Так ведь нет же — единогласно, и жить дальше в этой стране и в этой среде Э. уже не мог.
В начале июня он просит разрешения на два года выехать во Францию, как раньше, чтобы не потерять советского гражданства, выехали из СССР М. Ростропович, В. Максимов, В. Некрасов. Отказ, зато ответ на поданное в сентябре заявление о выезде по израильской визе пришел с рекордной скоростью — через четыре дня, так что 16 октября Э. с семьей вылетел в Вену, а 25-го прибыл в Париж[3362].
И началась уже не относительно, как в Советском Союзе, а безусловно благополучная жизнь статусного европейского интеллектуала: до 1986 года профессорство в X Парижском университете (Нантер), а после выхода на пенсию путешествия в роли профессора-эмеритуса по университетам Франции, Германии, Италии, Швейцарии, Великобритании, научные и писательские конференции, ведение аспирантских семинаров в Русских летних школах в Вермонте.
Сотни новых друзей, десятки увлекательных международных проектов: Э. руководит изданием сочинений Пушкина в новых французских переводах, деятельно участвует в работе над 7-томной «Историей русской литературы», готовит к печати (вместе с С. Маркишем) роман В. Гроссмана «Жизнь и судьба», печатается едва ли не во всех эмигрантских журналах и составляет антологии (среди которых особенно известен сборник «323 эпиграммы» (1988), и переиздает старые книги, и выпускает новые — «Форма как содержание» (1977), «Материя стиха» (1978, 1985), «Кризис одного искусства: Опыт поэтики поэтического перевода» (1983), «Процесс Иосифа Бродского» (1983), «Симметрические композиции у Пушкина» (1988), «Стихи и люди» (1988), «Там, внутри: Русская поэзия XX века» (1996)…
И все безо всякой вроде бы натуги, что называется, влегкую. «Ну, он, — мимоходом заметила Е. Чуковская, — вообще был ужасно легкомысленный человек, Ефим Григорьевич»[3363]. Так что невольно думаешь: с таким бы легкомыслием, с такой бы работоспособностью да на родине пригодиться.
Увы, вовремя не пригодился. Хотя в 1990-е годы в Петербург не раз приезжал, был, разумеется, восстановлен во всех своих прежних званиях и членствах, уцелевших друзей повидал и книги свои у нас переиздал.
Лучше все-таки, наверное, поздно, чем вообще никогда.
Соч.: Записки незаговорщика. Барселонская проза. СПб.: Академический проект, 2001; Проза о стихах. СПб.: Знание, 2001; Здесь и там. СПб.: Академический проект, 2004; Психопоэтика: «Внутренний человек» и внешняя речь. СПб.: Искусство — СПб, 2005; Переписка за четверть века. СПб.: Изд-во Европейского ун-та, 2012.
Я
Яковлев Александр Николаевич (1923–2005)
Воевать Я. довелось недолго: закончив стрелково-пулеметное училище в феврале 1942-го, он полгода прослужил командиром взвода морских пехотинцев, уже в августе был тяжело ранен, полгода промаялся в госпиталях, после чего был демобилизован как инвалид войны.
Как дальше жить? Подавал заявления о приеме сначала в Горьковский кораблестроительный институт, потом в Институт международных отношений при МГУ, в Ярославский медицинский институт — и всюду не срасталось, так что альма матер Я. стал истфак Ярославского пединститута, где отставному старшему лейтенанту пришлось совмещать учебу с обязанностями заведующего институтской кафедрой военной и физической подготовки. И — «командир взвода морской пехоты, тяжело раненный на Ленинградском фронте, член ВКП(б) с молодых лет[3364], из крестьян, русский, образование высшее» — он оказался «идеальной фигурой для партийной карьеры»[3365].
Она и пошла: чуть-чуть поучившись в московской Высшей партийной школе (1945–1946), Я. был откомандирован в распоряжение Ярославского обкома, а уже оттуда в марте 1953-го взят на работу инструктором в Школьный отдел ЦК. И так совпало, что, обновляя кадры, власть сделала в это время ставку на работников не только исполнительных, но и высокообразованных. Поэтому спустя три года его направили в аспирантуру Академии общественных наук, а еще через два поставили старшим в группу студентов и аспирантов, впервые в советской истории посланных на стажировку в Колумбийский университет.
И опять же так совпало, что эта группа (в ее состав, кстати сказать, входил О. Калугин, будущий генерал КГБ[3366]) прибыла в Нью-Йорк 25 октября 1958 года, как раз когда в Москве начала разворачиваться громкая антипастернаковская кампания, так что Я., надо думать, пришлось еще и давать отпор оживившимся буржуазным советологам. Но он справился и, защитив по возвращении на родину кандидатскую диссертацию (1960), стал подлинным асом контрпропаганды — книги «Идейная нищета апологетов „холодной войны“» (1961), «Старый миф в Новом свете» (1962), «Призыв убивать» (1965), «Идеология американской „империи“» (1967), «Pax Americana. Имперская идеология; истоки, доктрины» (1969) впечатляют уже своими названиями и ни малейшей крамолы в себе не содержат.
Да и откуда бы взяться крамоле, если с апреля 1960-го по конец 1973 года Я. служит в Отделе пропаганды ЦК: инструктором, зав. сектором, первым заместителем заведующего, а в последние четыре года и. о. заведующего, становится членом редколлегии журнала «Коммунист» (1966–1973) и Центральной Ревизионной комиссии КПСС (1971–1976).
Как ему, со студенческих лет усвоившему, что «лгали все — и те, которые речи держали, и те, которые смиренно внимали этим речам»[3367], в эти годы служилось? Здесь рассказы бывших коллег Я. разнятся. И если Г. Куницын утверждает, что будущий архитектор перестройки был держимордой «сусловее Суслова»[3368], то Н. Биккенину запомнилась его «уклончивая неопределенность в „пограничных“ ситуациях, требующих поступка»[3369], а В. Чикин и вовсе полагает, что Я. уже тогда «искал опору и находил ее не то чтобы в диссидентских кругах, скорее в кругах бравирующих либерализмом»[3370].
Это все позднейшие оценки, конечно. Но опубликованы и документы, свидетельствующие, что Я. на рубеже 1965–1966-го входил в группу, готовившую открытый судебный процесс над А. Синявским и Ю. Даниэлем, засветился в кампаниях против «Нового мира» и А. Солженицына, а в 1968-м даже получил орден боевого Красного Знамени за информационное обеспечение братской помощи народам Чехословакии[3371].
Noblesse oblige. Или, как говорит немилосердная русская пословица, с волками жить — по-волчьи выть. Тем большим для многих шоком стала публикация в «Литературной газете» 15 ноября 1972 года остро полемической и масштабной (на две полосы) статьи «Против антиисторизма»[3372] — она, — вспоминает Я., — «была выдержана в стиле марксистской фразеологии. Я обильно ссылался на Маркса и Ленина, и все ради одной идеи — в острой форме предупреждал общество о нарастающей опасности великодержавного шовинизма»[3373].
И ведь он советовался, показывал, — по его словам, — статью академику Иноземцеву, помощнику Брежнева Александрову, заведующему сектором литературы ЦК Черноуцану, главному редактору «Комсомолки» Панкину, давал почитать и секретарю ЦК Демичеву! И обкатал текст, еще 6 ноября, — как рассказывает Г. Ганичев, — выступая с ним перед всем комсомольским активом страны![3374] И, — прибавляет первый заместитель главного редактора В. Сырокомский, — «мы в „ЛГ“ трижды ставили ее в номер и трижды снимали. Вел статью я — в порядке исключения, старался что-то отшлифовать, обезопасить автора»![3375]
Не помогло. Гром все равно грянул, «народ, — если верить Г. Ганичеву, — поднялся в стране, тысячи писем пришло…»[3376], и в том числе самое раздраженное от М. Шолохова, заступившегося за своих заединщиков — «честных патриотов»[3377]. Своевольную статью, нарушившую непреложное аппаратное правило поперед батьки не высовываться, обсудили на Секретариате, на Политбюро ЦК, и Брежнев будто бы сказал: «Убрать этого засранца!»[3378].
Его и убрали — в конечном счете, не очень унизительно: послом в Канаду. Но от участия в реальной политике Я. на десять лет был отставлен, пока Андропов, придя к власти, не вернул его в Москву на должность директора Института мировой экономики и международных отношений и пока уже Горбачев постепенно не передал ему управление всей идеологией перестройки.
Коммунопатриоты на трибунах и в печати до сих пор, конечно, неистовствуют, распространяют слухи о том, что настоящая фамилия Я., разумеется, Эпштейн и что «кротом», спящим агентом ЦРУ он был будто бы все эти десятилетия, еще с той самой стажировки в Калифорнийском университете. Но собаки лают, а имя Я. уже не вычеркнуть ни из политической истории России, ни из истории литературы, переставшей, в том числе и благодаря его усилиям, быть советской.
Соч.: Омут памяти. М.: Вагриус, 2001; Сумерки России. М.: Материк, 2003; Перестройка: 1985–1991. М.: МФ «Демократия», 2006; Избранные интервью: 1992–2005. М.: МФ «Демократия», 2009.
Лит.:Минутко И. Провидец. М.: ПИК, РОССПЭН, 2010; Куницын Г. Открытые письма «архитектору перестройки» А. Н. Яковлеву // Москва. 2019. № 8–12.