– Не знаю. Как-нибудь так.
– Вот и мне хочется, чтобы как-нибудь так получилось. Дашь почитать, что написал?
– Позже, когда допишу. Начало у меня не выходит. Думаю, нужно буквально пару абзацев придумать, чтобы интересно было, а придумать ничего не могу.
– Хорошо, – сказал Цапкин, выдернул лист из машинки, скомкал его и бросил на пол. – Через неделю Отто возвращается.
Не знаю почему, но новость меня расстроила. Не то чтобы настроение упало, скорее больше было похоже на испуг. Да, мне снова стало страшно, что Отто опять будет здесь. Ещё я начал злиться на эти постоянные приступы страха, как только речь заходит об Отто. Меня вообще в последнее время не покидало ощущение, что Отто равно опасность. Не мне конкретно, всем нам: его идеи, беспринципность и цели, которые не поддаются обычному разумению. Тот же Цапкин, мне кажется, как и Думкина в своё время, чувствует себя причастным к великому, а я всё время чувствую себя причастным к ужасному. И никак великое у меня не получается совместить с ужасным. Даже несмотря на то что всё великое, что случалось с людьми, всегда было ужасно. Путь к великому почему-то постоянно усеян миллионами трупов. И что-то в этом уравнении не так. А может, дело даже не в уравнении, а в математике, что пытается его решить. Этот математик обитает за пределами всего сущего и бьётся над решением задачи, поставленной им перед самим собой. Все мы у него в уравнении – иксы и игреки, и всё, что мы о себе думаем, и что в себе не приемлем, и с чем смиряемся – всего лишь до поры до времени не поддающееся ему решение. Уравнение постоянно усложняется, появляются новые переменные, и поэтому усложняется наш мир и мы сами. Настолько, что простые вопросы, на которые существуют простые ответы, кажутся нам сложнее, чем они есть на самом деле. А если математик не решит своё уравнение, если не достигнет математической гармонии, мы так и останемся иксами и игреками по разные стороны знака «равно»?
– Что-то ты задумался, – сказал Цапкин.
– Немного, – ответил я. – Вы говорите, Отто вернётся через неделю: у него на эту неделю планы?
– Нет, он уже в поезде, неделю ехать будет.
– Интересные новости должны по телевизору показывать целых семь дней.
– Я тоже так думаю, – улыбнулся Цапкин. – Как приедет, на теплоходе семинар будет. Придёшь?
– Не знаю, вряд ли я там что-то новое увижу. А вы?
– Обязательно. Отто написал, что планирует нечто особенное. Кстати, я теплоходу имя дал.
– Отто?
– Ну конечно.
– Интересно, как он теперь поплывёт?
– А это мысль, стало быть! Надо его отремонтировать к приезду, чего он, в самом деле, пришвартованный стоит. Ты – молодец, хорошо выдумал.
– Я, вообще-то, не о том.
Цапкин не ответил, он уже схватил телефон и куда-то стал звонить.
Когда я возвращался домой, было уже около десяти часов утра. В голове немного гудело от вина. Я не мог вспомнить, когда в последний раз был пьян с утра. Конечно, не настолько пьян, чтобы не соображать, скорее лёгкий хмель, но ощущение мне понравилось. Наверное, так и становятся алкоголиками. Солнце уже разогрелось, куда-то спешат люди, а машины уткнулись друг другу в бамперы в ожидании, когда рассосётся пробка. Всё, как всегда, только я не участвую, словно и не часть этого мира, этого дня и этого города. Подходя к дому, я решил как следует накуриться травы, чтобы закрепить результат, и отправиться гулять по городу, прихватив с собой на всякий случай маленькую деревянную трубку и шишку гидропоники. Созревший в голове план мне понравился. Гулять буду по набережной, затем зайду в бургерную братьев Фот на теплоходе и после сытного к тому времени уже обеда выкурю шишку.
С такими мыслями я подходил к своему подъезду, когда заметил у дверей невзрачного мужчину. Мне стало не по себе. Чем ближе я подходил к дому, тем сильнее паниковал. Я не смог бы объяснить, откуда взялась паника, но был уверен, что незнакомец по мою душу. Не доходя до подъезда, я резко повернулся и пошёл в обратную сторону, сделав вид, будто мне не сюда надо было. Я представил, как нелепо я выглядел, если он действительно меня ждал. Мужчина не стал меня преследовать, он вообще никак на меня не отреагировал, просто стоял и курил. Когда я отошёл на безопасное, как мне показалось, расстояние, я обернулся и увидел, как он разговаривает по телефону. Убрав телефон в карман, мужчина сел в припаркованную рядом машину, но не тронулся, а так и остался в ней сидеть. Теперь я уже на сто процентов был уверен, что он ждал именно меня, но зачем-то ему было нужно, чтобы я вошёл в подъезд.
Я решил вернуться к Цапкину Если где-то и можно было себя чувствовать в безопасности, так это у него. Цапкин по-прежнему сидел за печатной машинкой. Я рассказал ему, что случилось, он никак не отреагировал, словно и не слушал меня. Единственное, что сказал:
– По-моему, ты надумываешь.
– Может быть, – ответил я.
– А может и не быть.
– Андрей Михайлович, можно я вам занесу вторые ключи от квартиры?
– Зачем?
– Предчувствие нехорошее. На всякий случай. И ещё, вы же хотели почитать, что я написал, я распечатаю и спрячу за книгами в шкафу.
– К чему такая конспирация, стало быть?
– Можно ключи оставить?
– Ладно.
– Схожу, возьму запасные и вернусь тогда.
– Давай.
Когда я снова подходил к своему подъезду, то не заметил ничего подозрительного. Поднялся в квартиру, закрыл дверь и шумно выдохнул накопившееся напряжение. В тот момент мне показалось, что я и правда зря паниковал, даже успел пожалеть, что возвращался к Цапкину. Но пока я искал вторые ключи, тревога вцепилась в меня когтистой лапой.
Я вернулся к Цапкину, теперь с ключами. В этот раз он вообще не обратил на меня никакого внимания, только бросил через плечо:
– Положи где-нибудь.
Я положил ключи перед ним на стол и вышел из дома.
Всю неделю, пока Отто ехал в поезде обратно в город М., я не выходил из дома. Листал каналы и с нетерпением ждал очередного выпуска новостей. Я ждал новостей незначительных, что проскакивают в эфире будто случайно, вскользь, но чем больше проходит времени, тем больше появляется деталей. Бывает, такая новость превращается в настоящий информационный шторм, а бывает, не происходит ничего. Показывали интересные сюжеты: где-то что-то сгорело, где-то снова что-то взорвалось, и вроде бы эфир начинал насыщаться подробностями, но затем так же вскользь проскочила новость, что арестован журналист. И тут началась настоящая волна. Официальная позиция уже была заявлена: дескать, журналист оказался наркоторговцем. Но то, что началось дальше, было настолько удивительно, что все остальные новости померкли. За бедолагу вступились даже те, кто вообще не должен был вступаться. В то же время президент проводил какие-то важные переговоры, подписывались судьбоносные для страны контракты на многие миллиарды, но всех интересовал журналист. Какие уж там взрывы? Какие ещё провинциальные протесты, убийства и волнения? Всех волновал журналист. У меня появилось ощущение, что журналистом и скандалом вокруг него пытаются отвлечь внимание от чего-то по-настоящему важного.
За неделю, что я не выходил из квартиры, тревога ушла. Никто ко мне не приходил, никто не ждал у подъезда, и никто ничего от меня не хотел. Даже мои постоянные клиенты, что обычно звонят по десять раз на дню, все куда-то делись. Наверное, это была одна из самых спокойных и тихих недель за последние пару лет.
За день до приезда Отто я снова получил от него сообщение.
«Здравствуй, мой друг. Вначале хочу сказать, что буду рад видеть тебя на семинаре послезавтра. Я планирую нечто удивительное. Хотя, признаться, ещё неделю назад никакого плана не было, но, если ты смотришь новости, то не мог не заметить бурления по поводу арестованного журналиста. Не представляешь, какую злую шутку эта история сыграла со мной. Как же я был наивен в предположении, что стоит показать людям путь к свободе, как они сразу же захотят его пройти. Я думал, что всю неделю будет нарастать гул: будут говорить об утечке на химическом заводе в городе О., чему посодействовал один из моих учеников; я думал, будут говорить о бунте в одной из тюрем, представь, там всё организовал сотрудник режима. Как же я ошибался! Всего лишь одна новость затмила собой остальные, и, знаешь, без должной информационной поддержки мои усилия оказались тщетными. Но самое главное – обнаружилось, что макушки снова становятся твёрдыми. Оказывается, знание или, если хочешь, просветление – это не навсегда. Стоит человеку пожить обычной жизнью пару недель, и просветление как рукой снимает: человек уже не помнит, что понял и что узнал. Печально. Так сколько же лет мне потребуется, чтобы во всех поддерживать нужный уровень осознанности сколько-нибудь продолжительное время, чтобы изменить человечество? Да и возможно ли? А будущий семинар будет последним. Я не стану раскрывать дальнейших планов, хочу только сказать, что они есть. До встречи послезавтра. Твой Отто».
Меня удивила его благожелательность. Я и припомнить бы не смог, когда Отто называл меня другом. А себя – «твой Отто». Будто мы с ним родственники какие. Наверное, это была издёвка: ну с чего бы ему вдруг испытывать ко мне родственные или дружеские чувства? Невозможно понять этого Отто. Даже сообщение не может написать нормально, чтобы после него не оставалось вопросов.
На верхней палубе теплохода, который теперь назывался «Отто», собрались знакомые вам лица. Я и Цапкин, Отто, Лейба и братья Фот. Фастфуд на нижней палубе был закрыт. Несмотря на желание Цапкина отремонтировать теплоход, судно было не на ходу. Народу собралось не сказать чтобы много – человек двадцать, не более.
Меня удивил Костя Лейба. Он вёл себя так, будто все пришли только ради него, но, что было ещё удивительнее, Отто тоже делал вид, что так и есть. Пускай раньше семинары проводил Лейба, но, когда доходило до практики, на первый план выходил Отто; в этот раз всё на себя взял Лейба. Когда дело дошло до размягчения макушек, я думал, Отто всё же вступит в дело, но он демонстративно сложил руки на груди и смотрел в сторону. Мы переглянулись с Цапкиным, видно было, что Андрей Михайлович тоже нервничает. Братья Фот подошли к Отто и пытались добиться