Первый бой был дан, когда в 1958 году в академической серии «Литературное наследство» вышел 65-й том под названием «Новое о Маяковском», в котором Л. Брик опубликовала 125 писем и телеграмм поэта к самой себе[648]. И уже 7 января 1959 года В. и его постоянный соавтор — партийный журналист А. Колосков в газете «Литература и жизнь» отозвались на эту публикацию чрезвычайно резкой статьей «Новое и старое о Маяковском», протестуя и против вторжения в интимную жизнь Маяковского, и против, соответственно, принижения его облика лучшего, талантливейшего поэта советской эпохи. Спустя два дня Суслову поступило негодующее письмо Л. Маяковской, 27 февраля пришло такое же по тону послание журналиста-международника Ю. Жукова, 6 марта докладная записка министра культуры СССР Н. Михайлова. Но круче всех, что и можно было ожидать от художника слова, еще 10 января в личном письме на имя Суслова высказался Ф. Панферов, оценивший весь том «Лит. наследства» как «галиматью», которую
состряпали такие молодчики, как Катанян, Пицкель, Розенблюм, Февральский под редакцией Виноградова, Зильберштейна, Макашина и Храпченко. Видимо, правильно народ утверждает, что порой и на крупное здоровое тело лепятся паразиты. В данном случае паразиты налепились на образ Владимира Маяковского… и удивительно, что это делается под маркой Академии наук СССР[649].
Первыми дрогнули академики, и 21 февраля под напором А. Метченко, В. Щербины, Д. Благого «и других» на заседании Отделения литературы и языка члены редколлегии «Литературного наследства» В. Виноградов и М. Храпченко (при, отметим, упорствующем И. Зильберштейне, фактическом руководителе издания) свои ошибки признали. Но маховик был уже запущен, и на увещевающе-мирную статью А. Туркова (Новый мир. 1959. № 3) сначала все та же «Литература и жизнь» (10 апреля), а затем и «Литературная газета» (16 апреля) ответили неподписными редакционными отповедями с выразительными названиями — «Против клеветы на Маяковского» и «Против искажения исторической правды». Тут уже стало окончательно понятно, что надо принимать административные меры, то есть, как еще 9 марта предложили Л. Ильичев и Д. Поликарпов, «укрепить состав редакции „Литературного наследства“, отстранив от работы Зильберштейна, как недобросовестного литературоведа»[650].
И плохи были бы дела у историков литературы, не будь Э. Триоле, сестра Л. Брик, замужем за Л. Арагоном, поэтом и членом ЦК французской компартии. Арагон, — как в начале мая проинформировал ЦК КПСС все тот же Ю. Жуков, — «придя в раздраженное состояние», выразил решительный протест, к нему на Старой площади не могли не прислушаться — и все разрешилось относительно малой кровью: редколлегию «Литературного наследства» все-таки «укрепили» правоверными литературоведами, 66-й том, где предполагалась публикация воспоминаний Л. Брик и Э. Триоле, в свет не вышел, но Зильберштейна все-таки оставили на месте.
В., впрочем, не унялся, в октябре 1967 года настояв, вопреки сопротивлению Лили Юрьевны, на переносе музея Маяковского из квартиры Бриков в Гендриковом переулке на Лубянку, в проезд Серова[651]. Но основное сражение развернулось уже в 1968-м, когда в 8-томном собрании Маяковского, вышедшем в «Библиотеке „Огонька“» под редакцией Л. Маяковской, А. Колоскова и самого В., были полностью сняты все посвящения Л. Брик, а в «огоньковских» статьях В. и опять же А. Колоскова «Любовь поэта» (№ 16) и «Трагедия поэта» (№ 23, 26) доказывалось, что Б. — вообще-то самозванка и что настоящее чувство связало поэта в последние годы жизни только с парижанкой Татьяной Яковлевой.
Этот, — как 9 апреля записал в дневник П. Антокольский, — «в высшей степени наглый и грязный пасквиль о „любвях“ Маяковского», направленный «почти неприкрыто против Лили Брик»[652], взбудоражил всю литературную общественность. Вновь гневно высказался Л. Арагон, а в Москве за Лили Юрьевну попытались заступиться и К. Симонов, и С. Кирсанов, и И. Андроников, и Б. Слуцкий[653], но никого из них в печать не пропустили. На жалобы же в инстанции либо не отвечали, либо отвечали глумливо — вот так, например: «Тов. Слуцкому, — процитируем справку Отдела пропаганды ЦК КПСС от 4 июня, — сообщено, что редакциям газет и журналов предоставлено право самим решать вопрос о целесообразности тех или иных статей, не имеющих официального характера»[654].
Скандал, словом, загасили. Но спустя еще 10 лет в той же «Библиотеке „Огонька“» вышло очередное собрание сочинений Маяковского, на этот раз в 12 томах, в комментариях к которому выпады в сторону Л. Брик стали еще более оскорбительными. И тут уже — благодаря то ли симоновскому письму Брежневу[655], то ли очередному протесту Л. Арагона — реакция властей предержащих последовала незамедлительно: из редколлегии изгнали всех авторов «огоньковских» публикаций, в томе, в котором воспроизводились «антибриковские» инсинуации, были сделаны купюры, Макарова, директора Музея Маяковского, уволили, да и самого В. отправили наконец на заслуженный отдых.
Чтобы на покое он смог сосредоточиться на любимом деле — коллекционировании афоризмов и высказываний великих людей, которые издавались и переиздавались объемистыми фолиантами под названиями то «Служение музам» (1976, 1981), то «Симфония разума» (1976, 1977, 1978, 1979, 1980, 1981), то «Чаша мудрости» (1978), то «Могущество знания» (1979), то «Жизнь и книга» (1981).
Ozon, правда, предлагает нам еще и посмертный сборник В. «Стихи» (1984), но купил ли хоть кто-нибудь эту книгу, прочел ли?
Высоцкий Владимир Семенович (1938–1980)
Истинно всенародной слава В. стала на исходе Оттепели. Однако самая первая песня «Татуировка» была им, недавним выпускником Школы-студии МХАТ (1956–1960), написана летом 1961-го. И сам он еще со времен студенчества был «настоящим буйным» или, прибегнем к нынешнему определению, «безбашенным»: много пил, старшим прекословил и особой дисциплинированностью не отличался. За что, разумеется, был наказан: в Театре имени Пушкина, куда он попал по распределению, ему ничего толком не давали играть, с Театром миниатюр тоже не сложилось, в «Современнике» от ворот поворот. Второстепенные роли во второсортных фильмах какие-то деньги приносили, но положения никак не выправляли.
Дурная молва в течение долгих четырех лет будто бежала впереди, и вся надежда оставалась только на Театр на Таганке, куда Ю. Любимов совсем недавно был назначен главным режиссером. И тут показания участников судьбоносного события расходятся. Ю. Любимов впоследствии любил вспоминать, что он, прослушав несколько песен, В. взял сразу. Тогда как Н. Дупак, тогдашний директор театра, утверждает, что всё «было наоборот. Любимов сказал: „Зачем нам еще один пьющий актер?“ Но мне Высоцкий приглянулся скромностью и великолепным чувством ритма. Поэтому я решил оставить его на испытательный срок»[656].
Как бы там ни было, 9 сентября 1964 года В. был на два месяца зачислен во вспомогательный состав труппы, 19 сентября, подменяя заболевшего актера, вышел на сцену как Второй бог в спектакле «Добрый человек из Сезуана», а 14 октября получил и собственную роль драгунского капитана в представлении по лермонтовскому «Герою нашего времени». Талант и необыкновенная страстность молодого артиста дали о себе знать сразу, его задействуют в «Антимирах», в «Павших и живых», в «Десяти днях, которые потрясли мир», ему дают главную роль в «Жизни Галилея», он в роли Хлопуши срывает овации в «Пугачеве» — становится, словом, одной из звезд Таганки.
И вести себя он начал уже как звезда — в ноябре 1965 года его впервые укладывают в больницу на, так сказать, добровольно-принудительное лечение от алкоголизма, и случаи, когда на спектакли его будут привозить из больниц в сопровождении врача, станут отныне повторяться. Ю. Любимов лютует, подписывает приказы о выговорах, об отчислении, но окончательно расстаться с В. он уже не сможет.
Да его и не поняли бы — в параллель театральной растет киношная популярность В., а его песни — спасибо магнитоиздату — катятся по стране. Первые сольные концерты еще в апреле 1965-го проходят в Ленинградском институте высокомолекулярных соединений, а дальше больше — клубные площадки в Москве, в других, куда позовут, городах. Конечно, все это пока полулегально, но пробьет и час официального признания — в июне 1967 года на экраны выйдет фильм С. Говорухина «Вертикаль» с поющим В. в главной роли, почти сразу же за ним «Короткие встречи» К. Муратовой, и в том же июне в Доме актера ВТО состоится большой вечер, да не простой — с участием ведущих актеров Таганки, с ученой лекцией профессора А. Аникста, начатой словами о том, что он едва смог пробиться на этот вечер сквозь толпу, штурмующую здание[657].
Конечно, В. не один тогда вышел на эстраду с гитарой. Однако на песни Б. Окуджавы и А. Галича откликнулась прежде всего интеллигенция, а В. полюбили, кажется, все слои советского общества — от генералов и академиков до уголовников и сантехников. И ведь кого полюбили — полукровку, балованного москвича, который даже в армии не служил, выпускника элитарного столичного вуза, никогда не знавшего ни тюрьмы, ни сумы, о чем он пел с таким знанием дела!.. Но полюбили же — может быть, потому, что, — говорит Ю. Трифонов, —
по своему человеческому свойству и в творчестве своем он был очень русским человеком. Он выражал нечто такое, чему в русском языке я даже не подберу нужного слова, но немцы называют это «менталитет» (склад ума, образ мышления). Так вот — менталитет русского народа он выражал, пожалуй, как никто