<…> этот отъявленный космополит, <…> «беспачпортный бродяга» <…> докатился до чудовищной клеветы <…>, облил черной краской всю поэзию, зачеркнул, в сущности говоря, все шесть поэм советских поэтов, напечатанных за год[860].
Досталось и М. Алигер за то, что, перепевая Ахматову[861], она, «забыв о народе, о Родине, обо всем, что свято для советского человека, копается в своей мелкой душонке». И другим поэтам — П. Антокольскому, его ученикам С. Гудзенко, А. Межирову, В. Урину пришлось несладко тоже[862].
Так в печати. Но так же или, — по воспоминаниям современников, — еще свирепее на собраниях, которые вел он в эти годы, запомнившись, например, Ю. Нагибину, как «бледно-потный уголовник»[863]. И понятно, что звезда Г. начинает восходить все круче — его в том же 1949 году прочат на посты редактора «Нового мира» по разделу поэзии или главного редактора «Звезды», затем вводят в секретариат ССП, а в 1954 году рекомендуют на должность главного редактора только создававшегося журнала «Москва». Перспективы сияющие, но к чему они Г.?[864] Ведь у него уже был свой журавль в руках — в 1950 году он возглавил глянцевый журнал «Советский Союз» и — с коротким перерывом на «рабочее» секретарство в Союзе писателей (1954–1956) — руководил им до 1991 года, когда Советский Союз распался, а одноименный журнал закрылся.
Но, пока все было цело, поэтические, прозаические, публицистические книги Г. выходили исправно, число наград росло (четыре ордена Ленина, ордена Октябрьской революции, Дружбы народов, Золотая звезда Героя Социалистического Труда) и титулы только множились — депутат, а в 1980–1990 годах председатель Верховного Совета РСФСР, кандидат в члены ЦК КПСС (1961–1990)… Оставался он, разумеется, и секретарем правления Союза писателей СССР (1959–1991), правда уже не «рабочим», обязанным вникать в литераторскую рутину, а почетным, так что можно было восседать в президиумах и бить в своих выступлениях только по целям, видевшимся ему крупными. Например, по попытке А. Фадеева взять «под защиту группу раскритикованных за идейные ошибки писателей одной национальности» (октябрь 1953)[865], по запущенному О. Берггольц «термину самовыражение» (декабрь 1954)[866], по венгерским фашистам (ноябрь 1956), по Б. Пастернаку (октябрь 1958)[867], по «литературному метастазу ревизионизма» (октябрь 1961)[868], по «нашкодившим» молодым поэтам (март 1963), по «Новому миру» и, конечно же, по А. Солженицыну — здесь Г. был последователен, сначала откликнувшись на публикацию «Одного дня Ивана Денисовича» язвительным стихотворением-басней «Метеорит» (Известия, 30 ноября 1962)[869], потом проголосовав против присуждения Солженицыну Ленинской премии (1964) и, наконец, поставив свою подпись под коллективным письмом с осуждением не только Солженицына, но уже и Сахарова (Правда, 31 августа 1973).
И, пользуясь положением литературного вельможи и званием «автоматчика партии», присвоенным ему Хрущевым, можно было предаться тому, что Г., оказывается, так любил, то есть путешествиям по белу свету. Одно из них в хрущевской свите принесло ему Ленинскую премию за написанную коллективом соавторов книгу «Лицом с лицом с Америкой» (1959), а бессчетное множество других поездок за кордон — «…я жил в Румынии <…> ездил в Корею, вел репортаж из Женевы, бывал неоднократно в Швеции, Финляндии, Дании, Норвегии, Франции <…>, в Уругвае, Аргентине, Чили, Панаме, Перу, в Австралии, на островах Фиджи и Гонолулу, проездом в Индии и Бирме, четырежды в США»[870] — запечатлевались в путевых заметках, или, говоря по-нынешнему, травелогах.
И эта охота к перемене мест, даже учитывая ее контрпропагандистские задачи, образ Г. утепляет. Как утепляют его рассеянные по дневникам и мемуарам современников упоминания о том, что и всему по тем временам авангардному он был, кто бы мог подумать, не так уж чужд. Дал, например, рекомендацию А. Вознесенскому в Союз писателей в 1960 году, а в 1967-м, — как свидетельствует Ф. Абрамов, — «сетовал по поводу того, что „Новый мир“ не печатает двух наших крупнейших поэтов — Евтушенко и Вознесенского»[871]. Или вот еще: В. Турбин в письме М. Бахтину вспомнил, как после ильичевского разгрома книги «Товарищ время и товарищ искусство» Г. увел его в уголок, «и — мир полон тайн и неожиданностей! — стал меня уверять, что он мою книгу читал „с горячим одобрением“, что он ею в общем-то упоен просто, что я пишу как раз так, „как сейчас нужно“»[872]. А когда на исторической встрече с деятелями литературы и искусства в марте 1963 года, Хрущев поставил Р. Рождественскому в пример «поэта-солдата». Г., то, — рассказывает Ю. Семенов, — «во время перерыва к Роберту Рождественскому, который стоял в очереди за кофе, подошел Грибачев, протянул ему руку и сказал: „Ну, не стоит нам дуться друг на друга“. Рождественский молча пожал ему руку…»[873].
Да что говорить, если уже в 1979 году при решении вопроса о том, давать ли Л. И. Брежневу Ленинскую премию за не им написанную «Малую землю», Г., — по свидетельству Н. Биккенина, — был единственным, кто возражал против, и неожиданно резко[874]. И ведь сошло же с рук, как многое сходило поэту и гражданину, чьи строки и сейчас можно прочесть на монументе «Покорителям космоса» в Москве:
И наши тем награждены усилья,
Что, поборов бесправие и тьму,
Мы отковали пламенные крылья
Своей стране и веку своему!
А книги… Книги Г. уже лет тридцать как не переиздаются, и в многотомной антологии Е. Евтушенко «Поэт в России — больше, чем поэт» он среди сотен имен даже не упомянут. Если что и осталось, то тоненькие, между делом и для отдыха сочинявшиеся сказки для самых маленьких — про зайца Коську и комара-хвастуна.
Соч.: Собр. соч.: В 6 т. М.: Худож. лит., 1985–1987; Заяц Коська и его друзья. М.: Самовар, 2008; Сказки нашего леса. М.: Алтей, 2014; Песенка мышонка. М.: Детиздат, 2015; Комар-хвастун. М.: Речь, 2016.
Лит.:Ильин В. Души и мысли поиск. М.: Моск. рабочий, 1980; Огрызко В. Советский литературный генералитет: Судьбы и книги. М.: Лит. Россия, 2018. С. 637–655.
Григорьян Леонид Григорьевич (1929–2010)
Так сложилось, что знаменитые в будущем писатели чаще всего только начинали свою биографию в Ростове-на-Дону, а потом покидали город. Единственными, быть может, исключениями в годы Оттепели стали прозаик В. Семин и его ближайший друг поэт Г., который и родился в Ростове, и, полуармянин-полуеврей по крови[875], пережил там месяцы фашистской оккупации, и, закончив романо-германское отделение местного университета (1953), долгие годы преподавал латынь в Ростовском медицинском институте (1954–1989)[876].
Студенты его, — судя по воспоминаниям, — любили, друзья тоже. А вот командование «донской писательской роты», как равным образом и обком-горком-райком партии, терпеть не могли. По многим причинам: своенравен, советскими ритуалами пренебрегает, «роту» эту в грош не ставит, зато свою квартиру, где он прожил с 1934 года до самой смерти, держит открытой для всех инакомыслящих или хотя бы не вполне твердых в коммунистической вере ростовчан и заезжих гостей, так что даже и с А. Солженицыным однажды в 1960-е он встречался.
Сюда, в дом 147а по улице Горького, притекал из Москвы или из Питера самиздат и отсюда же растекался по всему городу[877]. Здесь — то наедине с радушным хозяином, то во время хмельных пирушек — толковали о стихах, почем зря крыли Софью Власьевну, обсуждали новости — донские, столичные и те, что от Анатолия Максимовича Гольдберга, обозревателя «Би-би-си».
С таким ни от кого не скрываемым строем мысли и с такими стихами напечататься на Дону у Г. долгое время шансов не было. Самое мягкое, что адресовали ему на собраниях и в газетах, так это обвинения в книжности и аполитичности, в оторванности от того, чем живут строители коммунизма. Дебютными поэтому стали три стихотворения во втором номере «Нового мира» за 1966 год, поддержанные еще одним стихотворением в номере десятом.
Особо прочной связи со столичными публикаторами в ту пору, правда, тоже не установилось, в «Новом мире» при А. Твардовском прошли лишь перевод повести А. Камю (1969. № 5) и еще три стихотворения при В. Косолапове (1970. № 6), в издательстве «Молодая гвардия» появилась тоненькая брошюра «Друг» с предисловием Л. Озерова (1973) да питерская «Звезда» дала подряд несколько подборок (1969. № 2; 1970. № 10; 1973. № 2; 1974. № 8; 1979. № 7). Слишком мало для того, чтобы у Г. возникло чувство собственной самодостаточности, и он даже сказал однажды: «Профессиональным поэтом я себя не считал и не считаю. Стихи мои — более или менее профессиональный дилетантизм»[878].
Однако А. Тарковский, Д. Самойлов, Ф. Искандер, О. Чухонцев, без всякой надежды на успех дававшие Г. рекомендации в Союз писателей, и С. Липкин, И. Лиснянская, Б. Чичибабин, Т. Бек, Ю. Мориц, А. Кушнер, с ним переписывавшиеся, видели в Г. и товарища по судьбам, по стихам, и родную душу. Тогда как у официальных ростовских письменников такого авторитетного признания не было, что и вызывало, естественно, зубовный скрежет, и, наперекор собственной воле, понуждало посторониться, оставить за Г. вакансию едва ли не единственного на Дону поэта-интеллектуала. Поэтому и в Ростове сборник «Перо» все-таки прорвался в печать (1968), хотя был встречен хулою в местных газетах, а «Дневник» (1975), в котором небеспричинно усмотрели «антисоветскую диверсию», был вовсе изъят из продажи — «пролежал, — по свидетельству В. Рыльцова, — на складе два года, после чего был порезан как не разошедшийся».