Чирей был злостный и болючий, и ни одна мазь не помогала, он то набухал, то уходил куда-то вглубь плоти и болел оттуда. Намучившись, Сева по наущению своего коллеги отправился в сибирскую деревню, где-то под Иркутском, к бабке Фамаиде. Фамаида уже не первый год стояла на учёте в отделе «Э». Деревня, в которой она жила, называлась Колотун, и на всю деревню было домов десять. Так вот, жители деревни иначе как ведуньей и волшебницей бабку Фамаиду не называли. А чирьи на заднице так и вовсе были её специализацией. Деревня Колотун находилась под особым наблюдением, и Сева лично присматривал за ней. Слишком много там якобы происходило необычного, учитывая столь малую территорию. Например, по слухам, жил в деревне парень, о котором говорили, что он чуть ли не весь мир спас, отказавшись однажды от детской мечты, а мечтал он о красном мопеде. Дескать, иногда может случиться так, что, казалось бы, всего лишь ничтожная детская мечта, самая простая и невинная, может разрушить устройство вселенной, потому что космосу нужно подстроить варианты для осуществления мечты, а последствия могут быть трагическими. Парень этот теперь что-то типа местного святого, а красный мопед советского производства «Рига» стоит на главной и единственной дороге в деревне памятником. Конечно, события были пристально изучены, и снова никаких чудес не найдено, но известно, что, когда на заднице цветёт такой вот чирей, как у Севы, поверишь в любые чудеса. И вот в деревню Колотун влетела большая чёрная машина, в которой на заднем сиденье изнывал от боли Всеволод Твердохлебов. Опустим подробности манипуляций, но, когда машина увозила Севу из деревни Колотун, чирей волшебным образом исчез. Этот факт произвёл на Севу такое впечатление, словно он нашёл подтверждение, что существует НЛО, что Нострадамус прав и всё в мире вообще не зря.
Историю Сева рассказывал даже не с вдохновением, а с каким-то остервенением что ли.
– Понимаешь, Цапкин, я столько лет искал и верил, что перестал верить в то, что ищу, а тут чирей на заднице, и всё встало на свои места. Сразу обрело смысл.
– Понимаю, – ответил я.
– И уже через год после этого долбаного чирья мне приносят дело по твоему Отто. Мне стало страшно.
– Почему?
– А вдруг это именно то!
– Что «то»?
– Что? Или кто?!
– Отто? – Я ждал, когда он перейдёт к нему.
Дальше Сева рассказал о том, как они пытались выяснить, откуда появился Отто. Исследовали все, что можно было исследовать. И пресловутую могилу, и возможные варианты, даже вывернули наизнанку полковника, что заказывал себе приключение. Ничего. Совсем ничего. Никакого разумного объяснения. Единственный вывод, к которому они пришли: Отто появился в могиле реально чудесным образом. С той поры и я, и Думкина, позже братья Фот и Лейба, и автор первой части этой книги находились под пристальным контролем. Тогда я перебил Севу и спросил, что значит «именно то», Сева задумался минут на пять и дальше говорил уже без остановки.
Когда зажил чирей Севы и появился Отто, существование отдела «Э» стало оправдывать себя.
– Понимаешь, Цапкин, сейчас же не первый год нашей эры и даже не Средневековье. А что, если такой персонаж, как тот, что якобы был у евреев, может появиться снова? Вот что тогда делать? Его же за оскорбление чувств верующих не посадишь, и распять его уже как-то будет негуманно в двадцать первом веке. Какой у него замысел может быть? А если конец всему – его замысел? Наша задача, я тебе скажу, чтобы мы все тут жили ещё долго и желательно счастливо, – Сева сказал так, что мне показалось, будто он примеряет на себя плащ Пилата. – И этот твой Отто, если честно, пугает нас до усрачки, но в то же время вдохновляет.
– На что вдохновляет? – спросил я.
– На веру, если хочешь. Представь только второе пришествие, да в России. Мы русские – с нами Бог. Вот тебе национальная идея, вот тебе правда, смысл, истина, вот тебе особый путь. Только бы ещё контролировать пришествие. Я вот, например, думаю, что если бы тогда, две тысячи лет назад, специально обученные люди отнеслись к происходящему серьёзно, было бы намного лучше, чем есть сейчас. Тот мужик явно не до конца осознавал, кто он и что он. А вдруг и с Отто так же?
– А если нет?
– Ну и ладно, может, в данном случае будет лучше ошибиться.
– И какой у вас план? – спросил я Севу.
– Наблюдать, только наблюдать. По-хорошему, вас всех надо было упрятать далеко и надолго после случая на теплоходе, но что такое пара десятков смертей, если в результате окажется так, как может оказаться? У нас на дорогах по стране за год много тысяч погибает, а тут кучка упоротых.
– Значит, просто ждём?
– Только ожидание не касается Кости Лейбы. Этого персонажа нам бы хотелось заполучить, а ты, Цапкин, помог ему исчезнуть. Тут я тебя спас, если ты ещё не понял, потому что информацию, куда ты дел Лейбу, из тебя собирались вытащить любыми путями. Я не позволил. Так что мы квиты.
– Ладно, – сказал я.
– Итак, ты знаешь, где Лейба сейчас?
– Знаю, что где-то в Якутии.
Сева смотрел на меня минуты две, будто хотел просверлить мне взглядом мозг. Потом улыбнулся и сказал:
– Верю.
– Что за блогер? – спросил я, когда машина остановилась и мы вышли.
– Знаешь, Цапкин, когда появился Отто, столько всего стало происходить. То, что мы искали и не находили годами, теперь валится со всех сторон.
– Ты о чудесах?
– О них. К примеру, блогер этот, – Сева услужливо открыл дверь в подъезд дома, куда мы подошли, – он постоянно писал в интернете предсказания, которые якобы приходят к нему во сне, и, конечно, мы взяли его на заметку, но не относились серьёзно. Странная подача у него была. Только вот то, о чём он писал, стало происходить на самом деле. Что интересно, в отличие от доморощенных ванг, он не пророчил конца света. Всё куда проще: писал он, например, что должно что-то сгореть и что будет много повторений в новостях слова «собор», а потом раз, и Нотр-Дам сгорел. Понимаешь? Кстати, после собора мы его и взяли в оборот. Теперь он у нас на полставки, очень полезный кадр.
– Зачем мы к нему приехали? – спросил я, когда мы поднялись на пятый этаж и Сева требовательно постучал в дверь кулаком.
– Про Лейбу твоего узнать хочу, да и надо же было тебе рассказать.
– А, ну да, стало быть.
– Стало быть, Цапкин, ага.
Дверь открылась, и в нос ударил крепкий запах табачного дыма.
– Как зовут его хоть? – спросил я, пока мы не зашли в квартиру.
– Не помню, фамилия Драгунов, а как зовут… да чёрт его знает.
Квартира, в которой мы оказались, не просто поразила меня: чуть с ума не свела, я полностью потерялся в пространстве. Стены, потолок, пол оказались сплошным зеркалом. Тысячи раз умноженные на самих себя отражения меня и Севы. Я боялся сделать шаг, казалось, что я одновременно в невесомости и на краю пропасти. Сразу закружилась голова, и подступила тошнота. Сева взял меня за руку и повёл за собой. Единственным местом, похожим на обычную квартиру, оказалась кухня. За столом сидел парень лет двадцати пяти, лысый и, как мне показалось, какой-то совсем лысый, позже я рассмотрел, что у него даже бровей и ресниц не было.
– Знакомься, – сказал Сева, – Драгунов.
– Приятно, – я протянул руку, – Цапкин.
Драгунов пожал мне руку, и я сразу проникся к нему неприязнью. Он не пожал, а как бы положил свою руку в мою. Ладонь оказалась вялой, холодной и влажной, было ощущение, что я взял в руку грязную половую тряпку. Я рефлекторно вытер руку о штанину. И тут произошло такое, что я опешил от неожиданности. Сева резко схватил Драгунова за горло и залепил ему такую громкую пощёчину, что в кухне зазвенело. Драгунов испуганно моргал на Севу. Я тоже смотрел на Севу, надеясь на какое-нибудь объяснение.
– В бложик, значит, писать любим, да? – Сева залепил Драгунову ещё одну пощёчину, от которой лысый свалился со стула. Сева пнул уже лежащего на полу Драгунова по заднице. Звук получился такой, какой бывает, когда футболист бьёт одиннадцатиметровый. Драгунов протяжно завыл.
– Всеволод Робертович, не бейте!
– Сева, – я взял Севу за рукав, – угомонись.
– Сядь на стул, пёс. – Сева, казалось, вообще не вкладывал никаких особых эмоций ни в слова, ни в удары, будто для него это настолько привычное ежедневное дело, как зубы почистить. Драгунов снова уселся на стул, по-детски поджав ноги и обхватив колени руками. Мне стало его жалко, он мне чем-то напомнил толкиенского Горлума в этот момент.
– Цапкин, ты выйди, пожалуйста, – попросил меня Сева.
Я вышел в коридор и снова очутился в зеркальном пространстве. Никак по-другому его назвать было нельзя. Когда пол, стены и потолок – сплошное зеркало, совершенно теряется ощущение, что находишься в помещении. Теперь голова у меня не кружилась, и я начал рассматривать себя в бесконечных отражениях. Удивительно было смотреть на трёхмерную модель себя. Словно и не ты это уже, не тот ты, о котором можно сказать «Я», но кто-то, о ком можно подумать – «Он». Я поднимал руку, а «Он» тут же возводил поднятие руки в математическую степень. Я смотрел вверх и видел, как бесконечные множества меня падают вниз – в геометрическую перспективу. Смотрел вниз, и я умноженный возносился вверх до тех пор, пока не превращался в точку. Меня было столько, «Его» было столько, что можно было наполнить целую вселенную мной, умноженным и живым. Я как никогда чувствовал, что я есть, и одновременно понимал, что в этом множестве перестал существовать, я-отражение, я-фрактал, меня вообще нет. Из этого состояния небытия меня вывел резкий хлопок дверью, и Сева взял меня за руку, как ребёнка, и быстро потащил к выходу.
Когда мы вышли на улицу, я увидел, что правая рука Севы в крови.
– Прибил, стало быть? – спросил я.
– Да какое… Так, нос только разбил, – ответил Сева, достал из кармана платок и вытер руку.
– За что ты его? – спросил я, когда мы сели в машину.
– Да охренел он. Зеркала видел?
– Ну.
– Он через них сны смотрит.