Сева как-то враз погрустнел и будто в одно мгновение состарился.
– Ты мне устрой встречу с Отто, ладно? Устрой, пожалуйста. Неофициально, – сказал Сева и добавил как-то уже совсем по-детски: – Я никому не скажу.
– Устрою, – ответил я.
– Честь имею, Цапкин, – сказал Сева и прыгнул в реку.
Я не увидел, но услышал, как он нырнул. Был глухой звон, который от силы удара пробился даже через воду. Никто реку не чистил.
Вытащить я его не мог. Набережная теперь была слишком высокой.
МЧС и скорая приехали одновременно. Когда Севу вытащили, я подошёл и прикоснулся к окровавленной разбитой макушке.
– Ну что, друг мой, вот твоя макушка и стала мягкой, стало быть.
Врач недоуменно посмотрел на меня, но ничего не сказал.
Глава вторая
Горевал ли я по Севе? Нисколько. Я вообще уже не помню, когда по-настоящему горевал или печалился. Чтобы не так, когда на улице дождь, когда холодно и похмелье. А так чтобы нутро наизнанку, чтобы места себе не находить, чтобы сдохнуть хотелось, только бы не чувствовать. Я даже не могу представить, что должно случиться, чтобы по-настоящему горевать. Тем более Сева давно уже стал ветхой декорацией из далёкого прошлого. Даже когда он снова появился, я где-то краешком сознания понимал, что он – тот самый Сева, только он был не тот самый Сева, и горевать по поводу его смерти не было ни желания, ни смысла. Если честно, как бы это ни звучало, но я даже почувствовал что-то вроде покоя. Наверное, от того, что, возможно, Отто пока в безопасности и даже Лейбе ничего не грозит. Не знаю, почему я беспокоился за Костю Лейбу, но мне казалось, что если уж Отто о нем так печётся, то и мне следует. Вообще, чем больше проходит времени, тем больше я убеждаюсь, что Отто – тот человек, если его вообще можно назвать человеком, который действительно может изменить мир. Я не уверен, что эти изменения будут благом для всех, но люди вроде Отто не мыслят частностями, они мыслят глобально, и можно только надеяться, что он не пойдёт по самому лёгкому пути – по пути уничтожения. Может, уничтожение не так уж и плохо, если делается ради истины, ради самой жизни, если хотите. Вот когда косят каких-нибудь ближневосточных террористов – это же тоже уничтожение, и все согласны, что в фарш вместе с ними превращают и ни в чем неповинных, но кого это волнует, когда есть вероятность, что благодаря уничтожению, благодаря тому, что вырваны сорняки, пусть и с малой погрешностью полезных культур, трава станет сочнее, а пшеница золотистее? Только когда ты видишь, как убивают бородатых мужиков с автоматами – это одно, а когда, например, Отто начнёт выпалывать тех, кто совсем не похож на бородатых? Что, если только Отто будет видеть в них сорняки и будет прав, но как нам всем тогда считать его правым? Может, конечно, я преувеличиваю, и ничего подобного в голове у Отто нет, и всё закончится прозаически, как всегда бывает в истории? Но, стало быть, пусть история и решает. Кто я, в конце концов, такой, чтобы мыслить в масштабах истории и уж тем более пытаться ворочать категориями добра и зла? Пусть Отто думает, а я уж как-нибудь вольюсь в процесс. По крайней мере, интересно точно будет.
Пока Отто жил у Марианны в Сочи, он связывался со мной только пару раз и то исключительно по поводу Кости Лейбы. Я позвонил Отто, когда вернулся с похорон Севы.
– Здравствуйте, Андрей Михайлович, – сказал Отто в трубку.
– Здравствуй, Отто. – Я слышал рядом с Отто голос Марианны.
«Там кто? Папа?» – сказала она. – «Да, он», – ответил ей Отто.
– Вам привет от Марианны.
– Ей тоже привет, стало быть. Слушай, что там с Лейбой? – спросил я.
Отто рассмеялся.
– Вы уже в курсе?
– Да уж.
– Шаман идёт? – Отто явно веселила эта новость.
– Из него шаман, как из меня космонавт.
– У него уже был такой опыт, я же вам рассказывал. Костя решил вернуться к корням, так сказать. Идёт из Якутии пешком, правду насаждать и злых духов изгонять. – Отто уже вовсю заходился смехом.
– Тронулся, стало быть?
– Не без этого, но мне он нужен, не волнуйтесь, Андрей Михайлович, всё под контролем. Вы-то как?
По-моему, это был первый раз, когда Отто поинтересовался хоть кем-то, и потому его вопрос мне показался странным. Да и голос его, и манера говорить изменились, он теперь слишком сильно походил на человека. Искренний смех, этот вопрос. Да Отто вообще никогда не интересовало, у кого и как дела. И он никогда не лукавил. Не делал он, как обычно делают все – задавать вопросы, ответы на которые не слушаешь, потому что они не имеют никакого значения.
– Я нормально.
И я услышал в трубке отчётливый «чмок» от поцелуя.
«Дела-а», – подумал я.
– Андрей Михайлович, к сожалению, времени совсем нет.
– Я понял.
Я слышал в трубке, как хихикает Марианна. Так обычно щебечут женщины, когда их щиплешь за разные места. Я отбил звонок, оставаясь в недоумении.
Будет забавно, если Отто теперь научился любить обычной земной любовью. У нас был с ним разговор о любви, когда он вернулся с Алтая, у них там с Марианной совсем не сложилось. Тогда мне Отто сказал, что не понимает человеческой любви. Он может ещё хоть как-то понять любовь к родителям или детям, по его словам, это даже не любовь, а внутренний зов рода, но вот так запросто любить женщину? Какой, дескать, в этом смысл и как вообще возможно испытывать к чужому, если разобраться, человеку чувство, которое способно заставить пойти на самопожертвование или может принудить к тому, чтобы отказаться от собственной цели? Стоит ли вообще позволять себе любить, когда жизнь складывается не так, как у всех, если жизнь – не бессмысленные похороны каждого прошедшего дня. И вот, пожалуйста, я слишком долго живу, чтобы не понимать, что значит женский смех, какой я слышал в трубке, и что значат изменения, которые я заметил в Отто, всего лишь поговорив с ним по телефону. Не исключаю, что и это для Отто тоже всего лишь эксперимент, очередной курс обучения. Для него вообще всё, что с ним случается, всё, с чем он сталкивается, – один лишь эксперимент и возможность узнать новое, даже не узнать, а познать, то есть разобраться досконально, проникнуть в саму суть происходящего. Тогда мне немного боязно за Марианну, для неё всё наверняка по-настоящему, для неё это, возможно, похоже на счастье, а что случается с человеком, который узнаёт, что его счастье – всего лишь чья-то лабораторная работа? А если я слишком многое надумал, тогда мне тревожно за Отто. Что если любовь сделает из него обычного человека? Я очень много раз видел, как человек, полный надежд и знания, человек, способный если не изменить весь мир к лучшему, то хотя бы ту его часть, где существует он сам, вот так влюбляясь, забывает, на что был когда-то способен. В общем, наверное, лучше мне совсем об этом не думать, а то со всех сторон получается криво.
На следующий день Отто прислал обширное письмо, полностью посвящённое Косте Лейбе. Видимо, он почувствовал, что неплохо было бы объяснить мне всю ситуацию с шаманом, который идёт. Куда идёт, зачем идёт и почему идёт.
Буквально через месяц после того как Лейба добрался до Якутии, а точнее до Вилюйского Улуса и города Вилюйск, с ним случилось то, что, по словам Отто, могло случиться только с Костей Лейбой. Лейбу задрал медведь. Натурально, но не насмерть. Из-за лесных пожаров в районе Вилюйска медведи стали выходить к людям порыться в помойках в поисках пропитания или ещё что натворить, посуровее. Вот так возле помойки на Костю – непонятно, что он там делал ночью, может, забомжевал – напал медведь. По словам самого Лейбы, как писал Отто, схватка была грандиозной и, что удивительно, Костя одержал в ней победу. Но на деле мишка оказался совсем молодым и обессиленным от голода. Это даже не медведь был, а чуть подросший медвежонок, подросток, но одного удара лапой хватило, чтобы Лейба понял серьёзность своего положения. Истекая кровью, Лейба всё же победил медведя. Ну как победил, он так орал от боли и страха, что мишка ретировался, несмотря на то что Лейбу, в принципе, уже можно было доедать. Конечно, Костя, и его можно понять, увидел в случившемся знак и окончательно уверовал в свою силу. После того как морду ему подзашили и он немного поправился, Костя Лейба умудрился украсть в одном из местных магазинов диковинок Якутии шкуру медведя и приладить её наподобие плаща. Он был уверен: если бы медведь не сбежал, то он по-любому содрал бы с него шкуру. Поэтому ничего страшного, что трофей, скажем, не совсем настоящий, главное, что образность и символизм. Ещё в том же магазине Костя прихватил медвежий зуб на серебряной цепочке, и образ стал законченным. Отто писал, что удивляется, но понимает, откуда у Лейбы такое самомнение и тяга к возвеличиванию своей персоны – всё это родом из менеджерской карьеры. И я согласен с Отто. Людям вообще свойственно преувеличивать свои заслуги. Но интересно не столько само возвеличивание, сколько процесс, происходящий в их головах. Так, однажды преувеличив или описав в красках, которых не было, событие из жизни, человек запоминает уже не само событие, а то, что он о нем рассказал. И затем он помнит лишь рассказанное, и сам начинает верить, что так оно и было. Тот же Лейба, как писал Отто, уже и приключение в выгребной яме представляет совсем в другом свете. Человек чуть в фекалиях не утонул, но теперь помнит только символизм и чудо спасения, а не цепочку событий, которая чуть не привела к столь бесславной смерти. Так и с медведем. Теперь Лейба помнил только про схватку насмерть с диким зверем. И вот вам уродливые шрамы на лице, вот шкура медведя, вот клык: какие ещё нужны доказательства?
После истории с медведем Костя Лейба приобрёл в городе Вилюйск некоторую известность, чем он, конечно, воспользовался, а воспользовавшись, уверовал, а потом разозлился. Удивительно, что такое, казалось бы, высокое состояние, как вера, может так быстро привести к злобе. Костя снова поверил, что он всё-таки шаман, как тогда на Алтае, а злился он, естественно, на Отто. Лейба помнил, что именно он рассказал Отто про то, как делать макушки мягкими. Он верил, что если Отто тогда вытащил его из ямы с фекалиями, значит, это был знак. Лейба не мог принять, что Отто отказался от первоначальной идеи школы насильственного просветления. Лейба считал, что Отто его предал, и теперь воспринимал того, кому готов был поклоняться, как врага, как зло, от которого нужно избавиться. Признаюсь, когда я читал письмо Отто, я не мо