Все выступавшие по книге «Антимиры» отмечали незаурядный талант автора, интенсивность его творческих поисков, стремление утвердить в своей поэзии нравственный идеал времени. Исключение составила речь А. Прокофьева, который считает творчество Вознесенского псевдоноваторским, двигающим поэзию «не вперед, а назад».
Большинство выступавших (не только противники книги, но и ее защитники) отмечали, наряду с несомненными достоинствами сборника, увлечение автора формальными поисками, подчас недостаток гражданской зрелости, свидетельствующие о том, что А. Вознесенский находится еще в стадии становления и не достиг той творческой высоты, которая дает право на получение высокой награды. Однако масштаб дарования поэта, яркая оригинальность поэтического лица, новая современная образность, обращение поэта к значительным общественным темам, как, например, в поэме «Лонжюмо», дают, по мнению сторонников кандидатуры, основание для оставления ее для дальнейшего участия в конкурсе с тем, чтобы продолжить в прессе заинтересованный разговор о плодотворных тенденциях и недостатках в молодой поэзии. Эта точки зрения была высказана в выступлениях Н. Грибачева, Л. Новиченко, А. Лупана и других, и получила поддержку большинства членов Комитета (цит. по: В. Огрызко. Держусь на одной идеологии. С. 623).
Рассказав в дневнике о процессе Синявского и Даниэля, Дмитрий Голубков добавляет:
Параллельно разбирается иное дело – скандальное, грязное: Эрастов, содержащий ряд подпольных притонов для писателей: туда ходили «пайщики» (кооператива «Советский писатель»): Грибачев, Бор. Привалов, Поповкин и Малышев (журнал «Москва»), Полянский (оттуда)…837 Высокопоставленные клиенты были затушеваны на суде. Пострадал только Эрастов и еще несколько непосредственных «оргработников» (Д. Голубков. С. 355).
Олег Эрастов, впервые осужденный за сводничество в 1959 году, на этот раз действовал с размахом: в его деловой записной книжке было около 1400 номеров женщин и около 700 – мужчин. В отчете о процессе их имена скрыты под безликим наименованием «работники творческой и научной интеллигенции». Впрочем, этот пробел восполняется с помощью письма бывшей жены Эрастова – Н. Эрастовой – в Президиум XXIII съезда КПСС в марте 1966 года. Там упоминаются художники Яр-Кравченко и Литвинов, писатели Собко, Привалов, Карасев, Малышев, Куприянов. А зав. музыкальной частью ГАБТа Паппе присутствовал на процессе Эрастова в качестве свидетеля. 6 марта 1966 года Эрастов был осужден на 6 лет. Его клиенты остались на свободе (см. Московский комсомолец, 18 декабря 2001 года).
Журналы в феврале
В «Новом мире» (№ 2) статья В. Кардина «Легенды и факты». В «Сельской молодежи» (№ 2) стихотворение Варлама Шаламова «Первый снег». В «Москве» (№ 2) и в «Литературной Грузии» (№ 2) поэма Евгения Евтушенко «Пушкинский перевал».
Март
1 марта. А. Твардовский направляет письмо в Секретариат Союза писателей СССР:
Дорогие товарищи!
Как меня извещает генеральный секретарь Европейского сообщества писателей Джанкарло Вигорелли, 9.III в Париже созывается экстренное и конфиденциальное заседание президиума Сообщества, на котором я в качестве его вице-президента должен присутствовать. Заседание это очевидным образом вызвано теми разнообразными толками и кривотолками, которые продолжают занимать столь большое место на страницах зарубежной печати.
Я надеюсь, что мне нет необходимости специально останавливаться здесь на том, какую меру презрения и даже гадливости испытываю я вместе с вами в отношении этих двух литераторов, навсегда покрывших себя позором в глазах нашей общественности своим трусливым двоедушием и гражданской бесчестностью, позволившим им, называясь советскими писателями, печатать тайком за границей свою в сущности антисоветскую и антихудожественную стряпню, под псевдонимами Абрам Терц и Н. Аршак.
Но я должен сказать без обиняков, что я не мог бы взять на себя отстаивание на предстоящем парижском заседании всех тех положений, которые содержатся в опубликованном в «Литературной газете» заявлении Секретариата Союза писателей.
Мне кажется, что состоявшийся процесс и приговор придали этому делу неправомерные масштабы и принесли нам немало вреда и политических невыгод, причинили очевидный ущерб нашему престижу, порадовали наших врагов и огорчили наших друзей за границей, а также вызвали чувства недоумения в душах многих людей, в частности у молодежи. Этому в первую очередь способствовали отчеты «из зала суда» и «отклики», появлявшиеся в наших газетах и стилистикой своей часто напоминавшие ходовую фразеологию недобрых времен, бесповоротно осужденных партией и народом.
Я принадлежу к той части советских писателей (думаю, что самой большой и значительной части), которые считают, что Синявский и Даниэль должны были быть осуждены и преданы всяческому остракизму в общественном, а не уголовном порядке. Может быть, еще не поздно было бы и сейчас заменить этим людям уголовное наказание наказанием более страшным по существу, но более правомерным в данном случае, а именно – лишением их советского гражданства и выдворением за пределы СССР. Это, между прочим, сразу лишило бы их ореола «мучеников», «узников социализма» и удешевило бы их товар на антисоветском рынке, а также подчеркнуло бы полное внутренней силы и достоинства презрение нашей великой державы и общества к еще одной форме лая из подворотни.
Все вышеизложенное ставит меня на предстоящем заседании руководства КОМЕСа – в ложное положение. Я не мог бы, как уже сказал, отстаивать там официальное заявление Союза писателей, которое я не счел для себя возможным подписать при ознакомлении с его проектом. Прошу секретариат разрешить мне не выезжать на парижское заседание, если мне не будет подсказан иной выход из положения (А. Твардовский. Новомирский дневник. 1961–1966. С. 433–434).
2 марта. Председатель Верховного суда РСФСР Л. Н. Смирнов встречается в Центральном доме литераторов с московскими писателями, чтобы объяснить им приговор, вынесенный А. Синявскому и Ю. Даниэлю.
Запись в дневнике А. Твардовского:
Около 60–70 записок-вопросов, – все до единой – выражение недоумения, неприятия процесса и приговора.
– Почему бы их, как Тарсиса, не лишить сов[етского] гражданства и не выдворить к их западным покровителям?
– Суд не располагает (с 58 г.) такой мерой наказания.
– Почему их судили в уголовном порядке, а не в общественном?
– Я судил таким судом, какому они были преданы.
– Знаете ли вы высказывания Дж[она] Голлона, Л[уи] Арагона?838
– Зная английский, я читал выск[азывания] Голлона, но франц[узского] я не знаю и Арагона не читал (А. Твардовский. Новомирский дневник. 1961–1966. С. 436–437).
Я, – вспоминает об этой встрече В. Войнович, – от лица писательской общественности предложил взять их на поруки и послал судье записку, правда, анонимную, потому что боялся839. Таким образом, я придумал для власти выход из положения – мы признаем их преступниками, но раз вы, писатели, беретесь их перевоспитать, так уж и быть, не посадим. И скандал бы погас. И советская власть, может быть, продержалась бы еще лет на пять больше. Но случилось то, что случилось. Это был процесс, который подорвал власть, первый спиленный сук. И даже на него они не клюнули, и все завертелось дальше (Свободные люди. С. 59).
Кстати, во время этой встречи Смирнову были отправлены еще две записки, от Л. К. Чуковской – с утверждениями о неправомерности уголовного преследования за литературное творчество.
Этим же днем датированы сохранившиеся в домашнем архиве Владимира Тендрякова черновики его заявления, где, в частности, сказано:
Мне не удалось познакомиться с работами А. Терца и Н. Аржака, как и подавляющему большинству наших граждан. Статьи Еремина и Кедриной, газетные отчеты о судебном процессе – то анонимные с подписью «Корр. ТАСС», то подписанные совершенно неведомыми фамилиями – сводятся к одному: верь нам на слово, верь слепо, не задумываясь. <…> Волей-неволей я прихожу к выводу, что делается попытка вести идейную борьбу старыми способами тридцать седьмого года. <…>
И нужно ли говорить в заключение, что с письмом секретариата Союза писателей, по сути тоже анонимным, без подписей, с письмом, безответственно говорящим от лица всех писателей, я согласиться не могу, как не могу согласиться с редакционной статьей в «Правде».
5 марта. Умерла Анна Андреевна Ахматова (род. в 1889).
Первый секретарь ЦК ВЛКСМ С. П. Павлов направляет в ЦК КПСС информацию «О политических настроениях в новосибирском Академгородке», где, в частности, сказано:
В 1965 г. здесь выступали, например, главный редактор журнала «Новый мир» т. Твардовский и зав. отделом критики этого журнала т. Лакшин. Накануне на встрече с читателями в Новосибирске т. Твардовский проводил параллель между «Новым миром» и «Современником», говоря, что «Современник» был в 1860‐е годы штабом революционной принципиальности и демократии. <…> Тенденциозным было выступление в Академгородке заведующего отделом критики журнала «Новый мир» т. Лакшина, который дал собственное толкование слов В. И. Ленина о правде. «Нам нужна всякая правда» – утверждал т. Лакшин. – Нельзя правду делить на нашу правду и на не нашу правду… Нельзя противопоставлять правду века правде факта. Есть тенденция не замечать недостатки нашей жизни… Некоторые сомневаются, надо ли говорить правду, потому что ведь есть недоброжелатели…»
Подобные выступления получают в Академгородке благотворную почву, распространяются, интерпретируются, обобщаются. Критичность часто превращается в несдержанность, фрондерство, очернительство политики партии (