Вот это «всё такое» мне очень не понравилось. Костя произнес фразу так, словно хотел обесценить любой другой подход к практике.
– Я вам обещаю, что через час вы все реализуете практику. Рекомендую тем, кто пришёл сюда как на экскурсию, покинуть нас. – Костя посмотрел на собравшихся. Люди сидели молча. Некоторые наконец перестали жевать. Никто не встал со своего места.
– Вот и хорошо, – сказал Костя Лейба.
Я не буду приводить здесь полный пересказ пятидесятиминутного выступления Лейбы. Гораздо интереснее то, что происходило в последние десять минут, когда Лейбу заменил Отто.
Он попросил присутствующих сесть в круг. Сам сел в позу лотоса в центре образовавшегося живого круга, попросил всех закрыть глаза и сам закрыл глаза тоже. Почти все отведённые десять минут он сидел молча, но с людьми стало происходить кое-что интересное. Они сидели кто как: на корточках, на заднице, обхватив колени руками, и, конечно, ровный круг у них образовать не получилось, но уже через пять минут абсолютно все сидели в идеальном лотосе с прямыми, как лом, спинами и развёрнутыми плечами. Получилась идеальная окружность с Отто в центре. На последних десяти секундах Отто на вдохе громко произнёс протяжное «хиии» и на выдохе – «кааа». После чего встал и вышел из круга. Люди ещё пару минут сидели на своих местах, но вскоре начали вставать по одному и спускаться по лестнице на нижнюю палубу. Я смотрел на них и удивлялся переменам. Никакой суеты, никаких телефонов в руках, смешков и шуточек. Они совсем не разговаривали друг с другом, даже те, кто пришёл с подругой, женой или знакомым. Но, что ещё удивительнее, я не заметил в их глазах появившейся осознанности или чего-то, что говорило бы об этом. Я, конечно, не знаю, как выглядит лицо человека, достигшего просветления, но мне почему-то казалось, что точно не так, как то, что я видел сейчас. Они были отрешёнными. Словно разом лишились эмоций. Не знаю, может, это побочный эффект, может, должно пройти время для достижения результата. Мне казалось, скажи им сейчас Отто дружным строем прыгнуть в реку, они, не сомневаясь ни секунды, сделали бы это. Никто из них даже не зашёл в фастфуд, прежде чем сойти с теплохода, что было совсем удивительно. Хотя бы за стаканом колы. Замечательные перемены для жителей города М.
Возле лестницы стоял Лейба с баночкой зубочисток в руке. Каждому подходившему он втыкал зубочистку в макушку. Через пять минут верхняя палуба опустела. Я не видел, но представляю, какие глаза были у тех, кто внизу стоял в очереди за бургерами и наблюдал картину – люди с зубочистками в макушках дружным строем спускаются по трапу теплохода.
Ко мне подошёл Отто и спросил:
– А ты не хочешь к ним присоединиться? – он показал на сходящих с теплохода.
– Пожалуй, нет, – ответил я.
– Не веришь в просветление?
– Не верю в такой способ его достичь.
Отто посмотрел на меня, как мне показалось, с интересом, чего раньше я за ним не замечал. Обычно Отто вообще не обращал на меня внимания.
– Если передумаешь, скажи.
– Не передумаю, – ответил я.
– Не зарекайся.
На нижней палубе я столкнулся с братьями Фот. Кевин, видимо уже опорожнив урну для пожертвований, пересчитывал купюры.
Прежде чем уйти, я решил всё-таки отведать знаменитых бургеров. Я взял один на чёрной булке с кунжутом с интересным названием – «я есть то» – и картошку фри. Ну, что могу сказать? Бургер оказался великолепным. Вкусным настолько, что я стал понимать, почему сюда постоянно такая очередь, и даже проникся некоторым уважениям к братьям Фот, если они, конечно, принимали участие в разработке меню.
Когда я закончил с едой и спустился по трапу, Отто окрикнул меня с верхней палубы.
– Слушай, я зайду к тебе сегодня вечером? – спросил он.
– Да, конечно.
– Договорились.
Признаюсь, мне стало немного не по себе оттого, что Отто придёт ко мне домой, но одновременно с этим было очень интересно, о чём он хочет поговорить. Непонятно, о чём ему со мной вообще может быть интересно разговаривать. Я было подумал, что речь пойдёт о Думкиной, может, она рассказала Отто про нас, и здесь банальная ревность, но эту мысль я сразу же отмёл. Не было похоже, что Отто вообще способен чувствовать хоть что-то похожее на ревность. Я начал задаваться вопросом: а испытывает ли Отто эмоции вообще и есть ли у него иные желания, кроме безмерного поглощения информации, получения новых знаний и обучения новым умениям? То есть я думал, а есть ли в Отто хоть что-нибудь человеческое. И можно ли назвать его выдающимся человеком, если не найти в нём это самое – человеческое? Может, по-настоящему великим, настоящим сверхчеловеком можно стать, только отринув всё человеческое, уничтожить все свои эмоции, или нужно родиться таким сразу? Хотя, наверное, зная такого человека, как Отто, надо говорить – не родиться, а появиться. И эта разница между родиться и появиться теперь не удивляла меня, а по-настоящему пугала.
Глава пятая
Отто не пришёл ни на следующий день, ни через неделю. Он появился, когда я уже перестал ждать его визита, когда майские праздники в городе М. подходили к концу – девятого, ровно после парада. Он был одет в строгий костюм, в очень дорогой строгий костюм. Не знаю, как это получается у тех, кто такие костюмы шьёт, чтобы сразу видно было, дескать, дорого. И вроде ткань не трогаешь, и вроде цвет такой же, как и у дешёвого костюма, но всё равно понятно, что такой не купишь за разумные деньги. В руках Отто держал табличку, с которыми девятого мая люди участвуют в акции «Бессмертный полк». На фотографии красовался Иисус Христос в форме Красной армии времён Великой отечественной войны. Капитанские погоны, полный кавалер Ордена славы, орден Великой отечественной, орден Красной звезды, звезда Героя СССР, орден Ленина и почему-то немецкий Железный крест.
– Глумишься? – спросил я.
– Нисколько, – ответил Отто и вошёл в квартиру.
Он снял туфли, аккуратно поставил их в сторонку и вопросительно посмотрел на меня.
– Чай? – спросил я.
– Кофе.
Отто прошёл в комнату и вальяжно развалился на диване. Он протянул мне табличку с Христом.
– Поставь куда-нибудь.
Я поставил героя Советского Союза в угол и пошёл на кухню ставить чайник.
– Что за прикол? – спросил я, вернувшись в комнату.
– Никакого прикола, – ответил Отто. – Я люблю эту акцию. Только вот, как сам знаешь, я не могу прикрепить к табличке фотографию своего родственника. А Иисус точно на той войне был. Стоял во главе войск с обеих сторон и молился, чтобы и там и там погибло как можно меньше людей.
– Это ты про фашистов? Про тех, кто живьём детей и женщин в сараях сжигал? За них он молился?
– И за них тоже, если, конечно, в принципе верить в концепцию христианского Бога.
– Глумишься всё же.
– Ладно.
Сколько там прошло с того времени, как появился Отто? Год с небольшим? В день, когда он сидел на кухне и не мог сфокусировать взгляд на реальности, что заключалась в чашке с молоком на столе, мне казалось, что ему лет двадцать. И теперь он, конечно, не постарел, но всё равно не покидало ощущение, что он очень резко и за короткий срок стал намного старше. В Отто больше не было нелепости, наивности, сейчас в нём ясно читалась скрытая мысль. Чтобы вы понимали – это как смотришь на человека и видишь, что он что-то задумал. Вот и меня не покидало ощущение, что Отто что-то задумал, и такое, что разгадать с наскока не получится.
– И что, никто не обратил внимания на твоего деда, которому спасибо за победу, на фотографии? – спросил я.
– Конечно, нет. Люди вообще мало что замечают, особенно когда оно происходит прямо перед их носом.
– Это почему?
– Потому что они не хотят замечать. Они хотят интерпретаций. Для них важен не факт и не процесс, но то, как это можно преподнести. Вот смотри, если кто-нибудь меня на шествии сфотографирует и выложит в фейсбуке фотографию, а лучше если видео в ютьюбе, а ещё лучше, если это будет не только видео, но и комментарий к нему, тогда полыхнёт и забурлит в массах. Потому что некто объяснил, как именно нужно реагировать на визуальный ряд. Я уверен, что кто-нибудь да видел меня с Иисусом, но не знал, как реагировать, потому что никто не сказал, как и что нужно думать по этому поводу, а собственное мнение нынче не в цене. Нужна подоплёка и доминирующие смыслы, а доминирует сейчас только один смысл – ненависть.
– Почему ненависть? Кто кого ненавидит? Я вот никого не ненавижу.
– Ненавидишь, обязательно ненавидишь, ты даже меня ненавидишь, хотя не понимаешь за что. Самое удивительное в твоей ненависти то, что ты не понимаешь, а я знаю точно – за что.
– Ага, давай просвети.
– За то, что борешься с ревностью.
– Ревную?
– Нет, за то, что приходится бороться с ревностью. Ревность сама по себе эмоция неплохая. Природа у неё точно такая же, как у любой другой эмоции, одинаковые энергии – ты ненавидишь меня, чувствуя ревность, пытаешься объяснить её для себя, а в поисках объяснения снова чувствуешь ревность. Причина ревности в тебе, а причина самой причины – я. Вот и ненавидишь.
– Не понимаю, о чём ты.
– Знаю, что не понимаешь, понимал бы – не было бы ненависти.
Я снова посмотрел на табличку, и мне показалось, Иисус на фотографии чем-то смахивает на Отто. Я присмотрелся и понял, что это и есть Отто, просто отретушированное под ретро фото. Как-то уже слишком.
– Это же ты, – сказал я.
– Я.
– Не чересчур?
Отто рассмеялся.
– Не знаю, может, и чересчур, но весело же?
– По-твоему, война, пусть даже та, далёкая, весело? – спросил я.
– Не цепляйся за слова.
– А в диалоге есть ещё что-то кроме слов?
После этих слов Отто посмотрел на меня спокойно, но я почувствовал свинцовую тяжесть в его взгляде.
– Чего ты вообще вдруг решил о войне пошутить? – спросил я.
– Не шутка, какие уж тут шутки, если война сейчас – русская национальная идея.
– С чего бы?