И это все теперь зависит целиком от Вас, Константин Александрович, – только от Вас. <…>
Ответственность, какую Вы, Константин Александрович, нынче берете на себя во всем этом деле, имеющем такие болезненные симптомы на будущее нашей литературы <…> очень велика, и не думаю, что она Вам легка. <…>
Надо кончать с этим делом, дорогой Константин Александрович (Слово пробивает себе дорогу. С. 299–311).
А дальше: дал двум-трём близким приятелям, – комментирует А. Солженицын, – и кто-то из них, соблазнясь, швырнул письмо в Самиздат. Твардовский только ахнул вослед (А. Солженицын. С. 210).
Уже 31 января об этом письме ЦК КПСС проинформировал новый председатель КГБ СССР Ю. В. Андропов, приведя в своем донесении отрывки из него, «полученные, – как сказано, – оперативным путем» (Кремлевский самосуд. С. 72–75). А само письмо Твардовского, не предназначенное для публичного распространения и, уж тем более, для передачи за рубеж, было опубликовано мюнхенским журналом «Посев» (1968, № 10).
7–15 января. В Москве и Ленинграде гастроли Симфонического оркестра Би-би-си. Один из дирижеров – выдающийся французский композитор-авангардист Пьер Булез. На концертах, проходивших под его управлением, звучат фрагменты оперы Берга «Воццек», Шесть пьес и Вариации Веберна, Пять пьес Шёнберга, а также собственное сочинение Булеза «Взрыв» (Eclat), вызвавшее бурную реакцию публики – от возмущения до восхищения. Молодые советские композиторы встретились с Булезом в квартире Эдисона Денисова.
8–12 января. В Москве судебный процесс по делу Александра Гинзбурга, Юрия Галанскова, Алексея Добровольского и Веры Лашковой932. Всем четверым предъявлено обвинение по ст. 70 УК РСФСР (антисоветская пропаганда и агитация), а Галанскову дополнительно по ст. 88 ч. 1 УК РСФСР (незаконные валютные операции). Гинзбургу вменяется в вину составление и передача на Запад «Белой книги» по делу Синявского и Даниэля, Галанскову – составление самиздатского литературно-публицистического сборника «Феникс-66», Добровольскому и Лашковой – содействие Гинзбургу и Галанскову.
Павел Литвинов и Лариса Богораз еще во время процесса откликнулись на него открытым письмом «К мировой общественности», где, в частности, сказано:
Граждане нашей страны! Этот процесс – пятно на чести нашего государства и на совести каждого из нас. <…> Сегодня в опасности не только судьба подсудимых – процесс над ними ничуть не лучше знаменитых процессов тридцатых годов <…>»933
Процесс этот по форме действительно беззаконнее всех предыдущих, – 13 января записала в дневник Лидия Чуковская. – Судьи не давали говорить свидетелям защиты и адвокатам. Публика (подобранная по билетам) улюлюкала на подсудимых и свидетелей защиты. Когда одна свидетельница что-то говорила в защиту Алика, он сам ей крикнул: «Что ты пытаешься, Андропов в зале!» Мать Гинзбурга сначала не пускали, а пустив, почти не слушали… (Л. Чуковская. Дневник – большое подспорье… С. 211).
И, наконец, запись в дневнике Корнея Чуковского от 11 января:
Мне кажется, это – преддекабристское движение, начало жертвенных подвигов русской интеллигенции, которые превратят русскую историю в расширяющийся кровавый поток. Это только начало, только ручеек. Любопытен генерал Григоренко – типичный представитель 60‐х годов прошлого века. И тогда были свои генералы. Интересно, ширится ли армия протестантов, или их всего 12 человек: Таня, Павлик, Григоренко, Кома Иванов – и обчелся.
Павлик вручил иностранным корреспондентам вполне открыто свое заявление, что нужно судить судей, инсценировавших суд над четырьмя, что Добровольский – предатель, что все приговоры были предрешены, что весь зал был заполнен агентами ГПУ, – и это заявление вместе с ним подписала жена Даниэля (К. Чуковский. Т. 13. С. 454).
12 января. Мосгорсуд приговаривает А. Гинзбурга к пяти годам лишения свободы (по ст. 70 УК РСФСР), Ю. Галанскова – к семи, А. Добровольского – к двум, В. Лашкову – к одному934. Адвокаты всех четырех осужденных подали кассационные жалобы. После кассационного разбирательства в Верховном суде РСФСР которое состоялось 16 апреля 1968 года, приговор Мосгорсуда был оставлен в силе. В. Лашкова, отбыв полный срок наказания, освобождена 17 января 1968 года.
16 января. Григорий Свирский на отчетно-выборном партийном собрании Московской писательской организации в присутствии секретаря ЦК КПСС П. Н. Демичева резко выступает против сталинистского направления в советской словесности и против «власти цензуры»:
Наблюдается ли какая-нибудь закономерность в том, что разрешают и что запрещают? По каким целям ведется огонь? Порой огонь на уничтожение… Годами не печатается Солженицын – это известно. Не печатают произведения Аксеновой-Гинзбуpг и других коммунистов, вернувшихся из беpиевских застенков. Это недостойный и, как показало время, бессмысленный акт… (цит. по: Е. Раскатова // Вестник Ивановского гос. технологического университета. 2008. № 3. С. 53).
Текст этого выступления был самим автором направлен Л. И. Брежневу и широко разошелся в самиздате. По словам Ефима Эткинда, его «широко читали во всех концах Советского Союза и радовались не только мужеству оратора, но и победе справедливости». За это выступление Г. Свирский решением Фрунзенского райкома партии был 27 марта исключен из КПСС.
22 января. В издательстве «Детская литература» подписана в печать «Вавилонская башня и другие древние легенды». Над переработкой библейских текстов для детей работал коллектив авторов (несколько текстов пересказал Валентин Берестов; рассказ «Виноградник Навуфея» подготовил прот. Александр Мень, сдав его в печать под именем М. С. Агурского). Идея книги и общая редакция – К. Чуковского935.
К. Чуковский: Здесь, в этой книге, мы попытались пересказать для детей несколько чудесных легенд древнего еврейского народа, которые вот уже тысячи лет волнуют миллионы сердец – так они прекрасны и мудры. Недаром в течение многих веков замечательные скульпторы, живописцы, поэты создали по этим легендам столько бессмертных произведений искусства.
В. Берестов: Книгу уже печатали, когда случилось неожиданное и малопонятное. Корней Иванович в интервью корреспонденту «Труда» упомянул и о «Вавилонской башне». Был самый разгар «великой культурной революции» в Китае. Хунвейбины заметили эту публикацию в «Труде» и громогласно потребовали размозжить собачью голову старому ревизионисту Чуковскому, засоряющему сознание советских детей религиозными бреднями936.
Тираж книги был уничтожен.
24–30 января. В Москве Международный симпозиум, посвященный 70-летию со дня рождения Сергея Эйзенштейна.
25 января. Вениамин Каверин пишет письмо Константину Федину:
Мы знакомы сорок восемь лет, Костя. В молодости мы были друзьями. Мы вправе судить друг друга. Это больше, чем право, это долг.
Твои бывшие друзья не раз задумывались над тем, какие причины могли руководить твоим поведением в тех, навсегда запомнившихся, событиях нашей литературной жизни, которые одних выковали, а других превратили в послушных чиновников, далеких от подлинного искусства.
Кто не помнит, например, бессмысленной и трагической, принесшей много вреда нашей стране, истории с романом Пастернака? Твое участие в этой истории зашло так далеко, что ты вынужден был сделать вид, что не знаешь о смерти поэта, который был твоим другом и в течение 23 лет жил рядом с тобою. Может быть, из твоего окна не было видно, как его провожала тысячная толпа, как его на вытянутых руках пронесли мимо твоего дома?
Как случилось, что ты не только не поддержал, но затоптал «Литературную Москву», альманах, который был необходим нашей литературе? Ведь накануне полуторатысячного собрания в Доме киноактера ты поддержал это издание. С уже написанной, опасно-предательской речью в кармане ты хвалил нашу работу, не находя в ней ни тени политического неблагополучия. <…>
Не буду удивлен, если теперь, после того как по твоему настоянию запрещен уже набранный в «Новом мире» роман Солженицына «Раковый корпус», первое же твое появление перед широкой аудиторией писателей будет встречено свистом и топаньем ног. <…> Неужели ты не понимаешь, что самый факт опубликования «Ракового корпуса» разрядил бы неслыханное напряжение в литературе, подорвал бы незаслуженное недоверие к ней, открыл бы дорогу другим книгам, которые обогатили бы нашу литературу? Лежит в рукописи превосходный роман Бека, сперва разрешенный, потом запрещенный, безоговорочно одобренный лучшими писателями страны. Лежат военные дневники Симонова. Едва ли найдется хоть один серьезный писатель, у которого не лежала бы в столе рукопись, выношенная, обдуманная и запрещенная по необъяснимым, выходящим за пределы здравого смысла причинам. <…>
Но вернемся к роману Солженицына. Нет сейчас ни одной редакции, ни одного литературного дома, где не говорили бы, что Марков и Воронков были за опубликование романа и что набор рассыпан только потому, что ты решительно высказался против. <…>
Писатель, накидывающий петлю на шею другому писателю, – фигура, которая останется в истории литературы независимо от того, что написал первый, и в полной зависимости от того, что написал второй.
Ты становишься, может быть сам этого не подозревая, центром недоброжелательства, возмущения, недовольства в литературном кругу. Измениться это может только в одном случае – если ты найдешь в себе силу и мужество, чтобы отказаться от своего решения» (В. Каверин. Эпилог. С. 451–454)937