С этим ничего не поделаешь, как ничего нельзя поделать с распространением магнитофонных записей наших менестрелей, трубадуров и шансонье, не узаконенных Радиокомитетом, но зато полюбившихся миллионам. Устройте повальный обыск, изымите все пленки, все копии, арестуйте авторов и распространителей, – и все же хоть одна копия да уцелеет, а оставшись размножится, и еще того обильней, ибо запретный плод сладок. Помимо неподцензурных писем и литературы есть неподцензурная живопись и скульптура, и я даже предвижу появление неподцензурного кинематографа – как только кинолюбительская техника станет доступной многим. Этот процесс освобождения нашего искусства от всяческих пут и «руководящих указаний» развивается, ширится, и противостоять этому так же глупо и бессмысленно, как пытаться запереть табак или спиртное.
Лучше подумайте вот о чем: явно обнаруживается два искусства. Одно свободное и непринужденное, каким ему и полагается быть, распространение и воздействие которого зависит лишь от его истинных достоинств, и другое – признанное и оплачиваемое, но только угнетенное в той или иной степени, но только стесненное, а подчас и изувеченное всяческими компрачикосами, среди которых первыми на пути автора становится его же собственный «внутренний редактор» – наверное, самый страшный, ибо он убивает дитя еще в утробе. Которое из этих двух искусств победит – предвидеть нетрудно. И волей-неволей, но приходится уже сейчас сделать выбор – на какую же сторону из них встанем, которое же из них мы поддержим и отстоим.
Потребовав немедленной публикации неизданных произведений А. Солженицына, писателя, «в котором сейчас больше всего нуждается Россия», Г. Владимов задается вопросом:
И вот я хочу спросить полномочный съезд – нация ли мы подонков, шептунов и стукачей или же мы великий народ, подаривший народу плеяду гениев? Солженицын свою задачу выполнит, я в это верю столь же твердо, как и он сам, но мы-то здесь при чем? Мы его защитим от обысков и конфискаций? Мы пробили его произведения в печать? Мы отвели от его лица липкую и зловонную руку клеветы? Мы хоть ответили ему вразумительно из наших редакций и правлений, когда он искал ответа? <…>
Письмо Солженицына стало уже документом, который обойти молчанием нельзя, недостойно для честных людей. Я предлагаю съезду обсудить это письмо в открытом заседании, вынести по нему ясное и недвусмысленное решение и представить это решение правительству страны» (Г. Владимов. Т. 4. С. 145–148).
31 мая. «Комсомольская правда» перепечатывает фельетон «Светлана и доллары», посвященный Светлане Аллилуевой, из парижского еженедельника «L’ Humanite Dimanche».
Письмо Александра Солженицына IV съезду писателей опубликовано в парижской газете «Монд».
И целую декаду – первую декаду июня, чередуя с накалёнными передачами о шестидневной арабо-израильской войне, – несколько мировых радиостанций цитировали, излагали, читали слово в слово и комментировали (иногда очень близоруко) моё письмо.
А боссы – молчали гробово.
И так у меня сложилось ощущение неожиданной и даже разгромной победы! (А. Солженицын. С. 177).
В Центральном Доме литераторов на вечере, посвященном 75-летию Константина Паустовского, выступают В. Каверин, Н. Атаров, В. Шкловский, А. Тарковский, А. Макаров, А. Яшин, И. Козловский, Ю. Бондарев, С. Михалков, А. Бек, Б. Балтер, М. Алигер.
Впоследствии этот вечер заслуженно называли «антисъездом», – вспоминает Вениамин Каверин. – <…> На вечере литература явилась как призвание, как чудо. А на съезде она выглядела службой, прислуживанием, выслуживанием, одним из факторов не общества, а государства. На вечере ничего не было предусмотрено заранее, он сложился естественно, непроизвольно, и даже не сложился, а взорвался, как правдивое отражение того, чем в действительности жила и дышала литература. А на съезде говорилось о том, как заставить ее дышать согласно постановлениям ЦК и Секретариата. Увы, даже не Устава Союза писателей (В. Каверин. Эпилог. С. 415–416).
Вечер Паустовского, – прибавляет Александр Макаров, —
был довольно с горчицей. Каверин, открывая, заявил, что в литературе у нас есть направления, и назвал Булгакова и лишь потом юбиляра. В зале запахло жареным. Так и пошло: каждый выступающий говорил тоже с намеками. Яшин, что Паустовский изменил его жизнь, напечатав в «Литературной Москве» «Рычаги», сделав его, Яшина, бедняком, но зато честным человеком. Балтер говорил – плел что-то о трагедии художника, который не может сказать, не знает, что сказать, хотя к Паустовскому это никакого отношения не имеет, это Балтер, десять лет назад написавший средненькую повестушку, не знает, что сказать. В общем, получился эдакий оппозиционный вечер, а сверху было сделано все, чтобы он был таким. Ведь это надо же было к 75-летию ничем не наградить старика. Ясно, что весь зал был настроен возбужденно и запретное падало на благодатную почву (В. Астафьев, А. Макаров. С. 214–215).
В Доме актера ВТО творческий вечер Владимира Высоцкого – его первое официальное выступление в Москве.
Ю. Любимов был болен, и открыл вечер А. Аникст – член худсовета театра. Он начал с того, что он – в трудном положении. Обычно все знают хорошо того, кто представляет, и хуже – того, кого представляют. А тут, наверное, мало кто знает его, но зато все знают Высоцкого. Аникст подчеркнул, что это первый вечер «Таганки» в ВТО. И сам Высоцкий, и его товарищи рассматривали этот вечер как отчет всего театра. И как это хорошо, что у входа такие толпы желающих, как и перед театром…905 Вот и начали с опозданием, потому что он (Аникст) не мог войти. И только когда он сказал, что они и есть Высоцкий и без него не начнут, его пропустили. Зал развеселился. <…>
Вел вечер В. Золотухин.
Начали с «Антимиров», потом отрывки из «Павших…». Высоцкий пел и читал, и, чтобы дать ему чуть передохнуть, читали и пели другие актеры. Потом фрагмент из «10 дней…» с чередованием отрывков из фильмов «Я родом из детства» и «Штрафной удар». Затем финал «Галилея» и много песен – песен самых последних… (В. Бакин. С. 201–202).
Председатель Комитета по кинематографии А. В. Романов на заседании бюро художественного совета киностудии «Мосфильм» прочитывает отзыв о фильме Андрея Тарковского «Андрей Рублев», подготовленный в ЦК КПСС. В документе
отмечается особо, что идейная концепция фильма является ошибочной, носит антиисторический характер. История Руси конца XIV – начала XV веков показана как период страданий, народного молчания и терпения. <…> Между тем из любого учебника известно, что это был период массовых народных восстаний против монгольского ига, период острой борьбы, которая облегчала освобождение всех русских земель от власти монгольских феодалов и заложила основы их объединения в едином государстве. <…> Отмечается, что фильм унижает достоинство русского человека, превращает его в дикаря, чуть ли не в животное. <…>
Такая непроясненная во многом ошибочная идейная концепция фильма ведет к тому, что фильм оказывается неприемлемым, ибо работает против нас, против нашего народа и его истории, против партийной политики в области искусства.
Идейная порочность фильма не вызывает сомнений (Кинематограф оттепели. 1998. С. 146–147)906.
Май. Валентин Катаев направляет в президиум съезда писателей телеграмму:
Дорогие товарищи, не имея возможности по тяжелым семейным обстоятельствам и состоянию здоровья присутствовать на съезде, довожу до вашего сведения, что считаю совершенно необходимым открытое обсуждение съездом известного письма Солженицына, с основными положениями которого я вполне согласен (Слово пробивает себе дорогу. С. 218).
В самиздате распространяется письмо Виктора Сосноры, где сказано:
Письмо <А. Солженицына>, которое должно было стать на съезде одним из программных, – скрыли. Чего этим добились? Письмо за две недели уже распространено в тысячах экземпляров <…> Еще через две недели не будет ни одного человека в России, и не только в России, кто его не прочитал бы. В мощной организации, состоящей из шести тысяч членов, мы, члены, не имеем даже права публично заявить о своем мнении. Мы, как графоманы-пенсионеры, пишем почти подпольные молитвы-письма, и куда же? В свой собственный Секретариат! Потеряна всякая литературная этика (Там же. С. 228–229).
Маем датировано и письмо Василия Аксенова IV съезду писателей:
Я хочу заявить, что солидарен с Солженицыным по вопросу о цензуре. Невероятное долголетнее непрекращающееся давление цензуры опустошает душу писателя, весьма серьезно ограничивает его творческие возможности. Самым отвратительным детищем цензуры является так называемый «внутренний цензор», который стоит за спиной писателя во время работы, дышит ему в затылок, предостерегает, ехидничает, хватает за руку. <…>
Мне кажется, что следует в значительной степени ограничить влияние цензуры на наш литературный процесс, воспретить ей вторгаться в художественную ткань произведений. Кроме того, я хочу сообщить Президиуму съезда следующее. То, что Солженицын сообщил об обстоятельствах своей жизни и работы в последние годы, поразило меня. Я, как должно быть и многие другие наши коллеги, испытываю глубокую тревогу за судьбу одного из самых талантливых советских писателей (В. Аксенов. Ловите голубиную почту… С. 397–398).
Валентин Распутин принят в СП СССР.
Юрий Соболев, назначенный главным художником журнала «Знание – сила», приглашает к постоянному сотрудничеству Илью Кабакова, Эрнста Неизвестного, Юло Соостера, Виктора Пивоварова, Владимира Янкилевского, Анатолия Брусиловского и других художников.
Впрочем, интерес к творчеству художников-нонконформистов этот журнал проявил гораздо раньше, по инициативе его художественных редакторов – сначала Бориса Алимова, затем Бориса Лаврова. Журнал, – как вспоминает Михаил Гробман, —