Но это, что называется, идеология, хотя в Союзе писателей России, который считается державно-патриотическим, тоже тогда все шло не гладко. Сначала Б. смещает старинного друга С. Михалкова с поста председателя, потом более молодые «заединщики» и его смещают тоже, а между ним и С. Михалковым годами тянется «спор хозяйствующих субъектов» вокруг писательского имущества.
Здесь всем этим малоприятным историям не место. Лучше сказать, что новые романы Б. сочиняются и печатаются с прежней энергией: «Искушение» (1992), «Непротивление» (1996), «Бермудский треугольник» (1999), «Без милосердия» (2004). Одна только беда — помня давние книги, новые романы Б. уже не замечают. Ни верховная власть, которая строптивцу предпочла общение сначала с В. Астафьевым, затем с Д. Граниным. Ни критики, ни читатели, чей круг интересов в эти годы радикально изменился.
Б. воспоминания бы написать о пути на вершину советского писательского Олимпа и о крутом спуске с него, но он этих воспоминаний не оставил.
Соч.: Собр. соч.: В 6 т. М., 1984–1986; Собр. соч.: В 6 т. М.: Книжный клуб «Книговек», 2013; Берег. М.: Вече, 2014; То же. М.: Эксмо, 2015; То же. СПб.: Амфора, 2015; Горький пот войны. М.: Родина, 2020; Батальоны просят огня. М.: Эксмо, 2015; То же. М.: Клуб семейного досуга; Эксмо-Пресс, 2019; То же. М.: Детская литература, 2021; То же. М.: Вече, 2018, 2022; То же. М.: Эксмо, 2022; Горячий снег. СПб.: Амфора, 2014; То же. М.: Эксмо, 2013, 2015; То же. М.: ОлмаМедиаГрупп, 2015; То же. М.: Комсомольская правда, 2015; То же. СПб.: Амфора, 2015; То же. М.: Эксмо-Пресс, 2019; То же. М.: Вече, 2020; То же. М.: Детская литература, 2021.
Лит.:Михайлов О. Юрий Бондарев: Очерк творчества М.: Сов. Россия, 1976; Коробов В. Юрий Бондарев: Страницы жизни, страницы творчества. М.: Современник, 1984; Идашкин Ю. Юрий Бондарев. М.: Худож. лит., 1987; Горбунова Е. Юрий Бондарев: Очерк творчества. М.: Сов. Россия, 1989; Федь Н. Художественные открытия Бондарева. М.: Современник, 1989.
Бородин Леонид Иванович (1938–2011)
Быть бы ему Леонидом Феликсовичем Шеметасом — по отцу, но отца, родом из сосланных в Сибирь литовцев, в том же 1938-м арестовали и приговорили к расстрельным, как можно было догадаться, 10 годам без права переписки. Так что мать снова вышла замуж, все документы сына переправила на отчима, и, — вспоминает Б., — «в доме не сохранилось ни единой, даже самой пустяковой, вещицы, принадлежавшей отцу»[429]. Зато появилась фотокарточка на стене у детской кровати — «Сталин. Боже! Как я любил его лицо! Как я любил смотреть на него. Просто смотреть — и все! Ни о чем при этом не думая»[430].
Естественно, что, став, — по собственному признанию, — «очень сознательным пионером, очень сознательным комсомольцем», Б. и свой первый шаг в жизни сделал по призыву партии — поступил учиться в спецшколу МВД в Елабуге (1955). Однако законопослушности более чем на год юному строптивцу не хватило. Как не хватило ее и на истфаке Иркутского университета — с первого же курса вылетел и из ВЛКСМ, и из студентов «за попытку создания полуподпольного студенческого кружка, ориентированного на выработку идей и предложений по „улучшению“ комсомола и самой партии…»[431]
И замелькали записи в трудовой книжке: рабочий-путеец на Кругобайкальской железной дороге, бурильщик на Братской ГЭС, проходчик рудника в Норильске. Высшее образование в Улан-Удэнском педагогическом институте он все-таки получил (1958–1962), и жизнь вроде бы наладилась: получил назначение директором школы на станции Гусиное Озеро в Бурятии, обзавелся семьей… Однако в 1965-м «рванул из Сибири»[432] в Ленинград писать диссертацию о философии Н. Бердяева, а так как сразу не срослось, стал директором школы в Серебрянке Лужского района.
Все слава Богу? Нет, не все, потому что месяцем ранее, 17 октября 1965 года, Б., дав присягу, вступил в военизированные ряды ВСХСОН, подпольного Всероссийского социал-христианского союза освобождения народа, программа которого заключалась в трех лозунгах: христианизация политики, христианизация экономики и христианизация культуры. И, — пишет Б., — «аспирантура и вообще всё, что так или иначе могло иметь отношение к карьере, то есть к успеху в жизни „на виду“, — все потеряло смысл и ценность»[433].
Место бойцу определили во взводе контрразведки, но И. Огурцов и другие вожаки ВСХСОН поощряли креативные идеи, так что Б., предложив проникнуть в Союз писателей, чтобы разлагать его изнутри, «как-то совершенно походя <…> накатал десяток рассказов, в половину авторского листа каждый, и отправил в районную газету „Лужская правда“. И они пошли. Рассказ в месяц»[434]. Готова была уже и повесть, предназначавшаяся для журнала «Нева», но…
Аресты начались 4 февраля 1967 года, Б. взяли 18-го, а 14 марта — 5 апреля 1968 года всхсоновцев судили, причем — в отличие от разворачивавшихся тогда же процессов над правозащитниками — этот прошел почти незамеченным. Как с удовлетворением доложил в ЦК КПСС председатель КГБ Ю. Андропов,
данные о практической враждебной деятельности «ВСХСОН» в ходе судебного процесса не получили широкой огласки. Отдельные слухи о нем, распространившиеся за рубежом, являлись домыслами буржуазных корреспондентов, которые, вследствие продвинутой заранее через возможности Комитета госбезопасности в западную прессу выгодной для нашей страны информации, не имели сенсационного значения[435].
Выгодная для властей информация состояла, по-видимому, в том, что люди И. Огурцова действительно готовили вооруженный государственный переворот, и это либеральную интеллигенцию отпугнуло, во-вторых же, оказались будто бы не только националистами, но еще и антисемитами, а хуже этого клейма, пусть даже ложного, у нас не бывает. И, — говорит Б., —
словно стряхнувшие с души очарование клятвенно принятой идеи, члены организации, отсидев свои небольшие сроки, не только не продолжили «дела», но и вообще ни в каких оппозиционных бултыханиях принципиально более не участвовали[436].
Не то что Б., чей путь борьбы за национальное и православное преображение России был только начат.
Отсидев положенную «шестерку» в Дубровлаге и Владимирской тюрьме, 18 февраля 1973 года он вышел на свободу и, человек «с повышенной социальной чувствительностью»[437], тут же включился в работу над нелегальным журналом В. Осипова «Вече». А когда его прикрыли, затеялся выпускать собственный «Московский сборник», и хотя подготовленные им три номера «не имели ни малейшего эффекта»[438], все равно, — вспоминает Б., — «был круг единомышленников и своя жизнь, были квартиры, где мы общались — отводили душу»[439].
Одной из таких квартир, и об этом очень подробно рассказано в автобиографическом повествовании «Без выбора», была роскошная мастерская И. Глазунова, на чьи средства, собственно говоря, и жили тогда русские националисты. Диссидентами они себя не считали, правозащитников в идейном смысле сторонились, но по-человечески с ними контактировали. Во всяком случае, публикацией своих зрелых уже вещей в «Посеве» и «Гранях» Б. обязан диссидентам, и в первую очередь Г. Владимову.
Антисоветскими, в строгом смысле слова, эти произведения не назовешь. Но они были несоветскими с наклонностью к православию и декоммунизированной великодержавности, и это властям, к рубежу 1970–1980-х годов разгромившим правозащитное движение, показалось вдруг страшной угрозой.
Вдруг, потому что в это же самое время, отделяя овец от козлищ, власть канонизировала деревенскую прозу, тоже несоветскую, но отнюдь не бунтарскую. Так что одним ревнителям национального самосознания пошли литературные премии, ордена, а позже и геройские звания, а Б., сторожевавшего тогда на Антиохийском подворье в Москве, 13 мая 1982 года арестовали и впаяли ему как рецидивисту по максимуму: 10 лет заключения и 5 лет ссылки.
Тремя годами ранее ему, правда, как и многим активистам тогда, предлагали уехать «по-доброму», но он мысль об эмиграции отказывался даже рассматривать[440]. Поэтому и получил свое — тюрьму, куда ему, кстати сказать, пришло известие о премии Свободы Французского ПЕН-центра, а вслед за этим исправительно-трудовую колонию Пермь-36, откуда он уже и не чаял выбраться.
Так бы, вероятно, и случилось, кабы не перестройка. Прошение о помиловании Б. писать не стал, но на свободу все-таки был выпущен. И пошел вроде бы успех: журнальные редакторы, издатели, переводчики за его старыми и новыми произведениями выстраивались в очередь, пошли поездки по стране и в Соединенные Штаты, В. Крупин пригласил его заведовать прозой в редакцию «Москвы», а в 1992-м и вовсе передал обязанности главного редактора. Пошли и награды, в том числе заметные — орден преподобного Сергия Радонежского 3-й степени (2002), премия А. Солженицына (2002), «Ясная Поляна» (2007). Что еще? Вел семинар прозы в Литературном институте, побывал даже по назначению президента В. Путина членом Общественной палаты РФ (2006–2008).
Значит, все сбылось? Как бы не так, и последние десятилетия своей жизни Б. провел в глубоком сокрушении. Из национально-религиозного возрождения великой России, чему он отдал всего себя, ничего толком не вышло. И с единомышленниками незадача: власти он, как и в молодые годы, не потрафлял, либералов считал своими противниками и с агрессивным крылом национал-патриотов душевной близости никак не чувствовал. Так что В. Новодворская точно назвала его «своим среди чужих, чужим среди своих» и еще «Дон-Кихотом Байкальским, рыцарем Прощального образа»