Это было нечто грандиозное по нахальству, ловчильству, пакости и глупости, – 9 июля рассказывает Наталья Кончаловская в письме Юлиану Семенову. – Начиная с того, что этот черносотенец устроил выставку с помощью Министерства культуры без какого бы то ни было участия и разрешения МОСХа. <…> С четырех утра к Манежу выстроилась очередь на выставку. Что там было – невообразимо!685<…> В книге отзывов писали либо – гениально, либо – говно! Кончилось все скандалом. «Вечерка» напечатала о выставке ругательную статью за подписью Кибальникова, Петрова и еще какого-то члена. Все это организовал МОСХ. На следующий день назначено было обсуждение самой выставки. Его не успели начать, как пришлось просто выключить провода: ворвалась толпа каких-то девок студенток, которая стала орать: «Долой Кибальникова, подать его сюда, мы ему бороду выщипаем!» Милиция стала их выпроваживать, но они сели и легли на пол и устроили точь-в-точь как в негритянских событиях «сидячую забастовку». Тут подоспело множество иностранных корреспондентов и журналистов и давай щелкать аппаратами. В это время подкатил Леонид Ильич Брежнев, его постарались не впустить, дабы он не попал в объективы сплетников. Через три часа все газеты Европы были полны сенсации: «Скандал в Манеже!», «Свобода творчества в СССР» и т. д. Но самое интересное, что к Фурцевой были присланы на следующий день приглашения для Глазунова из всех национальных музеев с запросами устройства выставки «гениального русского художника». Его ждут в Риме, Париже, Нью-Йорке, Лондоне! Каково! (Ю. Семенов. С. 37–38).
Разбираясь в причинах этого скандального успеха, председатель КГБ В. Семичастный 20 июня доложил в ЦК КПСС:
Используя недозволенные приемы саморекламы, Глазунов способствовал созданию обстановки определенной нервозности и ажиотажа на выставке. Несмотря на то, что отдел изобразительных искусств разрешил отпечатать лишь 300 экземпляров афиш, Глазунов добился изготовления <…> 1500 экземпляров, которые вместе со своими почитателями сам расклеивал в городе, <…> обращая особое внимание на места, где живут знакомые иностранцы. <…> Среди части посетителей распространен слух, что Глазунов является «мучеником», «борцом за правду», которого не признают в МОСХе. Этому способствовало поведение самого Глазунова на выставке, который нередко обращался к зрителям с жалобой, что он-де влачит жалкое материальное существование, что его не признают (Аппарат ЦК КПСС и культура. 1958–1964. С. 743).
На эту записку в тот же день отреагировали ответственные сотрудники Идеологической комиссии ЦК КПСС Д. Поликарпов и В. Кухарский, указав в своем ответе, что «открытие не было согласовано с МГК КПСС и состоялось в противовес мнению творческих организаций художников», причем
при организации выставки в Манеже не был учтен нездоровый сенсационный интерес, возбуждаемый вокруг Глазунова отдельными меценатствующими литераторами (С. Михалков, С. Смирнов, В. Захарченко, А. Коптяева и пр.), а также некоторыми органами печати <…>
Организация персональной выставки работ И. Глазунова в Манеже является беспрецедентной. До сих пор в этом зале не устраивались персональные выставки даже крупнейших советских художников <…> В выставочном зале собралось несколько сот приглашенных Глазуновым любителей сенсаций и скандальчиков, которые своими выкриками и шумом создали ненормальную обстановку. В этих условиях проводить обсуждение выставки оказалось невозможным, и оно было отменено <…>
Учитывая недопустимость подобных явлений в организации массовых мероприятий по линии учреждений культуры, считаем необходимым: установить впредь, что центральные и республиканские учреждения могут проводить массовые мероприятия в Москве только с ведома и согласия МГК КПСС; заслушать в ЦК КПСС объяснения Министра культуры СССР т. Фурцевой Е. А. по поводу организации в Москве выставки работ И. Глазунова… (Там же. С. 745–747).
19 июня объяснительную записку представила в ЦК КПСС не Е. А. Фурцева, а ее заместитель А. Н. Кузнецов, отметивший, что «в течение ряда лет вокруг творчества И. Глазунова накапливалась нездоровая атмосфера», причина которой в предвзятом отношении руководства МОСХа к художнику. Выставка, разрешенная Министерством культуры, должна была тем самым
перевести этот вопрос в рамки нормальной творческой жизни и положить конец шумихе <…>
Пример с Глазуновым показывает, что московская организация художников слабо ведет работу среди молодежи, вместо объединения художников вокруг задач советского искусства происходит их отталкивание в оппозиционный лагерь.
По нашему мнению, руководство Московского отделения Союза художников РСФСР должно решить вопрос о переводе Глазунова из кандидатов в члены Союза, обеспечив при этом серьезную и постоянную творческо-воспитательную работу с этим художником, как и с другими молодыми членами Союза (Там же. С. 757–762).
20 июня. Из дневника Александра Гладкова:
Коля <Н. В. Панченко> рассказал о группе «русситов», куда его затягивал этот Глазунов. Это полускрытая литературная группировка – не совсем „кочетовцы“, но близко: националисты, консерваторы. Во главе их будто бы Солоухин (А. Гладков // Новый мир. 2014. № 2. С. 140).
25 июня. Выступая с докладом на встрече руководителей Ленинграда с интеллигенцией, посвященной итогам выполнения решений Июньского (1963 г.) пленума ЦК КПСС, секретарь промышленного обкома Г. А. Богданов подвергает критике стихотворение Александра Кушнера «Два мальчика»:
Два мальчика, два тихих обормотика,
Ни свитера, ни плащика, ни зонтика,
Под дождичком на досточке качаются,
А песенки у них уже кончаются. <…>
Качаются весь день с утра и до ночи.
Ни горя, ни любви, ни мелкой сволочи;
Все в будущем, за морем одуванчиков,
Мне кажется, что я один из этих мальчиков.
Мы <…>, – сказано в докладе, – считаем Кушнера способным поэтом, мы <…> хотим, чтобы этот способный поэт писал так, чтобы нельзя было трактовать и так, и этак, – прокомментировал Богданов. – Мы хотим… чтобы была одна трактовка <…> А мы видим, что здесь по меньшей мере пессимизм. Ничего у человека нет, ни любви, ни горя, ни радости, ни мелкой сволочи… (цит. по: А. Тюрин. С. 76).
Июнь. Иосиф Бродский обращается к Генеральному прокурору СССР Р. А. Руденко с письмом, в котором, в частности, сказано:
К сожалению, я не имею понятия о форме, в которой у меня есть право к Вам обратиться. Я знаю только, что мой приговор «обжалованию не подлежит». Я даже не знаю, есть ли у меня вообще данное право. Но я твердо убежден, что, как гражданин своей страны и как человек вообще, я имею право протестовать против того, что мне кажется несправедливым. Это человеческое право, и оно дается человеку с его рождением. Поэтому я обращаюсь к Вам… <…>
Товарищ Генеральный Прокурор! Ни юридически, ни нравственно я не виновен. Я не уклонялся от общественно-полезного труда и не вел антиобщественного паразитического образа жизни… Я имею все основания обвинять суд в недобросовестности и фальсификаторстве, в преднамеренном осуждении. Ничем иным нельзя объяснить столь явное пренебрежение к фактам.
Все это произошло потому, что я, что бы ни говорил суд, действительно поэт; пишу свои стихи и перевожу стихи зарубежных поэтов. Я убежден, что придет время, когда о недостатках и достоинствах моих стихов и переводов будут судить сведущие люди, а не те, что заявили в своем постановлении, будто я «…писал ущербные, упадочнические стихи, которые распространял среди молодежи Москвы и Ленинграда». Это глупость, смешанная с ложью. <…>
Я прошу повторного разбирательства. Если я не прав, я ничего не выиграю. Но я знаю, что я ни в чем не виноват, и ничего не боюсь.
Я прошу у Вас не милости, а справедливости и верю, что мне не будет в этом отказано и я получу возможность вернуться к своему труду (Л. Чуковская. Записки об Анне Ахматовой. Т. 3. С. 471, 474).
Журналы в июне
В «Новом мире» (№ 6)686 отрывок из трагедии Анны Ахматовой «Пролог, или Сон во сне» (с предисловием А. Синявского), «Дождь пополам с солнцем» Ефима Дороша, статья Игоря Виноградова «Деревенские очерки В. Овечкина»687.
В «Юности» (№ 6) отрывок (12 строк) из поэмы «Полина» Леонида Губанова – его единственная прижизненная публикация в советских литературных журналах:
Холст 37 на 37.
Такого же размера рамка.
Мы умираем не от рака
и не от старости совсем!
Когда изжогой мучит дело,
нас тянут краски теплой плотью.
Уходим в ночь от жен и денег
на полнолуние полотен.
Да, мазать мир!
Да, кровью вен!
Забыв болезни, сны, обеты
и умирать из века в век
на голубых руках мольберта.
Тогда, – вспоминает Петр Вегин, – было модно раз в год посвящать номер журнала молодым поэтам и прозаикам. Как раз такой номер готовился в редакции. Евтушенко пришел к высшему руководству «Юности» – Борису Полевому и Сергею Преображенскому, от которых зависели судьбы всех молодых. Битый час читал им – со своим артистизмом! – стихи Губанова, но опытные деляги нутром чуяли, что от каждой строчки губановских стихов веет неблагополучием. Для них, естественно. Тогда Евтушенко, надо отдать ему должное, категорически заявил, что если в номере молодых не будет стихов Губанова, то он выходит из редколлегии! Это была явная провокация, коронный Женин ход, но, раз он уперся, он должен был победить – таков у него характер (П. Вегин. Опрокинутый Олимп. С. 76–77).
Репликой «Куда до них Северянину!», подписанной инициалами А. С., откликнулся на эту публикацию журнал «Крокодил» (1964, № 28. С. 8). «Открытое письмо поэтам-дебютантам» в «Нашем современнике» напечатал Алексей Марков (1964, № 9. С. 107–109).