Предложение возглавить Комитет госбезопасности было неожиданным, но по-своему мотивированным. Хрущеву, небезосновательно опасавшемуся профессиональных чекистов, на этом посту нужен был не кадровый генерал, но штатский политик, склонный к реформам, и Ш. действительно на несколько тысяч человек сократил рабочий аппарат органов, набрал туда выходцев из комсомола, а сами органы переориентировал «на международные дела», так что, — сошлемся на оценку Ф. Бобкова, —
оперативная работа целиком переводилась в сферу каналов борьбы с проникновением в страну иностранных разведок. От контроля за средой, которую эти разведки намеревались использовать в целях подрыва конституционного строя страны, органы госбезопасности по существу отстранялись[3233].
Это не вполне так, конечно. Карающий меч отнюдь не спрятали в ножны, и — один лишь пример — именно комитетчикам было в феврале 1961 года поручено изолировать роман В. Гроссмана «Жизнь и судьба», да и донесения за подписью Ш. о «нездоровых настроениях» писателей, деятелей культуры, студенческой молодежи поступали в ЦК КПСС исправно. Но от собственных высказываний о стихах, спектаклях и фильмах Ш. все-таки воздерживался, и — это главное — арестов и посадок стало поменьше, наступила бархатная пора, как ее называли, профилактики, то есть внушений, предостережений и запугивания.
Что дальше? На XXII съезде партии Ш. наконец-то получил ранг секретаря ЦК, в октябре 1964-го за заслуги в низвержении Хрущева был произведен в члены Президиума ЦК, оброс другими должностями и титулами. Пока ближе к семидесятым то ли начал действительно плести заговор, претендуя на первенство в кругу вождей, то ли просто попал у Брежнева под подозрение в таких бонапартистских намерениях. И полетел, конечно, — сначала вроде бы плавно, а потом все стремительнее и стремительнее, так что карьеру свою закончил в обидной для него роли заместителя председателя Госкомитета СССР по профессионально-техническому образованию (1975–1984).
Ну и еще десять лет дожития на пенсии с репутацией ярого сталиниста и неукротимого карателя.
Лит.:Млечин Л. Шелепин. М.: Молодая гвардия, 2009 (Жизнь замечательных людей); Млечин Л. КГБ. Председатели органов госбезопасности: Рассекреченные судьбы. М.: Центрполиграф, 2013.
Шелест Георгий (Малых Егор Иванович) (1903–1965)
5 ноября 1962 года, то есть за одиннадцать дней до выхода одиннадцатой книжки «Нового мира» с «Одним днем Ивана Денисовича», газета «Известия» в вечернем выпуске напечатала рассказ никому не ведомого читинского писателя Георгия Шелеста «Самородок» — про то, как зэки в лагере на Колыме, найдя золотой слиток в полтора килограмма, сдали его властям: «Что бы с нами ни было, мы коммунисты…»[3234].
А. Солженицын объясняет эту публикацию стремлением главного редактора «Известий» А. Аджубея
<…> просто перехватить инициативу («вставить фитиля»), обскакать Твардовского уже после трудного пути и выхватить приз первым. На редакционном сборе «Известий» гневался Аджубей, что не его газета «открывает» важную тему. Кто-то вспомнил, что был такой рассказик из Читы, но «непроходимый», и его отвергли. Кинулись по корзинам — уничтожен рассказ. Запросили Г. Шелеста, и тот из Читы срочно по телефону передал свой «Самородок». В праздничном номере «Известий» его и напечатали — напечатали с бесстыжей «простотой», без всякого даже восклицательного знака, ну будто рассказы из лагерной жизни сорок лет уже печатаются в наших газетах и настряли всем[3235].
И пусть В. Шаламов в письме Солженицыну тогда же назовет этот рассказ «омерзительным», все равно первопроходцем лагерной темы в советской литературе придется считать именно Ш. — литератора скромного дарования и пестрой, как у многих тогда, судьбы.
Родившись в Томске, он еще подростком переехал в Забайкалье, где стал сотрудничать с местными газетами, жил затем и в Иркутске, и в Архангельске, где вышла его первая книга «Неоконченный путь» (1934, 1935) — разумеется, о героях Гражданской войны, затем в Кандалакше под Мурманском. Где и был, собственно, арестован.
Обвиняли меня, — напишет Ш. позднее брату, — ежовские палачи немного-немало в организации вооруженного восстания. Вели следствие чуть не год, требуя, чтобы я подписал написанные ими протоколы. Били меня страшнее, чем «сидорову козу». Вышибли зубы, довели до состояния не человека, а подобия его. И если бы я подписал всякую липу, меня бы шлепнули. Но я выдержал все, на меня плюнули и отправили в лагерь без суда[3236].
В 1945 году Ш. из Печорлага вышел, чтобы уже в 1948-м сесть снова. Был приговорен сначала к трем, затем к десяти годам лишения свободы, отбывая срок уже в Озерлаге Иркутской области, откуда был освобожден по амнистии в 1954-м. И — «коммунист железного закала» — продолжил, в 1958 году вступив в Союз писателей, выпускать сборники рассказов о революции, Гражданской войне, героике социалистического созидания: «Немеркнущие зори» (М., 1959), «Манящие огни» (1960), «Конец рыжего идола» (Хабаровск, 1962).
«Самородок» на этом фоне никакими особыми достоинствами не выделяется — ни стилистическими, ни смысловыми. Однако минуту славы он своему автору все-таки принес: Ш. получил премию «Известий», а сюжет премированного рассказа вставной новеллой[3237] вошел в фильм Юрия Егорова «Если ты прав» (1963).
В жизни писателя и в его взглядах эта минута славы ничего, впрочем, не переменила. Так что, как вспоминает Виль Липатов, еще только начинавший тогда литературную карьеру, умирая, Ш. подарил ему, «если точнее, оставил в наследство Полное собрание сочинений Владимира Ильича. Оно сейчас перед моими глазами — на каждой книге что-нибудь написано. На первой же такая надпись: „Будь ленинцем, Вилька!“»[3238]
Шепилов Дмитрий Трофимович (1905–1995)
От других вождей Ш. отличался многим. И внешностью:
Высокий, красивый мужчина с гордой посадкой головы, вполне убежденный в своем обаянии. Барственная пластика, уверенный взгляд и вся повадка гедониста и женолюба. Среди своих дубовых коллег Шепилов выделялся породистостью и производил впечатление… (Л. Зорин)[3239].
И образованием: после юрфака МГУ (1926) еще и аграрный факультет Института красной профессуры (1933), кандидатская степень и звание профессора (1939), полученные по совокупности уже опубликованных более чем тридцати работ по экономике.
И красноречием — он, — вспоминает Н. Биккенин, — «был самым ярким оратором из всех, кого я слышал в те годы в Актовом зале (МГУ). Это была живая речь живого человека. Интеллектом, образованностью, культурой мышления Шепилов выделялся из своего окружения…»[3240]
И артистическими наклонностями — регулярно бывал, и не по долгу службы, в театрах и в Консерватории, увлекался «с юности русской музыкальной классикой» и не упускал «случая блеснуть своими вокальными данными в кругу друзей и знакомых, в первую очередь из числа столичной творческой элиты» (Г. Костырченко)[3241].
И нетривиальностью карьеры — в 22 года он служил прокурором в Якутии, в 24 года занялся научной работой в Москве, в 28 лет побывал начальником политотдела совхоза «Кабинетный» в Западной Сибири. А дальше, как водится, штатная работа в ЦК ВКП(б) — с перерывами, объясняемыми, как рассказывают, его строптивостью, готовностью возразить хоть бы даже и Сталину. Когда же началась война, Ш. добровольцем записался в ополчение и за четыре года политработником прошел путь от рядового до генерал-майора (март 1945-го)[3242].
Говорить о какой бы то ни было его оппозиционности, безусловно, не стоит. Нет уж, служака, до конца дней свято веривший в коммунистическую идеологию, фаворит Жданова[3243] и вроде бы даже самого Сталина — как в роли главного редактора газет «Культура и искусство», а затем и «Правды» (1952–1956), так и в должности заведующего Агитпропом ЦК ВКП(б) (1948–1949), председателя постоянной идеологической комиссии ЦК (1952), секретаря ЦК КПСС (июль 1955 — февраль 1956; февраль — июнь 1957).
Однако и на этих постах можно было запомниться известной самостоятельностью. Так на заседании Политбюро 22 марта 1949 года Ш. выступил против присуждения Сталинской премии Т. Д. Лысенко за его книгу «Агробиология». И он же, — по свидетельству А. Борщаговского, — человек «не только здравомыслящий, но и образованный, способный оценить действительное состояние дел в литературе и искусстве», тайно протежировал тем театральным критикам, которые в итоге подковерных боев в высшем политическом руководстве будут названы «безродными космополитами» хотя… стоило грому грянуть, от своего заступничества Ш. все-таки отказался.
Зато «после 20-го съезда, — признался Ш. в одном из писем, — я чувствовал себя как христианин на пасху — светло и чисто было на душе. Я и все видели, что ЦК нашел ко всему нужные ключи: коллективность руководства, законность, демократия, благосостояние народа, мир на земле — вот возврат к истинно ленинским принципам…» Вполне понятно, что, ставши в 1952 году членом ЦК и в 1953-м членом-корреспондентом Академии наук, Ш., к тому времени уже признанный идеолог, принял активное участие не только в подготовке хрущевского доклада «О культе личности и его последствиях», но и в пропаганде решений XX съезда: печатал в «Правде» разъясняющие статьи, выступал с двухчасовыми речами на закрытых партийных собраниях