Послезавтра ждать себя не заставило — накопив опыт фельетониста в бахмутской газете «Всероссийская кочегарка» (1923–1924), Ш. опубликовал стихотворный «Рассказ старой балалайки» (1924), побыл ответственным секретарем журнала «Ленинград» (1924–1925), поработал под руководством С. Маршака редактором в детском отделе Госиздата (1925–1931), кооперативном издательстве «Радуга» и журнале «Чиж», выпустил несколько книжек для детей, а в 1928 году на свет явилась и первая его пьеса «Ундервуд», которой 21 сентября 1929 года открыл свой очередной сезон Ленинградский ТЮЗ.
Драматургия — а это ни много ни мало двадцать две пьесы плюс чертова дюжина киносценариев — и станет отныне главным делом Ш. Хотя, — сошлемся на слова Л. Пантелеева, —
Евгений Львович писал не только сказки и рассказы, не только пьесы и сценарии, но и буквально все, о чем его просили, — и обозрения для Аркадия Райкина, и подписи под журнальными картинками, и куплеты, и стихи, и статьи, и цирковые репризы, и балетные либретто, и так называемые внутренние рецензии. «Пишу все, кроме доносов», — говорил он[3201].
Эта шутка, парафраз чеховской остроты[3202], по тем временам, когда, — процитируем самого Ш., — «разразилась гроза и пошла все кругом крушить, и невозможно было понять, кого убьет следующий удар молнии»[3203], что и говорить, более чем рискованная, но во все времена уместная. Конечно, и Ш. в пору Большого Террора случалось подписывать коллективные писательские требования «раздавить гадину», но это и все, в чем можно решиться его упрекнуть. Так что прав был М. Зощенко, когда поздравлял Ш. с 60-летием словами: «С годами я стал ценить в человеке не молодость его, и не знаменитость, и не талант. Я ценю в человеке приличие. Вы очень приличный человек, Женя»[3204].
Пьесы и сценарии Ш., разумеется, неравноценны. Что-то — как антифашистскую пьесу-памфлет «Под липами Берлина», написанную им, кстати сказать, вместе с М. Зощенко в первый месяц войны, — смыл поток времени. Но «Голый король» (1934), впервые поставленный «Современником» уже только после смерти автора (1960), но «Тень» (1940) и «Дракон» (1944), при жизни Ш. лишь чудом и ненадолго прорывавшиеся на советскую сцену, но «Обыкновенное чудо» (1954) стали важнейшими событиями Оттепели. Потому что, — говорит М. Козаков о триумфальном успехе бурлескного «Голого короля», — «если правда, что человечество, смеясь, расстается со своим прошлым, то здесь оно расставалось со сталинским прошлым, хохоча, чтобы не сказать, гогоча»[3205].
Этими язвительными иносказаниями была существенно поправлена благостная репутация «доброго сказочника», обеспеченная пьесами для детей и фильмами «Доктор Айболит» (1938), «Золушка» (1947), «Первоклассница» (1948), «Марья-искусница» (1959), принесшая Ш. и возможность относительно безбедного существования в советские годы, и орден Трудового Красного Знамени к 60-летнему юбилею.
И еще раз эту репутацию пришлось уточнять спустя 30 лет, когда, будто из рога изобилия, пошли публикации ни на что не похожей прозы, несколько десятилетий писавшейся в стол. То ли это дневник, то ли мемуары («ме», — саркастически говорил сам Ш.), то ли социально-психологический роман[3206]. Оказалось, что оставшиеся в архиве писателя 37 конторских книг большого формата, общим объемом в 160 авторских листов чего только в себя не вобрали — от глубоких размышлений о писательском деле до летучих шуток, от максимально подробных картин предреволюционного детства и отрочества до портретных характеристик «персонажей» его телефонной книжки.
Добр ли Ш. в своей прозе? Да, конечно, или, во всяком случае, по отношению к современникам снисходителен, но бывает, что и зол, временами даже несправедлив. Но все окупается вырастающим со страниц, уже печатных, образом автора-повествователя, человека, — по старомодному зощенковскому выражению, — прежде всего приличного.
Небезосновательно допуская, что эти конторские книги могут в лихой час попасться на просмотр и всевидящему жандармскому глазу, Ш. не обо всем рассказал, конечно. Например, там нет почти ничего о символе его неотступной веры.
Но мы знаем, что перед смертью Ш. исповедовался и причастился Святых Христовых Тайн и что простились с ним, вопреки советским правилам, по православному обряду.
Соч.: Живу беспокойно… Из дневников. Л.: Сов. писатель, 1990; Житие сказочника: Евгений Шварц. М.: Книжная палата, 1991; Телефонная книжка. М.: Искусство, 1997; Предчувствие счастья: Дневники. Произведения 20–30-х годов. М.: Корона-принт, 1999; «Бессмысленная радость бытия»: Произведения 30–40-х годов. М.: Корона-принт, 1999; Все произведения: Проза. Пьесы. Стихи. М.: Астрель; Минск: Харвест, 2012; Превратности судьбы: Воспоминания об эпохе из дневников писателя. М.: АСТ, 2013; Избранное. СПб.: Азбука, Азбука-Аттикус, 2017; Стихотворения. Раешники. СПб.: Петрополис, 2018; «Ленинград стал фронтовым…»: Произведения 1941–1945 годов. СПб.: Петрополис, 2022.
Лит.: Мы знали Евгения Шварца. Л.; М.: Искусство, 1966; Биневич Е. Евгений Шварц: Хроника жизни. М.: ДНК, 2008; Лосев Л. Ме(муары) Е. Л. Шварца // Лосев Л. Солженицын и Бродский как соседи. СПб.: Изд-во Ивана Лимбаха, 2010. С. 214–243.
Шевцов Иван Михайлович (1920–2013)
Дознаться, когда Ш. уверовал, что русский народ стонет под игом евреев и масонов, в точности невозможно. Довольно подробно рассказывая в книгах и интервью о своем пути одинокого воителя, Ш. слишком часто присочиняет, смещает даты и вообще путается в показаниях, чтобы принимать их за чистую монету.
Доподлинно известно лишь то, что, закончив Саратовское училище погранвойск, он воевал на финской и Великой Отечественной, а после тяжелой травмы перешел в конце 1945-го на службу в журнал «Пограничник», откуда уже в 1946-м отослал письмо в «Красную звезду»: «Захотелось, — сообщает Ш., — высказаться о „неприкасаемых“ в советской литературе, прежде всего — о Суркове и об Эренбурге, которые, как я считал и считаю, занимали в обществе положение гораздо более высокое, чем позволяли их литературные заслуги»[3207]. И то ли это письмо так уж понравилось «наверху», то ли Ш., по своему обыкновению, чего-то недоговаривает, но с 1948 по 1951 год он, мало кому еще пока известный подполковник, служит одним из четырех спецкоров главной военной газеты, а потом по распоряжению, будто бы подписанному Сталиным, Маленковым и Сусловым, отчего-то «с сохранением в рядах Вооруженных Сил СССР» на пять лет[3208] откомандировывается собкором «Известий» в Софию.
Но это уже 1950-е, так что нужно сделать шаг назад — к апрелю 1949 года, когда в «Красной звезде» была напечатана статья «Против критиков-антипатриотов в батальной живописи», подписанная Ш. вместе с Н. Жуковым и Х. Ушениным, руководителями студии военных художников им. Грекова.
С этой статьи, очень кстати появившейся в самый разгар борьбы с космополитами-сионистами[3209], и с дружбы между Ш. и художниками-реалистами все, собственно, в его судьбе и началось. Тогда же или, по другой версии, годом-двумя позднее родилась «Тля» — роман, первоначально носивший название «Художник Машков», в 1952 году вроде бы побывал в редакции «Нового мира», но напечатан не был, сорвались и выпуск его отдельной книгой в издательстве «Молодая гвардия», и одновременная — как явно ошибочно утверждает Ш.[3210], — публикация в журнале «Нева» при С. Воронине[3211].
Так что триумф был временно отложен. После возвращения из Болгарии и недолгой службы в газете «Красный Флот» Ш., демобилизовавшись из армии в звании полковника, в 1957 году был переброшен блюсти идейную дисциплину заместителем главного редактора в журнал «Москва». И неустанно сочинительствовал, конечно, — вслед за сборником очерков «Юность Болгарии» (1954) вышли вполне бесцветные книги «Старые знакомые» (1958), «Сильные люди» (1958), «Свет не без добрых людей» (1962). Но не они были главной заботой Ш., а необходимость вставать на смертный бой с засильем сионистов, которая вызревала в его обширной переписке с С. Сергеевым-Ценским, в плотном общении с терявшими, как им показалось, свои командные позиции сталинскими лауреатами — художниками А. Герасимовым, П. Судаковым, Е. Вучетичем, А. Лактионовым, П. Соколовым-Скаля, писателями С. Бабаевским, Ф. Панферовым, Ф. Гладковым, С. Васильевым… Вот здесь Ш. навсегда почувствовал себя идеологом — писал статьи, а иногда и монографии о своих фаворитах, составлял от их имени угрожающе-слезные послания в ЦК о том, что «подняли голову остатки разгромленных в свое время партией различных мелкобуржуазных, формалистических группировок и течений», и они, эти «реваншистские элементы», будто бы «создают в творческих организациях обстановку идеологического террора, ведут разнузданную травлю литераторов и художников, которые поставили свое творчество на службу партии и народу»[3212].
А вынянченный роман, который, — по словам Е. Добренко, — «впитал в себя весь богатый опыт русского национального экстремизма — от черносотенства до „Протоколов сионских мудрецов“»[3213], все еще ждал своего часа. И дождался — 1 декабря 1962 года Хрущев накричал в Манеже на «абстрактистов» и «пидарасов», и уже на следующий день, — вспоминает Ш., — «я вернулся домой, сдул пыль с „Тли“ и повез ее в „Советскую Россию“. Там был новый директор — работник ЦК, очень хороший человек. Он подписал со мной договор, и книга тут же, в пожарном порядке, ушла в печать»