Я закрыл за Максом Делиным дверь и набрал номер Отто:
– Наш общий знакомый скоро выйдет на свободу, – сказал я, когда Отто ответил.
– Это хорошо, – сказал он. – У меня тоже есть новость. Костю Лейбу отпустили.
Не знаю почему, но у меня возникло неприятное чувство – тревога, ощущение опасности, что ли. Старею, наверное, стало быть.
Глава шестая
Ну что же, я снова сижу над этими буквами и снова пытаюсь собрать воедино мысли по поводу произошедших событий, тех событий, что случились, когда я освободился, то есть с октября прошлого года. Теперь же середина февраля уже следующего года. Передо мной стоит банка кока-колы объёмом 0,33, и я смотрю на неё так, словно это дуло пистолета, направленное мне в лицо. Я обещаю не открывать эту банку, пока не закончу то, что начал, пока не закончу начатую книгу или, по крайней мере, ту её часть, что суждено написать именно мне. Теперь я это воспринимаю как предназначение. Я освободился, как уже сказал, в октябре прошлого года благодаря Андрею Михайловичу Цапкину. Признаться, сначала я хотел вычеркнуть часть, что вышла из-под его руки, но, подумав, решил оставить. В конце концов, должны же вы взглянуть на историю не только моими глазами. Да и, по большому счету, пусть часть Цапкина останется хотя бы как дань памяти этому незаурядному человеку. Больше всего он хотел оставить после себя хоть какой-нибудь след, и, полагаю, я не имею никакого права лишать его такой возможности, тем более учитывая, сколько он для меня сделал в то время, когда я особо в этом нуждался. Я, конечно, говорю про моё заключение, которое, благодаря Андрею Михайловичу Цапкину, было, признаюсь, беззаботным. Ну и, конечно, моё освобождение без него вряд ли оказалось бы возможным. Не буду томить загадками и скажу сразу: Андрея Михайловича Цапкина с нами больше нет. Через неделю после моего освобождения он был убит – зарезан в подвале дома-музея на Арбате (да, я согласен с критикой Андрея Михайловича по поводу моей излишней конспирации в первой части и стану называть вещи своими именами). Я не знаю, зачем он пошёл туда. Всё-таки квартира на Воробьёвых была куда более безопасным местом в свете последних событий, но и такой развязки он ожидать никак не мог. В подвале дома-музея его поджидал Костя Лейба. Он нанёс Цапкину восемнадцать ножевых ранений. Удивительно, но ещё целую неделю врачи бились за его жизнь в реанимации, и был момент, когда появилась надежда. Цапкин пришёл в сознание и успел сказать только одно слово: Лейба. Я помню, как меня поразила реакция Отто на смерть Андрея Михайловича. Отто тогда ещё находился в Сочи. Когда я позвонил ему и сказал, что Цапкин умер, Отто усмехнулся и спросил: «Лейба?» Мне от этого вопроса стало неприятно, возникло ощущение, будто Отто не только знал, что такое случится, но и принимал, пускай и косвенное, но участие. Конечно, Отто никакого отношения к смерти Цапкина не имел, если можно вообще сказать, что с самого своего появления Отто мог хоть в чём-то не принимать участия.
На похороны Андрея Михайловича Цапкина собралось очень много людей. Конечно, никого из них я не знал, кроме мужчин, в которых я признал тех двоих, что в своё время заказывали у меня клад и нашли Отто. Отто с Марианной тоже приехали. Думкина оказалась беременной и ни на секунду не отходила от Отто. Меня удивило, с какой нежностью он смотрел на Марианну и вообще теперь не был похож на того Отто, которого я знал. В нём словно стало больше человеческого, и, если бы я не помнил, кто он и что он, никогда бы не подумал, что это тот самый наш Отто. Они подошли ко мне, только когда Цапкина уже закопали и люди стали понемногу разъезжаться с кладбища, чтоб собраться чуть позже на поминках в одном из заказанных по этому случаю ресторанов.
После похорон Отто и Думкина не стали возвращаться в Сочи и остановились в квартире Цапкина на Воробьёвых горах. На следующий день вечером Отто позвонил мне и пригласил на ужин. Марианны дома не было – как я узнал позже, Отто отправил её самолётом обратно в Сочи. Когда я пришёл, в квартире истошно орал телевизор, видимо, громкость была выкручена на максимум. Отто открыл мне дверь, немного убавил звук и развалился на диване. Никакого ужина, по крайней мере в привычном понимании, не планировалось. Я сел в кресло. Отто показал пальцем на телевизор и сказал:
– Смотри.
Шло одно из многочисленных вечерних политических ток-шоу. Взрослые, я бы даже сказал, пожилые мужчины в дорогих костюмах и галстуках орали друг на друга так, словно собирались вцепиться оппоненту в горло и вырвать кадык голыми руками. Я давно уже не смотрел телевизор, но не сказать, что увидел что-то необычное. Вполне себе привычная картинка, но вот так, когда отвыкаешь, то не сразу можешь вникнуть в суть происходящего, в предмет дискуссии, и оттого создаётся впечатление, что смотришь не серьёзную передачу, а скорее что-то юмористическое, не верится, что подобное может происходить на самом деле.
– Что ты видишь? – спросил Отто.
– Цирк, – ответил я.
Отто усмехнулся.
– А ведь это правда, – он снова показал пальцем на телевизор.
– Ты же так на самом деле не думаешь?
– Думаю.
– Слушай, я уверен, что ты знаешь: у них чёткий, прописанный сценарий, вплоть до того, кто, когда и в какое время кому и что говорит.
– И я о том же, – Отто выключил телевизор. – Они задают тем самым нам параметры правды. Те смыслы, что мы начнём считать правдой.
– Да никто уже давно не верит телевизору, о чём ты? – Мне мысль Отто показалась совсем уже какой-то наивной и банальной.
– Ты не понял. Там совсем не дураки сидят, поверь мне, и они прекрасно понимают, что ни один разумный человек не поверит в слова, что несут эти идиоты, но только в том и замысел – заставить не верить телевизору. И не нужно будет доказывать зрителю, что чёрное – это белое. Достаточно будет сказать – мы считаем, что чёрное не может быть белым. Зритель фыркнет, скажет: «Опять врут, гады, значит, на самом деле чёрное – это белое». От обратного, понимаешь? Вот надо им, чтобы зритель перестал что-либо одобрять, эти вот мужички, орущие в телевизоре, будут до изнеможения доказывать, что надо одобрять. А зритель, как ты и сказал, телевизору не верит и сделает точно противоположные выводы, не осознавая, что это и было их целью.
– Кого «их»? – спросил я.
– Выгодоприобретателей. Ну да черт с ними, я тебя по делу позвал.
– По какому?
– Хочу отдать тебе ноутбук Цапкина, там файл с вашей книгой, хочу, чтобы ты продолжил.
Меня немного царапнуло «ваша книга». Всё же я считал книгу исключительно своей. Наивная детская ревность не ускользнула от Отто. Он улыбнулся и сказал:
– Я тоже немного помогу тебе, если ты не против. Ты пиши, как задумывал и как хочешь, я тоже немного напишу от себя, а то какой-то я у тебя совсем вымышленный персонаж получаюсь, а ты потом впишешь мой текст в общую канву, идёт?
– Зачем тебе это?
– Знаешь, если получится всё, что я задумал и так, как я задумал, должно же это быть кем-то объяснено и зафиксировано, пускай в виде книги. В конце концов, в начале было слово, так ведь? Я понимаю, для того чтобы ты писал честно, тебе нужно не догадываться, а знать, поэтому сегодня я посвящу тебя во все свои планы, и ты обо всём узнаешь без догадок и вымыслов, коими изобиловала первая части книги, и как это было у Андрея Михайловича.
Отто снова включил телевизор. Как раз в тот момент, когда на первом канале начался «Вечерний Ургант». Глаза мои смотрели телевизор, а разум не понимал, что я вижу. Мне вдруг стал ненавистен смех с экрана, может, он закадровый наложенный, а может, настоящий, не знаю, но я его ненавидел. «Над чем вы ржёте? – думал я. – Что вас так веселит, и почему я не понимаю этого веселья?» Отто, словно услышав мои мысли, сказал:
– Наверное, от того, что они слишком близко подошли к границе безумия, а веселье – всего лишь защитная реакция организма.
– Ага, вот только от этого как-то ещё беспокойней.
– Не стоит беспокоиться о том, что не можешь исправить, – ответил Отто.
– Тогда вообще ни о чём не стоит беспокоиться, получается?
– Не обязательно, что-то же ты можешь исправить.
– Я не знаю.
– Так узнай. Ладно, нам пора.
– Куда? – спросил я.
– Туда, где тебе всё станет ясно, – ответил Отто.
Машина неслась по ночной Москве. Отто сидел рядом со мной на заднем сиденье, сложив руки на груди и закрыв глаза. Я смотрел в окно и думал, почему смерть Андрея Михайловича Цапкина, земля на могиле которого ещё не успела остыть, совсем не зацепила меня. И Отто, по всей видимости, тоже. Даже Марианна Думкина, как мне показалось, никаких эмоций на похоронах не испытывала. А ведь Цапкин ей был ближе всех, она называла его отцом. Что случилось? Почему мы все сделали вид, что его и не существовало никогда? Если бы не он, неясно, что было бы с Отто, я бы точно до сих пор сидел. И тут я понял: наше безразличие из-за странного чувства приближающихся перемен. И не таких перемен, когда что-то изменится исключительно в моей жизни, а в жизни как таковой. Всё из-за человека, который сидел рядом со мной на заднем сиденье машины. И в этом свете смерть Цапкина не только не омрачала действительности, она казалась уместной и логичной, будто она – всего лишь часть какого-то общего глобального плана, который пока остаётся для меня непостижимым.
Машина выскочила на МКАД, перестроилась в крайнюю левую полосу и начала набирать такую скорость, когда уже становится страшно и любые мысли останавливаются, чтобы держать разум в моменте. В том моменте, когда остро чувствуешь близость смерти и надеешься, что впереди окажется машина, едущая намного медленнее, из-за которой водитель хоть чуть-чуть сбросит скорость. Наконец машина замедлила ход и начала уходить с МКАД на шоссе. Я не успел прочитать на указателе, на какое шоссе именно, и не понимал, куда конкретно мы едем или хотя бы в какую сторону. Почему-то это меня взволновало. На шоссе был плотный поток, несмотря на позднее время, и машина поехала с комфортной для меня скоростью. Я успокоился и подумал: «Да какая разница, куда мы едем».