В зрелые свои годы И. будто и помнить не хотела, что начинала как автор обширного романа, вторая книга которого появилась в 1966 году.
И я не радуюсь, — говорила она, — когда меня просят дать почитать роман «Возвращение». Я давно догадалась, что не беллетрист я, не романист, выше среднего уровня мне тут не подняться, а поняв это, ушла в тот жанр, к которому ощутила влечение с юности: в сатиру, в фельетон[1289].
В этом жанре — пересмешничанья, едкой иронии, убийственного сарказма — И. действительно была если не самой первой, то среди первых, и, что редкость, ни разу не ошиблась в выборе объектов для своей атаки. «Слышали бы вы, какой хохот стоял в моей комнате… — рассказывал ей К. Чуковский о чтении вслух одной из таких дерзких публикаций. — Пародии густые и терпкие, в каждом слове ненависть к пошлячеству».
Солидной литературной карьеры И. не сделала, больших наград не удостоилась — только литгазетовской премии «Клуба 12 стульев» и, уже в перестройку, годовой премии журнала «Октябрь». Наградою стало другое — то, что ее фельетоны можно перечитывать и сейчас, когда быльем поросли почти все книги, над которыми И. так заразительно смеялась.
Соч.: Дороги и судьбы: Автобиографическая проза. М.: Сов. писатель, 1988, 1991; То же. М.: АСТ; Редакция Елены Шубиной, 2022; Белогорская крепость. М.: Сов. писатель, 1989; Из последней папки: Записи разных лет // Октябрь. 2000. № 6.
Лит.: И только память обо всем об этом…: Наталия Ильина в воспоминаниях современников. М.: Языки славянской культуры, 2004.
Ильичев Леонид Федорович (1906–1990)
В политической элите страны И. слыл ученым. И образование он, член ВКП(б) с 1924 года, получил действительно соответствующее всем советским стандартам: после низовой комсомольской работы (куда же без нее?) Северо-Кавказский коммунистический университет (1930), философское отделение Института красной профессуры (1937). И его научные труды не подкачали: «Идеализм и материализм» (1930), «Ленин — вождь нового типа» (1939), «Гениальное произведение творческого марксизма» (1950) и т. д., и т. п. и др.[1290] Вот и докторскую диссертацию по истмату И. защитил, и преподавал какое-то время в Орджоникидзе, пока не был брошен на партийную печать и вообще на идеологию: ответственный секретарь сначала журнала «Большевик» (1938–1940), потом «Правды» (1940–1944), главный редактор «Известий» (1944–1948), затем без малого два года в Агитпропе ЦК (1948–1949) и снова «Правда»: первый заместитель главного редактора (1949–1951), главный редактор (1951–1952).
Годы были известно какие, и им он тоже соответствовал. Хотя не без проколов: напечатал, например, в «Правде» статью не кого-нибудь там, а члена Президиума ЦК тов. Хрущева про будущие агрогорода, и Сталина она разгневала — настолько, что он, — как вспоминает Д. Шепилов, — даже сказал: «На ряде фактов мы убедились, что Ильичев — марксистски неграмотный человек. Невежественный человек. Ему нужно поучиться в партшколе»[1291].
Ну, в школе не в школе, а на пять лет заведующим отделом печати МИДа его все-таки задвинули. Пока Хрущев, возможно, вспомнив, что И. пострадал именно из-за него, не вернул служивого философа в идеологию: поставил сначала руководить Отделом пропаганды и агитации по союзным республикам, а потом и вовсе произвел в секретари ЦК по идеологии (1961–1965).
Конечно, бессменный член Президиума ЦК тов. Суслов был по номенклатурному весу куда крупнее И. Но неугомонному Хрущеву, помимо серого кардинала, следящего за порядком из-за кулис, требовался еще и идеолог попроворнее для конкретных поручений, угадывающий изменения властных интонаций с полунамека. И тут И. доверие оправдал полностью: подготовил десятки постановлений ЦК по вопросам развития, углубления и совершенствования коммунистического воспитания трудящихся и сам с трибуны, можно сказать, не сходил, сражаясь то с церковниками, то с ревизионистами, тунеядцами и «абстрактистами» всех мастей. Среди жертв его рвения «Люди, годы, жизнь» И. Эренбурга и «Застава Ильича» М. Хуциева, 13-я симфония Д. Шостаковича и выставка МОСХа в Манеже, чересчур правдивая проза Ф. Абрамова и чересчур головоломные концепции В. Турбина, да почти все, что стоило просвещенного внимания в те годы.
В узкий круг членов и кандидатов в члены Президиума И., правда, так и не ввели, но близость к самому первому лицу в государстве тоже дорогого стоила. Так что, описав визит Хрущева в Америку, он среди других товарищей-соавторов получил Ленинскую премию (1960), в 1963-м прибавил к ней журналистскую премию имени В. Воровского, а в 1962 году был избран в действительные члены Академии наук, чем подтвердил — в собственных, во всяком случае, глазах — свой статус большого ученого.
Так бы и жить, но в октябре 1964 года Хрущев был свергнут, и после этого И. задержался на своем посту всего несколько месяцев. Однако в номенклатуре сохранился, став до выхода на персональную пенсию (1989) заместителем министра иностранных дел, председателем Научного совета АН СССР по комплексной проблеме «Закономерности развития социализма и перехода к коммунизму» и даже то членом Центральной ревизионной комиссии КПСС (1976–1981), то кандидатом в члены ЦК (1981–1990)[1292].
Причем, — по словам искусствоведа Н. Молевой, — на всех постах «Ильичев умел производить впечатление. В отличие от других руководителей он мог прекрасно выступать без бумажки. Людям это нравилось»[1293]. Вот и Э. Неизвестный вспоминает: «Мой главный и всех главный враг <…>, кляня меня, установил со мной почти заговорщицкие отношения»[1294]. И даже будто бы, — рассказывает заместитель главного редактора «Нового мира» А. Кондратович, — «от службы он не хотел ничего: ни шикарных квартир, ни особых пайков и льгот, — служба была выше. Он служил с душой, а не ради чего-то. Он нисколько не походил на аппаратчиков новой формации, которым только бы урвать, схватить, получить».
Однако же… Однако бессребреник И. был, как выяснится позднее, еще и одним из самых удачливых коллекционеров русского искусства в стране. За время войны, — снова сошлемся на свидетельство Д. Шепилова, —
и после ее окончания Сатюков, Кружков, Ильичев занимались скупкой картин и других ценностей. Они и им подобные превратили свои квартиры в маленькие Лувры и сделались миллионерами. Однажды академик П. Ф. Юдин, бывший некогда послом в Китае, рассказывал мне, как Ильичев, показывая ему свои картины и другие сокровища, говорил: «Имей в виду, Павел Федорович, что картины — это при любых условиях капитал. Деньги могут обесцениться. И вообще мало ли что может случиться. А картины не обесценятся…» Именно поэтому, а не из любви к живописи — в ней они не смыслили — вся эта камарилья занялась коллекционированием картин и других ценностей[1295].
Но вот еще одно, однако: над своей коллекцией — а это и Айвазовский, и Крамской, и Шишкин, и Серов, и Куинджи, и Левитан, иные многие — И. вовсе не чах, как Скупой Рыцарь, а в декабре 1985 года передал все это богатство в дар Краснодарскому художественному музею[1296]. Так что можно, конечно, прислушаться к недоуменному вопросу А. Алексина: «Где он взял эти полотна, эти сокровища?»[1297] А можно вместе с кубанцами сказать, что бесценные картины, этюды, рисунки в музейной тиши лучше сохраняют память об И., чем комически-горделивое слово «академик» на его могильном камне.
Инбер (урожд. Шпенцер) Вера Михайловна (Моисеевна) (1890–1972)
Могла бы «жизнь просвистать скворцом, заесть ореховым пирогом…», — эти чуть перефразированные классические строки так и просятся в эпиграф к первым страницам биографии И., тогда еще, конечно, Шпенцер.
Ведь как беспечально все начиналось: выросла в обеспеченной и интеллигентной еврейской семье, получила прекрасное образование, успев поучиться на Высших женских курсах в Одессе, рано и, кажется, по любви вышла замуж за журналиста Натана Инбера, четыре года, не заботясь о пропитании, прожила в Швейцарии и в Париже.
И, опубликовав дебютное стихотворение «Севильские дамы» еще в «Одесских новостях» (1910), уже в Париже за собственный счет выпустила первую книгу «Печальное вино» (1914), в которой, — как написал И. Эренбург, — «забавно сочетаются очаровательный парижский гамен и жеманная провинциальная барышня». А когда И. экземпляр этой книги отослала А. Блоку, то он ответил ей в равной степени осторожно и ободряюще: «В некоторых Ваших стихах, — процитируем по воспоминаниям И., — ощущается горечь полыни, порой она настоящая. Я навсегда сохраню Ваше „Печальное вино“…»
Революцию, а вместе с нею известие, что двоюродный брат ее отца[1298] Лейба Бронштейн[1299] стал Львом Троцким, вторым лицом в государстве, И. встретила в Одессе, и жизнь как праздник вроде бы продолжилась: стихи, столь же грациозные, сколь и вычурные, она собрала в книги «Горькая услада» (1917) и «Бренные слова» (1922), тогда же, по-видимому, сочинила слова для песенок «Джонни» и «Девушка из Нагасаки», которые взяли в свой репертуар А. Вертинский, В. Козин и А. Северный, удостоилась беглого упоминания в «Окаянных днях» И. Бунина и широко разошедшейся двусмысленной эпиграммы В. Маяковского:
Ах, у Инбер! Ах, у Инбер!
Что за глазки, что за лоб!
Все глядел бы, все глядел бы,
Любовался на нее б!