Для историков литературы важнее, что В. на протяжении многих лет был секретарем парткома (1961–1962), а позднее (1967–1971) парторгом МГК КПСС в Московской писательской организации и (вместе с З. Кедриной) выступил общественным обвинителем на судебном процессе А. Синявского и Ю. Даниэля в феврале 1966 года[529], а позднее руководил истреблением диссидентов в писательских рядах.
Ю. Оксман назвал его «черносотенцем», А. Кондратович — «автором дешевых романов о чекистах». Дарья Донцова, и это вполне понятно, всегда вспоминает об отце с умилением. А книги В… Его книги более 25 лет не привлекают ни издателей, ни, надо думать, читателей.
Соч.: Избр. произведения: В 2 т. М.: Худож. лит., 1975; В час дня, ваше превосходительство… М.: Воениздат, 1994.
Вигдорова Фрида Абрамовна (1915–1965)
«Написать о Фриде нужно, — сказала Н. Мандельштам. — Люди должны знать, чем была Фрида», чтобы понять, как
из недр журналистики, газет, писательских секций и дискуссий на незапоминаемые темы вдруг появилась эта женщина — совсем другая, ни на кого не похожая и думающая о вещах, о которых в ее исконной среде не думает никто[530].
Тут, как и всегда, тайна, конечно. Тем более что начало пути у В. было для того времени вполне эталонным. В 17 лет, закончив педагогический техникум в Москве, она уехала учительствовать в Магнитогорск, а вернувшись в столицу, чтобы закончить литфак МГПИ им. Ленина (1937), занялась журналистикой и писала, тоже по преимуществу о школе, о воспитании детей, статьи для «Правды», «Комсомольский правды», «Литературной» и «Учительской» газет. В период борьбы с космополитами ее из «Комсомолки», правда, поторопились уволить[531], но уже в следующем, 1949 году вышла ее первая повесть «Мой класс», и эти скромные, как гласил подзаголовок, «записки учительницы» имели бурный успех: их многократно переиздали в Москве и в областных центрах, выпустили, не считая переводов на европейские и языки народов СССР, еще и в США, в Японии, почему-то в Малайзии, расхвалили в журналах[532], а на XIII пленуме ССП (1950) назвали лучшей среди книг на школьную тему.
В. незамедлительно приняли в Союз писателей, за «Моим классом», за «Повестью о Зое и Шуре», которую она написала от имени Л. Космодемьянской (1950), последовали новые романы и повести: «Дорога в жизнь» (1954), «Это мой дом» (1957), «Черниговка» (1959), «Семейное счастье» (1962), «Любимая улица» (1964).
Это хорошие книги, и их, высоко оцененных С. Маршаком, К. Чуковским, Ю. Трифоновым, другими строгими читателями, наверное, могло бы быть больше. Но В., — и это первое, что ее отличило, — уже и завоевав писательский статус, не рассталась с газетной поденщиной: так же, как в юности, срывалась в дальние края по письмам из редакционной почты, чтобы всей стране рассказать о людях, попавших в беду.
И только ли рассказать? Нет, — и это гораздо более редкая особенность В. — чтобы, проведя независимое журналистское расследование, добиться не только публикации своих очерков, но и конкретной помощи тем, кому плохо, покарать их обидчиков, восстановить попранную справедливость. На это ей никакого времени не было жаль. И удержу ей не было тоже — В. научилась с командировочным удостоверением входить в чиновные кабинеты, писать письма в любые инстанции, пользоваться всякой возможностью для того, чтобы добро и правда восторжествовали.
Ее стали называть скорой помощью. Да В. и была ею, вмешиваясь, уже без просьб, а по собственной инициативе, в судьбы всех, кто, по ее понятиям, нуждался в поддержке. Сгустились в 1957 году тучи над В. Дудинцевым — и В. с безбоязненной речью выступает в его защиту на писательском собрании. Надо сквозь бюрократические рогатки пробить для бездомной Н. Мандельштам московскую прописку и жилплощадь — и В. берется за изнурительные хлопоты[533]. Попробовала ее подруга Е. Вентцель силы в прозе — и В. делает все для того, чтобы рассказ «За проходной» появился в «Новом мире», а имя И. Грековой стало известно всей читающей России[534].
Сюжеты, что и говорить, разные, но корень у них один — деятельная доброта, не предусматривающая какого бы то ни было вознаграждения. Что и ввело В. в дружеский круг А. Ахматовой, К. Паустовского, К. Чуковского, Л. Чуковской, Т. Хмельницкой, Е. Эткинда, Н. Галь, лучших людей страны. Что и стало поводом пригласить ее к участию в легендарных «Тарусских страницах». И что объясняет, почему именно к ней «было совершенно естественно обратиться», когда процесс над И. Бродским стал уже неотвратим. По свидетельству А. Раскиной, дочери В., «Анна Андреевна Ахматова попросила свою подругу Лидию Корнеевну Чуковскую поговорить с Ф. А., чтобы та занялась делом Бродского». Яков Гордин вспоминает, что в декабре 1963 года ленинградцы, профессор-литературовед Ефим Эткинд и поэт Глеб Семенов, дали ему деньги на проезд, чтобы он поехал в Москву и поговорил с Вигдоровой. Они передали с ним письмо, где объясняли Ф. А. сложившуюся ситуацию. Ни почте, ни телефону они, естественно, довериться не могли, так как оба эти средства связи находились под наблюдением КГБ[535].
И, разумеется, В. взялась за дело — с обычной для нее, а потом уже и удвоенной, удесятеренной энергией[536]. Причем безо всякой поддержки, так как в «Литературной газете» командировку ей вроде бы оформили, но «специально предупредили, чтобы в дело молодого ленинградского поэта-переводчика» она «не вмешивалась» и могла рассчитывать только на себя.
Вот она только на себя и рассчитывала, атакуя власть никогда не лишними ходатайствами и — главное — на основе своих записей в суде создав не обезличенную стенограмму процесса, а, — по словам Л. Чуковской, — «документ, соединяющий словесную живопись с безупречной точностью»[537].
Этот документ в тысячах машинописных копий разошелся по стране, пересек государственные границы, звучал в передачах «вражьих голосов» и со страниц западных СМИ[538]. Власть, понятно, рассвирепела, об утечке столь конфиденциальной информации, — как 11 сентября 1964 года записывает в дневник Л. Чуковская, — было доложено лично Хрущеву[539] и, — по свидетельству Р. Орловой, — «вскоре стало известно, что правление московской организации Союза писателей готовит дело об исключении Вигдоровой из Союза»[540].
Но, — продолжает Р. Орлова, — «дело не состоялось — в октябре свергли Хрущева; растерялись и литературные чиновники — куда повернут новые власти?»[541] А менее чем через год в возрасте 50 лет В. умерла, месяца не дождавшись освобождения И. Бродского из ссылки.
Ее фотография всегда — в Ленинграде и в Нью-Йорке — стояла на письменном столе или книжной полке в его комнате.
«Светлой памяти Фриды Вигдоровой» А. Галич посвятил песню «Уходят, уходят, уходят друзья…», а А. Гинзбург — «Белую книгу», составленную из документов по делу Ю. Даниэля и А. Синявского. По словам П. Литвинова, от записей В. идет и «Хроника текущих событий», ибо именно «вот эта документальность стала основой политического правозащитного Самиздата».
Ее книги и сейчас переиздаются, а значит, прочитываются новыми поколениями. Но вряд ли будет преувеличением сказать, что в российскую историю В. вошла не столько книгами, сколько явленным ею примером достоинства и ответственного гражданского поведения.
Соч.: Мой класс. М.: АСТ, 2014; Девочки: Дневник матери. М.: АСТ, 2014, 2018; Учитель: Повесть // Звезда. 2016. № 4; Право записывать. М.: АСТ, 2017.
Лит.:Чуковская Л. Памяти Фриды. М.: Гудьял-Пресс, 2000.
Виноградов Игорь Иванович (1930–2015)
Его отец, родом из крестьян, сделал завидную партийную карьеру: побывал секретарем Саратовского обкома по идеологии, заместителем Ю. Андропова в отделе ЦК по связям с соцстранами, ответственным секретарем журнала «Проблемы мира и социализма» в Праге. И сын поначалу тоже вроде бы в него пошел: активист в школе, комсорг курса на филфаке МГУ, куда он поступил в 1948-м, секретарь факультетского бюро ВЛКСМ во время учебы в аспирантуре, а тут еще как послесловие к смерти вождя объявили сталинский призыв в партию, так что В. уже в 23-летнем возрасте стал кандидатом в члены КПСС.
На этом, впрочем, его путь во власть и закончился, поскольку В., — как он вспоминает, — задолго до XX съезда осознал вдруг себя не верноподданным романтиком, а слепоглухонемым манкуртом, устыдился и… в параллель с работой над диссертацией принялся за свое мировоззренческое самообразование: перечитывал Ленина, читал Плеханова, стенограммы партийных съездов и конференций, сверял свои взгляды на искусство с революционно-демократическим каноном. Что же касается послужного списка, то после аспирантуры В. успел поработать в аппарате Союза писателей, даже издал в 1958 году свою диссертацию отдельной брошюрой «Проблемы содержания и формы литературного произведения», по ней же успешно защитился, чтобы связать себя с преподаванием теории литературы на родном факультете.
Однако же не навсегда, ибо В., по его словам, все время «тянуло в живую драку»[542]. Уже в 1957 году он дебютировал как критик в питерской «Звезде» откликом на очередной роман Н. Вирты — и получилась «довольно резкая статья против соцреалистической фальши»