И книги он, конечно, писал тоже. Их — «Репетицию в пятницу», «Большой беговой день», «ФССР: Французскую Советскую Социалистическую Республику» — стоит перечитать и сегодня, отмечая, как лирические и сентиментальные ноты уступают место сарказму, с каким в этих книгах говорится и о «тамошней» жизни, и о «тутошней». И отмечая, уже по многочисленным позднейшим интервью, как тяготило Г. отсутствие читателей и, следовательно, того самого мгновенного отклика, к которому, как к наркотику, он привык на родине.
Вот, например, фрагмент беседы с Игорем Свинаренко:
Я, когда уехал, то всем говорил: «Ребята, если есть возможность издать хоть одну книгу, сидите и не рыпайтесь. Книга, изданная здесь, на Западе — ничего не значит. А там (в смысле в СССР) — значит». <…>
Если б знать, что будет перестройка, что крамольные книги будут выходить миллионными тиражами…
— То вы бы не выехали?
— Конечно нет![768]
А когда он вернулся — книгами, конечно, но и частыми поначалу наездами в Москву, — то и читателей стали уже отнюдь не миллионы, и их ожидания, их запросы стали радикально другими. Поэтому как новые романы Г. — «Меня убил скотина Пелл» (1991), «Тень всадника» (2000), так и его мозаичное панно «Жулики, добро пожаловать в Париж!» (2007), — хотя и были встречены приязненными рецензиями, но ажиотажа уже не произвели, ничего в составе русской речи не переменили да и переменить уже не могли.
И кто знает — возможно, еще и это застарелое ощущение собственной неуслышанности, а не только мучения, вызванные тяжелой болезнью, заставили Г. поставить точку пули в своем конце?
Соч.: Улица генералов: Попытка мемуаров. М.: Вагриус, 2008; Жулики, добро пожаловать в Париж! М.: Рипол классик, 2010; Меч Тамерлана. М.: Рипол классик, 2010; Тень всадника. М.: Рипол классик, 2010; Репетиция в пятницу. М.: Эксмо, 2018; Тигрушка. М.: Рипол классик, 2020.
Гладков Александр Константинович (1912–1976)
Высшее образование Г. получить не удалось, но уже в 16 лет он занялся театральной журналистикой, а в возрасте едва за двадцать стал одним из ближайших сотрудников Вс. Мейерхольда.
Первая моя должность в ГосТИМе, — рассказывает Г., — именовалась «научный сотрудник». Потом я назывался заведующим научно-исследовательской лабораторией (НИЛом), исполняющим обязанности завлита, преподавателем техникума его имени, литературным секретарем и режиссером-ассистентом[769].
Должности, как видим, менялись, а обязанность оставалась одной и той же — быть при Мейерхольде его доверенным Эккерманом, записывать и ход репетиций, и программные монологи мастера, и реплики, брошенные им на ходу. Укрепилась, второй натурой стала и привычка вообще вести подробный дневник, наряду с чередой любовных увлечений фиксируя в нем новости культурной жизни и даже хронику развернутого в стране террора.
Особого риска, — сказано в записи от 9 мая 1938 года, — я в этом не вижу: если за мной не придут, то ничего не найдут, а если придут, то с дневником ли, без дневника ли — все равно не выпустят. Ведь чем-то наполнить дело нужно, а тут — какой сюрприз — все уже готово — «записывал клеветнические измышления»[770].
С Мейерхольдом его, против ожиданий, не взяли и дневники не конфисковали. Зато 2 апреля 1939 года задержали, а 13 мая приговорили к одному году исправительно-трудовых работ за кражу книг в Ленинской библиотеке[771]. Отбывал ли Г. этот срок или его заменили на условный, свидетельств нет, и соответствующие страницы из его дневника вырваны. Зато мы знаем, что всю вторую половину 1940-го он с азартом пишет пьесу в стихах «Давным-давно» о кавалерист-девице — героине 1812 года.
И 1941-му эта пьеса пришлась удивительно впору. Уже 8 августа бывшие мейерхольдовцы во главе с М. Бабановой читали ее по радио, 7 ноября состоялась (под названием «Питомцы славы») премьера в ленинградском Театре Комедии у Н. Акимова[772], в 1942-м ее сыграли Театр Революции, эвакуированный в Ташкент, и многие провинциальные театры[773], а спектакль, поставленный А. Поповым в Театре Красной Армии, и вовсе был отмечен Сталинской премией 1-й степени (1943).
Самого Г. премией, правда, обделили[774], но членом Союза писателей он, автор нашумевшей пьесы, все-таки стал еще в январе 1942 года в Чистополе, куда как «белобилетник» был эвакуирован и где сблизился с писательской средой, а при Б. Пастернаке играл привычную уже для него роль доверенного и памятливого собеседника.
Положение, казалось бы, упрочилось, как вдруг 1 октября 1948 года Г. был арестован и, осужденный на этот раз за хранение антисоветской литературы, отправлен в Каргопольлаг.
Находился там, — вспоминает Г., — на общих работах, работал в больнице и зав. вещевым складом, но большую часть времени — главным режиссером внутреннего театра, в труппе которого в разное время находились известные актеры, также заключенные: Т. Окуневская, М. Эппельбаум, А. Бойко и др. Поставил там много драматических и музыкальных спектаклей и объездил с ними много лесных лагпунктов в Архангельской области[775].
Словом, — подытоживает мемуарист, —
моя лагерная эпопея была сравнительно благополучной, но все равно это была неволя, тюрьма, тупик, пропасть. Но и на дне этой пропасти жили люди: у них был странный, но устоявшийся быт, черты которого я почти инстинктивно захотел запечатлеть в скупых и обрывистых записях[776].
Понятно, что после освобождения (1954) и восстановления в Союзе писателей (1959) дневниковая летопись Г. продолжилась, а на жизнь себе он зарабатывал поденщиной, изредка пьесами (не слишком удачными) и сценариями (не слишком заметными). Минута славы и относительное материальное благополучие посетили его во второй раз только однажды, когда Э. Рязанов в 1962 году превратил «Давным-давно» в «Гусарскую балладу».
Но и то… Спустя почти 30 лет после смерти своего сценариста Э. Рязанов расширил собственные многократно переиздававшиеся воспоминания за счет главки «Автора!!», где высказал подозрение, что Г. комедию о кавалерист-девице на самом деле не писал, а еще в 1940 году будто бы «получил эту пьесу в тюрьме от человека, который никогда не вышел на свободу»[777].
Возможно, Г. и не знал об этом подозрении, но уж точно не мог не догадываться. Так что надо ли удивляться снедавшему его комплексу неполноценности? Вот ведь вроде и имя у него есть, и дружит он со многими из лучших людей отечественной культуры, но все равно не писатель, а, — как он однажды выразился, — «описыватель». Недаром же в ноябре 1973 года, получив экземпляр только что опубликованных во Франции «Встреч с Пастернаком», которые в СССР ходили в самиздате, Г. записал в дневник: «Я уже тридцать два года член Союза советских писателей, а у меня, кроме трех пьес, ничего не издано. Даже сборника пьес не было. И по существу моя первая книга вышла только в этом году, и где — в Париже»[778].
Конечно, на признание власти он не рассчитывал, хотя с нею и не боролся. «Он, — вспоминает А. Мацкин, — не раз говорил: „Я живу под их пятой, но в другом измерении: я сам по себе, они сами по себе“»[779]. Однако же, — сказано в записи от 24 июня 1963, — всю жизнь мечтал:
Надо постепенно, неотрывно, исподволь все время писать что-то большое. Иначе жизнь не имеет цены, балласта осмысленного труда. Дело не в том, чтобы прославиться или разбогатеть, а в том, чтобы что-то сделать вровень своим силам. Не прожить жизнь силачом, никогда не поднимавшим ничего кроме картонных гирь. Иная (такая, как сейчас) жизнь надоела своей бессодержательной поверхностностью[780].
И до последних дней за «что-то большое» принимался: то за драму о Дж. Г. Байроне, то за биографию Мейерхольда для серии «ЖЗЛ», то за роман, то за грандиозную исповедь сына века на манер «Былого и дум». И ничего толком не закончил, так что его opus magnum стали именно хранящиеся сейчас в ЦГАЛИ шестьдесят томов дневника, по 200–300 машинописных страниц в каждом, где запись занимает обычно от половины до полутора листов плотной машинописи, через один интервал, не считая вклеенных газетных заметок и статей, театральных афишек и тому подобного печатного материала.
Частью, и очень значительной, эти дневники уже опубликованы, но пока все-таки только частью.
Соч.: Мейерхольд: В 2 т. М.: СТД РСФСР, 1990; Не надо бронзы нам — посейте нам траву: Стихи // Новый мир. 1993. № 6; Не так давно: Мейерхольд, Пастернак и другие… М.: Вагриус, 2006; Из дневниковых записей. 1941–1945 // Музы в шинелях: Советская интеллигенция в годы Великой Отечественной войны, 2006; Попутные записи // Новый мир. 2006. № 11; Дневник // Новый мир. 2014. № 1–3, 10–11; 2015. № 5–6; Наше наследие. 2013–2014. № 106–111; Нева. 2014. № 4; 2016. № 6, 10, 11; 2017. № 5, 6, 10; Звезда. 2015. № 1–3; Знамя. 2015. № 5–6; 2016. № 3–4.
Лит.:Крылов Н., Поликарпов В. Жизнь и творчество Александра Константиновича Гладкова. Владимир: Транзит-ИКС, 2012; Михеев М. Александр Гладков о поэтах, современниках и — немного о себе… (Из дневников и записных книжек). М.: ЯСК, 2019.