Очень общо и непонятно. Вот что, Белютин, я вам говорю как Председатель Совета Министров: все это не нужно советскому народу. Понимаете, это я вам говорю! <…> Запретить! Все запретить! Прекратить это безобразие! Я приказываю! Я говорю! И проследить за всем! И на радио, и на телевидении, и в печати всех поклонников этого выкорчевать!
И еще один репортаж с места события – слово Борису Жутовскому:
Круг художников, в котором находился и я, попал тогда под разгром из‐за игры случая.
Мы понятия не имели о сложившейся к этому моменту в Союзе художников ситуации: одна команда живописцев, находящаяся у власти, решила, что пора сводить счеты с другой командой, которая подошла к этой власти слишком близко, и, чтобы убивать наверняка, придумала, как воспользоваться обстоятельствами и сделать это руками первого человека в государстве.
Нас же на выставку в Манеж, открытую к 30-летию МОСХа, пригласили буквально за день до его визита. <…> Нам выделили в Манеже на втором этаже три зала. <…>
На следующий день <…> я остался у входа и, когда подъехал Хрущев, пристроился к его свите и ходил за ним по первому этажу, слушал, как неведомый нам замысел приводится в исполнение.
Как он орал о том, что ему бронзы на ракеты не хватает, что картошка Фалька – это песня нищеты, а обнаженное тело его дивы – это не та женщина, которой надо поклоняться. Те же, кто рядом с ним, подливали масла в огонь. <…>
Все дальнейшее было глумлением. Витийством. Доставалось каждому.
<…> Когда Хрущев подошел к моей последней работе, к автопортрету, он уже куражился:
– Посмотри лучше, какой автопортрет Лактионов нарисовал. Если взять картон, вырезать в нем дырку и приложить к портрету Лактионова, что видно? Видно лицо. А эту же дырку приложить к твоему портрету, что будет? Женщины должны меня простить – жопа.
И вся его свита мило заулыбалась. <…>
Когда Хрущев пошел в соседний зал, где висели работы Соболева, Соостера, Янкилевского, я вышел в маленький коридорчик перекурить. Стою рядом с дверью, закрыв ладонью сигарету, и вижу, как в коридор выходят президент Академии художеств Серов и секретарь правления Союза художников Преображенский. Они посмотрели на меня, как на лифтершу, и Серов говорит Преображенскому: «Как ловко мы с тобой все сделали! Как точно все разыграли!» Вот таким текстом. И глаза на меня скосили. У меня аж рот открылся. Я оторопел. От цинизма. <…>
А Эрнст Неизвестный все это время зверюгой ходит. <…> Крайне максималистичен. Вожак. Поняв, что, быть может, это действительно финал, он встал перед Хрущевым и говорит: «Никита Сергеевич, вы глава государства, и я хочу, чтобы вы посмотрели мою работу». <…>
Как только Хрущев увидел работы Эрнста, он опять сорвался и начал повторять свою идею о том, что ему бронзы на ракеты не хватает. И тогда на Эрнста с криком выскочил Шелепин: «Ты где бронзу взял? Ты у меня отсюда не уедешь!» На что Эрнст, человек неуправляемый, вытаращил черные глаза и, в упор глядя на Шелепина, сказал ему: «А ты на меня не ори! Это дело моей жизни. Давай пистолет, я сейчас здесь, на твоих глазах, застрелюсь».
Выходили мы с выставки с таким чувством, будто у входа нас ждут «черные вороны» (Огонек. 1989. № 15. С. 18–19).
«В девять часов вечера я приехал домой. До двух часов ночи ждал ареста», – подтверждает другой участник выставки, Леонид Рабичев (Л. Рабичев. С. 84).
2 декабря. В «Правде» редакционная статья «Высокое призвание советского искусства – служить народу, делу коммунизма», где в негативном ключе упоминаются Р. Фальк, А. Древин, А. Васнецов, П. Никонов, А. Пологова, но не сказано ни слова об Э. Неизвестном и художниках студии Э. Белютина.
4 декабря. В «Правде» стихотворный фельетон А. Роховича «„Галатея“ абстракциониста» и карикатура, где изображен сам «абстракционист», человек с баками, в клетчатом пиджаке и узких брюках.
5 декабря. В «Литературной газете» передовая «Служить народу!» – о посещении Н. С. Хрущевым выставки в Манеже и статья Б. Иогансона «Сила искусства» – об этом посещении. В этом же номере письмо председателю Комитета партийно‐государственного контроля ЦК КПСС и Совета министров СССР А. Н. Шелепину от группы писателей (В. Аксенов, Н. Анциферов, Н. Асеев, Б. Ахмадулина, А. Безыменский, С. Баруздин, А. Вознесенский, Г. Владимов, В. Войнович, А. Гладилин и др.), приветствующих восстановление в соответствии с решением Пленума ЦК КПСС «подлинно всенародного контроля, уничтоженного в период культа личности Сталина».
В годы деятельности ЦКК—РКИ, – говорится в письме, – рядом с миллионами добровольных контролеров активно работали советские писатели. <…> Мы считаем себя наследниками этой драгоценной традиции и готовы принять участие в работе Комитета.
8 декабря. В «Литературной газете» интервью с А. Твардовским, который сообщил, что
в одном из ближайших номеров будут напечатаны два рассказа А. Солженицына: «Матренин двор» из сельской жизни и «На станции Кречетовка», действие которого происходит в эти дни563.
В этом же номере отрывок из повести В. Аксенова «Апельсины из Марокко». Здесь же отчет о сессии Академии художеств СССР. Указывается, что единогласно избранный президентом В. Серов564
в своей заключительной речи оценил встречу в Манеже, состоявшийся там разговор как выдающееся событие в жизни советского искусства. Он говорил о том воодушевлении, о горячем желании работать, создавать произведения, достойные эпохи, которым охвачены сегодня все советские художники.
9 декабря. В «Правде» статья Владимира Серова, только что избранного президентом Академии художеств, «Художника вдохновляют дела и жизнь народа», где, в частности, сказано, что надо
серьезно подумать о выставках советского искусства за рубежом. Нечего таить греха, бывают случаи, когда они формируются с оглядкой на вкусы зарубежных снобов.
11 декабря. В «Литературной газете» стихи Александра Прокофьева, полемически направленные против «Треугольной груши» Андрея Вознесенского, и статья Павла Антокольского «Отцы и дети», поддерживающая художественные поиски В. Аксенова, Б. Ахмадулиной, А. Вознесенского, Б. Окуджавы.
12 декабря. Выступая на сессии Верховного Совета СССР, Н. С. Хрущев заявил, что
партия подвергла решительной и острой критике ошибки и злоупотребления Сталина, хотя она и не отрицает его заслуги перед партией и коммунистическим движением.
16 декабря. Слухи о том, что Постановление ЦК ВКП(б) о журналах «Звезда» и «Ленинград» будет вот-вот отменено, в очередной раз не подтвердились. Как записывает в этот день Г. Глёкин,
Ан. Андр. <Ахматова> сказала, что пресловутое постановление 46 года отменять не будут… «Но мне это все равно. Я понимаю. Им это (ее стихи. – Г. Г.) не нравится, а они хозяева положения. Мое отношение к Хрущеву это никак не изменит. Я – партии Хрущева» (Г. Глёкин. С. 204).
Против, – говорит А. Кондратович, – был Поликарпов: это было и его постановление, он его тоже сочинял, будучи секретарем Союза писателей в том старом, еще щербаковском смысле, комиссаром Союза, партийным руководителем при беспартийных, не понимающих своей пользы писателях… И Поликарпов тормозил продвижение проекта (А. Кондратович. Новомирский дневник. С. 77).
В «Правде» два стихотворения Евгения Евтушенко.
Владимир Фаворский направляет письмо Н. С. Хрущеву, где, в частности, сказано:
Когда кто-нибудь говорит о современной выставке «30 лет МОСХа», в большинстве случаев она нравится и своей полнотой, и разнообразием, и разными направлениями.
Кажется, почему бы не быть таким Советскому Искусству разнообразным и разносторонним, а не уничтожать половину его ради другой. <…>
И самое страшное теперь будет, если молодежь получит приказ, как делать вещи. А сейчас она ищет, и разнообразно.
Важно, чтобы содержание, которое они преподнесут нам, не было уже кем-то разжевано и проштамповано.
Они должны влюбиться в это содержание и тогда преподнести его нам. Вот это горение нужно всегда поддерживать в молодежи (Ю. Герчук. Кровоизлияние в МОСХ. С. 262–263).
Запись в дневнике Корнея Чуковского:
«Сибирские огни» приняли к напечатанию Лидину повесть «Софья Петровна». Но по свойственной редакторам тупости требуют озаглавить ее «Одна из тысяч». Лида – фанатик редакционного невмешательства, отвергает все поправки, внесенные ими. Между тем еще полгода тому назад нельзя было и подумать, что эта вещь может быть вынута из-под спуда. Сколько лет ее рукопись скрывалась от всех как опаснейший криминал, за который могут расстрелять. А теперь она побывала в «Новом Мире», в «Знамени», в «Советском писателе», в «Москве» – все прочитали ее и отвергли, а «Сибирские огни» приняли и решили печатать в феврале.
Впрочем, все зависит от завтрашней встречи с Н. С. Хрущевым. Не исключено, что завтра будет положен конец всякому либерализму. И «Софье Петровне» – каюк (К. Чуковский. Т. 13. С. 356).
Судя по письму, которое 18 декабря Лидия Чуковская отправила Л. Пантелееву, так и вышло:
Мне за последние месяцы вернули «Софью» из «Знамени», потом из «Москвы». Потом «Москва» попросила снова. В это же время телеграмма из «Сибирских Огней»: «Повесть печатается в феврале». Затем «Москва» снова вернула ее мне, сообщив, что будет печатать «на ту же тему» не меня, а Овалова. Затем – пакет из «Сибирских Огней» с извещением, что «Софья» уже две недели в наборе – и с копией сданной в набор рукописи. <…> Затем – вчера утром! – меня вызвали в «Советский Писатель» и дали подписать договор на «Софью» – «рукопись о