По требованию властей Евтушенко вместо «криминальной» строфы «Мне кажется сейчас – я иудей. Вот я бреду по древнему Египту. А вот я, на кресте распятый, гибну, и до сих пор на мне – следы гвоздей» вынужден был написать: «Я здесь стою, как будто у криницы, дающей веру в наше братство мне. Здесь русские лежат и украинцы, с евреями лежат в одной земле». Ровно так же вместо строфы «И сам я, как сплошной беззвучный крик, над тысячами тысяч погребенных. Я – каждый здесь расстрелянный старик. Я – каждый здесь расстрелянный ребенок» в симфонии поется: «Я думаю о подвиге России, Фашизму преградившей путь собой, До самой своей крохотной росинки Мне близкой всею сутью и судьбой».
Естественно, что вынужденные строфы Евтушенко в своих сборниках никогда не публиковал, как не исправил текст в своей рукописи и Шостакович.
Первое исполнение 13‐й симфонии Шостаковича, – вспоминает А. Баранович-Поливанова, – было воспринято не как очередное произведение композитора, а как общественно-политическое событие. И в первую очередь из‐за «Бабьего Яра», прозвучавшего благодаря, как всегда, не столько пронзительной, сколько пронзающей музыке автора, как набат. <…> Шостаковича и Евтушенко571 вызывали без конца. А я поймала себя на мысли (как оказалось, не я одна, а очень многие), что после концерта и авторов, и исполнителей, и слушателей посадят в воронки и прямо из Консерватории препроводят на Лубянку <…> (А. Баранович-Поливанова. Оглядываясь назад. М., 2001. С. 170–171).
История Тринадцатой симфонии дальше сложилась так, что постепенно ее стали протаскивать. В Ленинграде ее исполнил Темирканов. Уже пластинка продавалась. Уже готовится, вроде, издание. И все равно: то будет, то – нет572. Пластинка была записана в 1965 году, ее мариновали столько времени! Появилась она в продаже только в 1972 году. <…>
О Тринадцатой симфонии просто говорилось на партактивах, о том, что это не наша музыка и: «Что это у вас за кандидат в партию, который нам преподносит такую симфонию?» (Кирилл Кондрашин рассказывает).
22 сентября 1965 года Мария Юдина напишет Шостаковичу:
Полагаю, что я могу сказать Спасибо и от покойных Пастернака, Заболоцкого, бесчисленных моих друзей, от замученных Мейерхольда, Михоэлса, Карсавина, Мандельштама, от безымянных сотен тысяч «Иванов Денисовичей», всех не счесть, о коих Пастернак сказал – «замученных живьем» – Вы сами все знаете, все они живут в Вас, все мы сгораем в страницах этой Партитуры, Вы одарили ею нас, своих современников – для грядущих поколений… (М. Юдина. Нереальность зла. С. 285).
На экраны выпущен фильм Алексея Сахарова «Коллеги» по одноименной повести Василия Аксенова.
19 декабря. Умер художник Георгий Семенович Верейский (род. в 1886).
20–21 декабря. Из письма Юлиана Оксмана Глебу Струве:
На перевыборах правления ССП, если они состоятся в феврале, я надеюсь выступить с мотивированным заявлением об отстранении от ответственных должностей в Союзе всех тех писателей, которые выступали лжесвидетелями на закрытых процессах в 1936–1952 гг. в Москве и в Ленинграде. Это, конечно, программа-минимум, но я могу называть имена только тех, о ком слышал от их жертв. Так, напр<имер>, профессор Р. М. Самарин, будучи деканом филологического факультета Моск<овского> гос<ударственного> унив<ерситета>, в числе многих других отправил в лагерь на 5 лет доцента А. И. Старцева, обвинив последнего в том, что его «История Северо-Американской Литературы», Т. 1, написана по заданию Пентагона. Так, директор издат<ельств>а «Совет<ский> писатель» <Н. В. Лесючевский>, главный распорядитель бумаги и денег, отпускаемых на совет<скую> литературу, в бытность свою в Ленинграде отправил в лагеря Николая Заболоцкого, Е. М. Тагер, а на тот свет – поэта Бориса Корнилова. Сверх того, по его донесениям было репрессировано еще не менее 10 литераторов. И Старцев, и Заболоцкий, и Елена Михайловна <Тагер>, и Ольга Берггольц (жена Корнилова) писали во все учреждения о злодействах Самарина и Лесючевского, но никаких последствий их протесты не имели. Самое страшное, что ни Самарин, ни Лесючевский не опровергали разоблачений, но ссылались на то, что они искренно считали всех оклеветанных ими писателей антисоветскими людьми (Из архива Гуверовского института. С. 36–37).
20 декабря. Александр Солженицын из Рязани пишет Михаилу Шолохову в Вешенскую:
Глубокоуважаемый Михаил Александрович! Я очень сожалею, что вся обстановка встречи 17 декабря, совершенно для меня необычная, и то обстоятельство, что как раз перед Вами я был представлен Никите Сергеевичу, помешали мне выразить Вам тогда мое неизменное чувство: как высоко я ценю автора бессмертного «Тихого Дона»… (М. Шолохов. Письма. С. 390).
В позднейших «очерках литературной жизни» Солженицын о знакомстве с Шолоховым вспоминает, впрочем, с другими интонациями:
<…> мне предстояло идти прямо на Шолохова, никак иначе. Я – шагнул, и так состоялось рукопожатие. Царь – не царь, но был он фигурой чересчур влиятельной, и ссориться на первых шагах было ни к чему. Но и – тоскливо мне стало, и сказать совершенно нечего, даже любезного.
– Земляки? – улыбался он под малыми усиками, растерянный, и указывая пути сближения.
– Донцы! – подтвердил я холодно и несколько угрожающе (А. Солженицын. С. 65).
21 декабря. В «Правде» перепечатан дореволюционный фельетон Аркадия Аверченко «Крыса на подносе», высмеивающий авангардистское искусство тех лет. Как вспоминает Эрнст Неизвестный, помощник Хрущева В. Лебедев вызывал его в ЦК и требовал написать покаянное письмо.
Видимо, это было партийное задание, и он, как исправный функционер, выламывал мне руки. Иногда угощал пряником, чтобы добиться своего. Я написал Хрущеву письмо, которое, по заявлению Лебедева, не удовлетворило Идеологическую комиссию ЦК. Лебедев сказал так: «Никита Сергеевич прочитал ваше письмо с интересом, но оно не удовлетворило Идеологическую комиссию ЦК, поэтому оно не может быть напечатано как символ того, что вы прислушались к критике».
Вот это письмо:
«Дорогой Никита Сергеевич, я благодарен Вам за отеческую критику. Она помогла мне. Да, действительно, пора кончать с чисто формальными поисками и перейти к работе над содержательными монументальными произведениями, стараясь их делать так, чтобы они были понятны и любимы народом. <…>
Никита Сергеевич, клянусь Вам и в Вашем лице партии, что буду трудиться не покладая рук, чтобы внести свой посильный вклад в общее дело на благо народа».
На документе пометка: «Тов. Хрущев читал. Разослать. 29.XII-62» (цит. по: Ю. Герчук. Кровоизлияние в МОСХ. С. 45, 270).
В эфир вышла телевизионная передача «Кинопанорама».
22 декабря. В «Литературной газете» речь секретаря ЦК КПСС Л. Ф. Ильичева «Творить для народа, во имя коммунизма» на встрече руководителей партии и правительства с деятелями литературы и искусства 17 декабря. Из речи:
Мы должны внести полную ясность:
мирного сосуществования коммунистической идеологии и идеологии буржуазной не было и быть не может. Партия выступала и будет выступать против буржуазной идеологии, против любых ее проявлений. <…>
Мы не имеем права недооценивать опасность диверсий буржуазной идеологии в сфере литературы и искусства.
Идея сосуществования в области идеологии есть не что иное, как предательство интересов марксизма-ленинизма, интересов социализма.
В Центральном Доме литераторов обсуждение повести А. Солженицына «Один день Ивана Денисовича». По свидетельству Р. Орловой,
зал был переполнен. Горячий накал страстей. Выступали в большинстве своем люди отсидевшие. К<араганов> председательствовал.
В самом конце выступила и я. И вмешалась в тот спор о Солженицыне, который начался до опубликования повести и продолжался долго. Почему не изображена «главная трагедия» – так это многие формулировали, – трагедия арестованного коммуниста, оставшегося верным идеям партии и в тех условиях?
Я сказала тогда, что кроме права каждого писателя писать о том, что близко именно ему, есть и другое обстоятельство. Для чего существует партия? Для себя самой? Как только партия перестает существовать для Ивана Денисовича и тысяч таких, как он, партия вырождается в антинародную секту. И это относится не только ко всей партии в целом, но и к каждому ее члену. Зачем вступил? Для личного преуспеяния, как в правящую партию, или чтобы людям было лучше жить, чтобы Ивану Денисовичу жилось по-человечески?
Здесь меня прервал громким криком Рудольф Бершадский: «Так что ж, по-вашему, у нас не было партии? Она перестала существовать?» <…>
В тот момент по такому обвинению («не было партии») уже снова можно было организовать «дело».
В своей заключительной речи К. осторожно поправлял все «крайности»: он возражал В. Померанцеву, сравнившему наши и фашистские лагеря; меня он взял под защиту, заявил, что «Бершадский не понял Орлову», что в Программе КПСС записано – все для человека, что именно это я имела в виду (Р. Орлова. Воспоминания о непрошедшем времени. С. 101–102).
23 декабря. В «Правде» отрывок из рассказа Александра Солженицына «Случай на станции Кречетовка».
Это, – говорит А. Солженицын, – уже давало гарантию, что не задержит цензура набираемые в «Новом мире» «Кречетовку» и «Матрёну» (А. Солженицын. С. 71).
24 и 26 декабря. В Колонном зале Дома союзов заседает Идеологическая комиссия ЦК КПСС с участием молодых писателей, художников, композиторов, творческих работников кино и театров Москвы. Выступая в первый день, Евгений Евтушенко сказал:
<…> меня глубоко тронули, заставили задуматься слова Никиты Сергеевича Хрущева о том, что у нас не может быть мирного сосуществования в области идеологии.