал песни в содружестве с дюжиной композиторов, выпустил несколько десятков стихотворных сборников, биографии конструкторов Б. Стечкина (1977) и С. Ильюшина (1998). Образовался и столь желанный круг единомышленников — особенно когда, — как в одной из радиопередач сообщило Би-би-си, — «черносотенец Шевцов создал под Загорском в поселке Семхоз анти-Переделкино», и рядышком с Ч. поселились В. Фирсов, И. Кобзев, Ан. Иванов, В. Сорокин, С. Поделков, В. Чалмаев — всего около двадцати столь же неукротимых сталинистов.
Конечно, пока действовала цензура, впрямую высказывать свой символ веры им было затруднительно. Но Ч. и тут отличился — напечатал, например, в 1979 году к 100-летию вождя в многотиражке «Московский литератор» акростих, первые буквы каждой строчки которого складывались в чеканную формулу: «Сталин в сердце». И опять вроде бы скандал, редколлегию газеты прошерстили, а отпечатанный тираж пустили под нож. Но Ч. не тронули, и никто не мешал ему славословить Сталина в своих публичных выступлениях — как в стране, так и в зарубежных поездках, и есть свидетельства, с каким энтузиазмом леваки-буржуа встречали эти славословия, например, в Париже.
Когда же объявили свободу слова, Ч. и ею воспользовался сполна: не только в стихах, но и в книгах, где сведены воедино его беседы с В. Молотовым, Л. Кагановичем, Д. Шепиловым, в сборнике очерков о его старших единомышленниках, который должен был выйти под авторским названием «Мои сталинисты», но вышел как «Солдаты империи» (1998).
И не его стихи, ныне бесповоротно забытые, а именно эти книги сейчас переиздаются, читаются, цитируются историками и сталинскими фанатами. И именно их, надо полагать, в первую очередь имела в виду С. Умалатова, в 1998 году от имени «Постоянного президиума Съезда народных депутатов СССР» присваивая Ч. звание Героя Социалистического Труда.
На его надгробном памятнике так теперь и значится: «Герой Социалистического Труда поэт Чуев Феликс Иванович».
Лит.: Русский пламень: Стихи, ист. драма. М.: Сов. писатель, 1990; Сто сорок бесед с Молотовым. М.: Терра, 1991; То же. М.: Родина, 2019; Так говорил Каганович: Исповедь сталинского апостола. М.: Отечество, 1992; То же. М.: Родина, 2019; Несписочный маршал. М.: Совр. писатель, 1995; Ильюшин. М.: Молодая гвардия, 1998, 2010, 2014; Солдаты империи: Беседы. Воспоминания. Документы. М.: Ковчег, 1998; Молотов: Полудержавный властелин. М.: Олма-Пресс, 2000; Каганович. Шепилов. М.: Олма-Пресс, 2001.
Чуковская Лидия Корнеевна (1907–1996)
Строже человека, чем ЛК, в русской литературе, пожалуй, не было. Родной отец и тот на старости лет говорил, что «Лида — адамант. Ее не убедишь»[3103]. И многолетний любимый собеседник Д. Самойлов признавался, что ее боится[3104]. И даже А. Ахматова, — как рассказывают, — за ужином просила убрать со стола водочку, едва услышав, что приближается добродетельная ЛК.
Что же касается ее литературных суждений, то их страшновато перечитывать. И ладно бы только «Поднятую целину» она называла «шолоховской мурой», так доставалось ведь и А. Платонову («Я не люблю Платонова»), и В. Набокову («Талантливо и противно»), и В. Шаламову, и музе Маяковского («Л. Ю. Брик я терпеть не могла всю жизнь»)[3105], и музе М. Булгакова, и музе О. Мандельштама[3106], и, уж само собой, О. Ивинской, музе Б. Пастернака, о которой ЛК всегда «отзывалась с величайшим презрением»[3107]. Н. Тихонов? «Когда вспоминаешь „Брагу“, нельзя понять, как он дошел до такой беспросветной гладкости»[3108]. Л. Мартынов? «Вычурная бездарность». Проза Абрама Терца (А. Синявского)? «Дамское рукоделие». В. Катаев? «Великолепная проза. И пустая»[3109]. Б. Слуцкий? «Поэт, чья поэзия недоступна моему пониманию». А. Вознесенский? «Мерзопакостные вирши». Ю. Трифонов? «Не умеет писать». В. Распутин? «Да ведь это морковный кофе, фальшивка, с приправой дешевой достоевщины». В. Аксенов, наконец? «Пустовато, вульгарновато, претенциозновато»…[3110]
Возразят, и, конечно, справедливо, что все эти оценки взяты из дневников ЛК и ее писем и что она, если бы занятия литературной критикой были продолжены, высказывалась бы более осмотрительно. Возможно, но что делать, если после ее ядовитых статей 1953–1954 годов о современной детской литературе, с которых, собственно, и началась Оттепель[3111], ЛК от критики была отважена. Как отвадили ее и от прозы.
Понятно, что ни в сороковые, ни в пятидесятые годы нельзя было и помыслить о публикации «Софьи Петровны» — первой и, вероятно, единственной повести о сталинских репрессиях, написанной непосредственно по следам Большого Террора. Ее прятали, и известно, что тетрадку с рукописью «Софьи Петровны» накануне войны взял на хранение Исидор Моисеевич Гликин. В блокадном Ленинграде, незадолго до смерти от голода он прошел с одного конца города на другой и передал рукопись своей сестре, которая после войны вернула ее Лидии Корнеевне[3112].
Но вот уже 1960-е: прошел XXII съезд, Сталин вынесен из Мавзолея, и в ноябре 1961 года ЛК через А. Берзер передает рукопись А. Твардовскому[3113]