Какая, собственно, разница, если книги Е. до сих пор переиздаются едва ли не каждый год.
Соч.: Собр. соч.: В 6 т. М.: Совр. писатель, 1992; Собр. соч.: В 8 т. М.: Терра, 2009; Сердце Змеи. М.: Оникс 21 век, 2004; То же. М.: Книга по требованию, 2011; То же. СПб.: Азбука-Аттикус, 2018; Туманность Андромеды. СПб.: Азбука, 2015; Малое собр. соч. СПб.: Азбука, 2016; Туманность Андромеды. М.: АСТ, 2016; На краю Ойкумены. СПб.: Азбука-Аттикус, 2017; Таис Афинская. М.: ФТМ, 2017; Лезвие бритвы. М.: Эксмо, 2007, 2019; Час Быка. М.: Вече, 2019; Переписка Ивана Антоновича Ефремова. М.: Вече, 2016; Дорога ветров. СПб.: Азбука-Аттикус, 2019; Мои женщины. М.: Издатель Юхневская С. А., 2022.
Лит.:Брандис Е., Дмитревский В. Через горы времени: Очерк творчества И. А. Ефремова. М.; Л.: Сов. писатель, 1963; Чудинов П. Иван Антонович Ефремов. М.: Наука, 1987; Огрызко В. Факты без ретуши. М: Лит. Россия, 2021. С. 572–588.
Ж
Жигулин Анатолий Владимирович (1930–2000)
29 марта 1949 года в многотиражной газете «Революционный страж», органе политчасти Воронежского управления МВД, было напечатано стихотворение десятиклассника Ж. «Два рассвета» («Тебя, Воронеж, помню в сорок третьем…»). Через полтора месяца, 15 мая, его стихотворение «Пушкинский томик» появилось в областной газете «Коммуна», а 17 сентября Ж, уже успевшего поступить в Лесотехнический институт, арестовали. И — редчайший случай — арестовали за дело: еще в октябре 1948 года он и несколько его друзей-одноклассников создали «Коммунистическую партию молодежи» — подпольную организацию, ставившую целью возврат советского государства к «ленинским принципам». В Программе КПМ, вскоре объединившей около шестидесяти человек, содержался и секретный пункт о возможности насильственного смещения И. В. Сталина и его окружения с занимаемых постов.
Почему партию назвали Коммунистической? Потому что, — спустя много лет объяснял Ж., — «живя в тиранической, наглухо закрытой стране, мы, 16–17-летние юноши, просто не знали никакой другой идеологии, кроме марксизма. У нас не было альтернативы. Главная суть, однако, не в названии, а в сопротивлении режиму тоталитарной власти».
Арестовали более 70 человек, из которых после допросов большинство отпустили по домам, но 23 юных партийца решением Особого совещания при МГБ СССР от 24 июня 1950 года были приговорены к различным срокам заключения в исправительно-трудовых лагерях. Заводилам, а Ж. был членом Политбюро КПМ, грозил, конечно, расстрел, но повезло: как раз в это время смертная казнь в СССР была на короткий срок отменена, и Ж. по статье 58-й УК РСФСР получил всего лишь «десятку» в лагерях строгого режима.
«Вина! Она была, конечно, / Мы были той виной сильны. / Нам, виноватым, было легче, / Чем взятым просто без вины», — сказано в стихах. А если говорить презренной прозой, то началась лагерная одиссея: год кострожогом, вальщиком и раскорчевщиком леса на строительстве железной дороги Тайшет — Братск, три года на урановом руднике Бутугычаг. Здесь, на Колыме, он встретил смерть Сталина:
Уже первое сообщение о болезни всех обрадовало. А когда заиграла траурная музыка, наступила всеобщая, необыкновенная радость. Все обнимали и целовали друг друга, как на пасху. И на бараках появились флаги. Красные советские флаги, но без траурных лент. Их было много, и они дерзко и весело трепетали на ветру.
Освободили зэка И-II-594, впрочем, и то только по амнистии, лишь 22 июля 1954-го, а в 1956-м вместе с соратниками по КПМ реабилитировали полностью. И 15 февраля в дневнике Ж. появляется запись, то ли рассчитанная на чужое всевидящее око, то ли действительно свидетельствующая о правоверных убеждениях, до конца не изжитых на каторге: «Они хотели сделать из меня врага народа, но не смогли. Партия, ЦК КПСС пришли ко мне на помощь и вернули в жизнь, разоблачив негодяев! Как хорошо, что есть на свете справедливость»[1119].
Во всяком случае, в 1963 году он даже вступит в КПСС, а до этого закончит наконец Лесотехнический институт (1960), выпустит в Воронеже первые книги стихов «Огни моего города» (1959) и «Костер-человек» (1961), в январе 1963-го впервые опубликует подборку у А. Твардовского в «Новом мире», а в марте того же года станет членом Союза писателей. Все вроде прекрасно, но подлинное признание русские поэты могут обрести только в столицах, и вскоре после выхода первой московской книги «Рельсы» (1963) Ж. становится слушателем Высших литературных курсов (1963–1965).
Спешно осваивается то, что не удалось прочесть в юности, ширится круг литературных знакомств, завязывается переписка с А. Солженицыным и В. Шаламовым, и книги идут одна за другою: «Память» (1964), «Избранная лирика» (1965), «Полярные цветы» (1966), «Поле боя» (1968), «Прозрачные дни» (1970), «Полынный ветер» (1975)… И в каждой из них, среди пейзажной, любовной и философской лирики, стихи о своем тяжком опыте.
Он, собственно, вспомнил его в первой же после каторги газетной — и вынужденно осветленной — публикации: «Мы в Заполярье строили дорогу / Среди безмолвных сопок и болот. / Людей на стройке было много — / Веселый, жизнерадостный народ!» (Молодой коммунар. 17 сентября 1954 года). Но с годами дежурный оптимизм уходит, лагерные стихи набухают болью и гневом, на что в своих рецензиях обратили внимание Б. Слуцкий и В. Лакшин, а В. Кожинов отметил, что «появление на всесоюзной литературной арене воронежца Анатолия Жигулина изменило нравственную атмосферу всей поэзии»[1120].
Цензура, разумеется, и тут не дремала, многое удавалось «пробить» далеко не с первого раза, однако репутация едва ли не единственного поэта «трудной темы», — как эвфемистически тогда выражались, — была закреплена за Ж. уже навсегда. Диссидентом он не стал, в противоправительственных акциях не участвовал, но воспринимался, — процитируем о. Александра Меня, — словно «чистый заповедник души! Как будто по ней сапогами не ходили…»
Его главная книга, черновой план которой Ж. набросал еще в 1954 году, была впереди. В 1984-м он взялся за нее всерьез, а в 1988-м автобиографическую повесть «Черные камни» наконец-то опубликовало «Знамя» (№ 7–8). И разразился скандал — по команде доживавших свой век воронежских УКГБ и обкома партии, преодолев сопротивление большей части редакции, в сентябрьских номерах газеты «Молодой коммунар» была напечатана пасквильная статья Л. Коробкова «Россказни», в которой Ж. обвинили во лжи, в клевете и вообще во всех смертных грехах. В итоге его фамилию вычеркнули из уже согласованного списка лауреатов Государственной премии РСФСР за 1988 год. А резонанс еще долго катился по всей стране, в журналах и газетах, — как подсчитал В. Колобов, верный биограф поэта, — было опубликовано более 250 материалов о поэзии и правде «Черных камней». Причем если против Ж. с озлоблением выступили коммуно-патриотические «Наш современник», «Молодая гвардия», «Агитатор», «Советская Россия», то заступились за него и «Огонек», и «Комсомольская правда», и «Нева», и «Октябрь», и «Знамя», и другие издания демократической направленности. А в «Литературной газете» 24 мая 1995 года при очередных атаках на «Черные камни» появилось письмо группы писателей (Б. Ахмадулина, Ю. Давыдов, Ф. Искандер, А. Истогина, Ю. Карякин, Н. Коржавин, С. Липкин, И. Лиснянская, Б. Окуджава, Н. Панченко, Г. Поженян), где Ж., не давший «теме ГУЛАГа напрочь исчезнуть из нашей „здесьиздатовской“ литературы», был назван «бессребреником» и «подвижником».
Несмотря на Государственную Пушкинскую премию, полученную в 1996 году, и премию московских писателей «Венец» (1999) жилось Ж. в последние годы трудно: и гонорары практически исчезли, и донимало многолетнее пристрастие к алкоголю, и туберкулез, другие болезни, оставшиеся на память о лагерной юности, все чаще и все на более долгий срок укладывали в больницы. Ему случалось даже впадать в отчаяние. «Небывалое что-то творится. Лютая мерзость. Уехать хочется из этой <…> страны! Да, на чужбину. Да, в нищенство и безвестность, в неизвестность! Но это минутная слабость. Эта проклятая, лживая и подлая Родина мне необходима. Без нее — смерть»[1121].
Да, где родился, там и пригодился. И времена действительно не выбирают. Так что закончить уместно воспоминанием о самом, вероятно, знаменитом поэтическом вечере времен перестройки. Двухтысячный зал кинотеатра «Октябрь», — рассказывает Е. Евтушенко, —
оказался переполнен. Люди подсказывали поэтам забываемые ими строчки, выкрикивали названия любимых ими стихов… Но, пожалуй, самое потрясающее впечатление произвело на всех, когда Толя Жигулин сиплым голосом колымского кострожога запел лагерную песню о том, как «вставал впереди Магадан, столица Колымского края…» Он пел не только голосом. Казалось, пели его затравленные смеляковские глаза, его спина сахалинского каторжника, описанного еще Чеховым. Ноги в невидимых кандалах, перешедших по наследству от Достоевского, были широко расставлены на сцене, как на палубе парохода, который, покачиваясь, приближался к Магаданскому порту — последнему причалу Великой Утопии. Нет, не «Железного Феликса» нужно поставить напротив Лубянки, а Толю Жигулина, в бронзе или граните[1122].
Соч.: Черные камни. Урановая удочка. М.: Культура, 1996; Далекий колокол: Стихи, проза. Письма читателей. Воронеж: Изд-во им. Е. А. Болховитинова, 2001; Полвека боли и любви: Стихотворения и проза. М.: Союз российских писателей, 2003.
Лит.:Ланщиков А. Анатолий Жигулин: «Уроки гнева и любви…». М.: Сов. Россия, 1980; Истогина А. «Все, чем живу и дышу» // Истогина А. Два портрета. Воронеж, 1986; Колобов В. Жигулинский век. Воронеж, 2011; Колобов В. Читая дневники поэта… (А. В. Жигулин о времени и о себе). Тамбов, 2016; Уроки «Нового мира» А. Твардовского. Воронеж: ИД ВГУ, 2017;