и вовсе был отмечен Государственной премией СССР (1968), создав З. устойчивую репутацию писателя талантливого, честного, правдивого, но все-таки не переступающего грань дозволенного.
Счастливая, можно сказать, судьба. «Все, что я написал за свою жизнь, — признался З. однажды, — я опубликовал. <…> И второе — вычеркнули у меня за все время в совокупности не больше одной страницы текста. Сначала Твардовский боролся за каждую мою строку, а потом я уже и сам был в состоянии за себя постоять»[1147].
Писатели с такой репутацией тогда ценились высоко — и читателями, и властью. Так что З. получает по случаю своего 50-летия орден Трудового Красного Знамени (1964), становится членом правлений, позже секретарем правлений СП РСФСР и СССР, ведет семинар прозы в Литинституте (1968–1972), много ездит по стране и миру, а его борьба против преступного строительства Нижне-Обской ГЭС, против других экологически опасных проектов развитого социализма увенчивается полной победой.
Вел себя З., впрочем, как положено: например, «выпестовник этого журнала и лично А. Твардовского»[1148] отказался подписать письмо в защиту «Нового мира», так как именно в это время он, перебравшись из Сибири в столицу, выбивал себе прописку и большую квартиру на берегу Москвы-реки в районе Нескучного сада[1149]. А вот осуждающее письмо советских классиков в связи с «антисоветскими действиями и выступлениями А. И. Солженицына и А. Д. Сахарова» (Правда, 31 августа 1973 года) все-таки подписал[1150] и в атаке на злокозненный альманах «Метрополь» (1979) принял участие тоже (Московский литератор, 23 февраля 1979 года). Да и вообще, быль молодцу не в укор, беспартийный З. мог, когда требовалось, без затруднения произнести ритуальные фразы — типа такой, например: «Именно в том историческом плане и толковании, которое содержалось в речи К. У. Черненко, я закончил роман „После бури“» (Известия, 24 сентября 1984 года)[1151].
Но это бы ладно. Главное ведь книги, а они у З. в 1970–1980-е годы были тематически и стилистически столь разнообразны, что могли бы, кажется, вообще заместить собою всю советскую литературу: социально-психологический роман «Южно-американский вариант» (1973) и почти тут же «отвязная», как сказали бы сейчас, фантастическая повесть «Оська — смешной мальчик», строго исторический роман «Комиссия» о Гражданской войне в Сибири (1975) и панорамное полотно «После бури» — своего рода попытка, — по словам И. Дедкова, — «воссоздать „идеологический ландшафт“ Советской России двадцатых годов»[1152].
Локальные споры и вокруг них вспыхивали на журнальных страницах, но именно локальные, так как произведения З. из ведения критики как-то сами собою сдвинулись в ведение уже филологической науки: пошли монографии, диссертации, и будто само собой разумеющееся было воспринято и награждение Сергея Павловича золотой звездой Героя Социалистического Труда (1988), и его избрание народным депутатом СССР (1989–1991), и приглашение в Президентский совет при М. Горбачеве, и производство в действительные члены Академии наук по секции литературы и языка (1991).
Если о чем в последнее десятилетие его жизни и спорили, то о позиции, о стратегии и тактике журнала «Новый мир», главным редактором которого З. стал летом 1986 года[1153]. Но эта тема, уже породившая и памфлеты, и почтительные воспоминания, требует отдельного исследования. Поэтому лучше напомнить, что полоненный вроде бы и редакционной текучкой, и общественными нагрузками, З. до смертного часа чувствовал себя прежде всего писателем. Уже, — рассказывает работавший под его началом С. Костырко, —
отказывало тело — он не в состоянии был приезжать в редакцию, отказывала память и способность сосредоточиться в разговоре. Перед нами была уже тень того Залыгина, которого мы знали на рубеже восьмидесятых-девяностых. Но он присылал в редакцию очередной свой текст, и в первых же фразах — энергичных, мускулистых, выразительных — он оживал в полной мере. Как будто вся оставшаяся в нем жизнь перетекла в его «писательский мускул», и мускул этот сохранял молодую работоспособность до конца[1154].
Передается ли эта энергия нынешним читателям З. и есть ли они? Бог весть.
Соч.: Собр. соч.: В 6 т. М.: Худож. лит., 1989–1991; Соленая Падь. М.: Вече, 2012; Тропы Алтая. М.: Вече, 2013; После бури. М.: Вече, 2013.
Лит.:Нуйкин А. Зрелость художника: Очерк творчества С. Залыгина. М.: Сов. писатель, 1984; Дедков И. Сергей Залыгин. Страницы жизни и творчества. М.: Современник, 1985; Костырко С. «…Не надо бояться себя»: О Сергее Залыгине // Новый мир. 2003. № 12; Аросев Г. Избранник судьбы // Новый мир. 2013. № 12.
Заславский Давид Иосифович (1880–1965)
Войдя в историю «клеветником», «негодяем» и «политическим шантажистом» (В. И. Ленин), «провокатором и подлецом высшей марки» (А. К. Гладков), З. начал свой путь с метания между враждующими друг с другом ветвями революционного движения: побывал до 1917 года и бундовцем, и меньшевиком, в дни Октября и во время Гражданской войны пламенно обличал большевистскую власть — ровно до того момента, пока эта власть не победила окончательно. И тогда, в апреле 1920 года, он в киевской газете «Коммунист» напечатал свое покаянное письмо:
События последних месяцев, в России и за границей, привели меня к твердому убеждению в том, что я ошибался в своей оценке роли и значения Советской власти. Неправильная оценка приводила к ошибкам, о которых я вспоминаю с глубоким сожалением. <…>
Признавая допущенные мной ошибки и отказываясь впредь от всякой политической деятельности, я хотел бы все свои силы приложить в области культурного труда, где, я убежден — есть нужда в добросовестных работниках[1155].
Так начальные сорок лет идейной смуты сменились в жизни З. финальными сорока пятью годами служения власти — служения истового, самозабвенного, безотказного и бесстыдного.
«В борьбе с врагом любого вида / Сверкает острый меч Давида», — льстили ему коллеги по редакции газеты «Правда», где З. работал с 1925 года до самой смерти. Хотя они же, впрочем, трижды отказывали ему в приеме в партию, пока в январе 1934 года не приняли наконец специальным решением Политбюро и, как рассказывают, то ли по личному указанию, то ли по рекомендации Сталина.
А враги находились всегда — как на международной арене, так и внутри страны. Поэтому всегда можно было фельетоном «О скромном плагиате и развязной халтуре» ударить по О. Мандельштаму, призвав советскую общественность: «Возьмем его за шиворот, этого отравителя литературных колодцев, загрязнителя общественных уборных…» (Литературная газета, 7 мая 1929). Или узнав, что издательство «Academia» намеревается переиздать Достоевского, ударить и по нему фельетоном «Литературная гниль» уже в «Правде» (20 января 1935), строго предупредив: «Роман „Бесы“ — это грязнейший пасквиль, направленный против революции».
Самые знаменитые статьи З. в сталинскую пору, однако, выходили без подписи, как передовицы, написанные, и это все понимали, опять-таки по личному указанию вождя. Среди них «Сумбур вместо музыки» (28 января 1936) о «Леди Макбет Мценского уезда» Д. Шостаковича и «Балетная фальшь» (6 февраля 1936) о его же «Светлом ручье», поставленном на сцене Большого театра. В этом же ряду редакционная статья «О художниках-пачкунах» (1 марта 1936), где изобличены «внутренняя пустота, мертвечина, гниль» в иллюстрациях к детским книгам. И разумеется, разумеется, это памфлет «Об одной антипатриотической группе театральных критиков» (28 января 1949)[1156], давший старт борьбе с космополитами, то есть с такими же евреями, как и сам З.
Более того, рассказывают, что
именно он и Минц (историк) были автор<ами> провокационного, погромного воззвания, как бы от имени «еврейской интеллигенции», которое за десятками подписей должно было появиться в дни дела «врачей-отравителей» в конце 52 года или в самом начале 53-го и опубликованию которого помешала только смерть Сталина[1157].
Слухи об этом воззвании дошли до нашего времени[1158], однако историки ставят их достоверность под сомнение, так как самого текста никто не видел, да и был ли он? Известно лишь, что после сообщения об аресте «убийц в белых халатах» в январе 1953 года пострадал и сам зачинатель борьбы с космополитами — его исключили из КПСС и отстранили от работы в «Правде», так что лишь в апреле, уже после смерти Сталина, он смог вернуться в прежний кабинет и к прежним обязанностям — тащить и не пущать.
А вершинным созданием З. в годы Оттепели стала (на этот раз уже подписанная его именем) статья «Шумиха реакционной пропаганды вокруг литературного сорняка», завершающаяся то ли выводом, то ли приговором:
Если бы в Пастернаке сохранилась хоть искра советского достоинства, если бы жили в нем совесть писателя и чувство долга перед народом, то и он бы отверг унизительную для него как писателя «награду». Но раздутое самомнение обиженного и обозленного обывателя не оставило в душе Пастернака никаких следов советского достоинства и патриотизма. Всей своей деятельностью Пастернак подтверждает, что в нашей социалистической стране, охваченной пафосом строительства светлого коммунистического будущего, он — сорняк (Правда. 1958. 26 октября. С. 4)