– Давай заедем позавтракаем где-нибудь, – прервал молчание Отто.
Я почувствовал, что прилично проголодался.
– Давай, – согласился я.
– Мак?
– Отлично, – я сглотнул слюну.
Я жадно съел бургер и запил несколькими приличными глотками колы, кое-как сдержав отрыжку. Отто откусил от своего бургера немного и больше к нему не притрагивался. Он терпеливо ждал, пока я доем.
– Как мне понять то, что произошло? – спросил я, когда доел.
– Ты совсем ничего не понял?
– Что-то понял.
– И что? – спросил Отто.
– Если честно, всё это очень похоже на секту. Само твоё выступление я, если честно, пока не могу осознать, но в конце, как я понимаю, ты говорил, что пришло время действовать. Отто, скажи мне, в чем суть плана мертвеца?
– Знаешь, когда школа насильственного просветления только была создана, я наивно полагал, что мягких макушек будет достаточно, чтобы дать людям полное понимание возможности их собственного пути до свободы, но как же я заблуждался, ты не представляешь. Ты читал, наверное, что я уже объяснял Цапкину – Отто со смешком добавил: – Стало быть.
– Читал.
– Не буду повторяться. Но вот какой интересный побочный эффект оказался у мягких макушек – я понял, что могу в их головы вложить любую мысль и они сделают так, как я скажу.
– Звучит жутковато.
– Когда стало ясно, что их макушки быстро зарастают и ни к чему они не приходят за редким исключением, но исключение настолько редкое, что можно не брать его в расчёт. Будучи в Сочи – это ты тоже читал у Цапкина, – я провёл серию опытов, в чём мне помог, если так можно сказать, Заворотнин.
– Кстати, чем его история закончилась? Он вылечился?
– Нет, после того как я перестал в нем нуждаться, я вывел его из комы, и приблизительно через месяц Заворотнин скончался.
– А смысл-то был? – спросил я.
– Ещё бы, – ответил Отто и вытащил из кармана банку кока-колы. Он поставил банку на стол передо мной.
– Кола?
– Кола. Ты понял, что все, кто был сегодня на поляне, в обычной жизни большие начальники?
– Догадался, когда ты намекнул в самом конце.
– Один из них – начальник производства на заводе кока-колы. На крупнейшем заводе в России. Основная идея опыта с Завортниным заключалась в том, чтобы продлить действие препарата, как ты знаешь, но получилось ещё лучше, я выделил новое вещество. Без цвета, без запаха, в несколько раз сильнее и, что самое главное, действие которого не заканчивается никогда. И, что ещё важнее, для эффекта нужны микроскопические дозы. Например, если вылить сто грамм вещества, допустим, в городское водохранилище, любой, кто будет пить воду из-под крана, даже если пропустит её через фильтр, вскипятит и попьёт чайку, получит такой же эффект, как если бы ему ввели препарат внутривенно.
И тут я понял его замысел.
– Как я понимаю, человек, отвечающий за водохранилище, на поляне тоже был?
– Ты всё правильно понимаешь. Но не все же используют воду из-под крана? Да? Кто-то пьет не воду из-под крана, а кока-колу, например.
– Начальник производства? – Я с опаской посмотрел по сторонам, испугавшись, что нас кто-нибудь слышит.
– Кто-то любит «Макдоналдс», кто-то пьёт бутилированную воду, конфеты и печенье, сгущёнка и тушёнка, в общем, почти всё, что употребляют сейчас люди. Вряд ли кто-то сможет избежать теперь свободы, – Отто звонко рассмеялся.
– Послушай, Отто, это же терроризм.
Отто замолчал, словно задумался, но я понимал, что он подбирает слова, чтобы объяснить мне.
– Можно называть как угодно, а формулировки из уголовного кодекса меня точно не интересуют. Дело вообще не в словах и объяснениях. Дело только в том, что, если нужно по-настоящему изменить мир, ни у кого ничего спрашивать не требуется. Тем более если собираешься всех освободить. Да и при чём тут терроризм, я же не выдвигаю никаких требований, и это будет не смерть, по крайней мере в её привычном понимании.
– Да от чего освободить, Отто?!
– От самих себя. Ты узнаешь, когда попьёшь кока-колы. Не переживай, в ней ещё первый вариант препарата, отпустит где-то через час.
– Я так понимаю, что тебя моё мнение не интересует. Так почему ты тогда хочешь, чтобы меня отпустило?
– Ты должен понять, куда я хочу привести людей, но тебе ещё нужно дописать книгу. Когда придёт время, ты всё равно, мой друг, не сможешь избежать путешествия к истине.
– Ладно, а как же остальной мир, или тебе важны только те, кто живёт в нашей стране?
Отто посмотрел на меня снисходительно:
– Южной и Северной Америкой занимается младший Фот. Европой – старший.
– Старшего я видел на поляне.
– Так и есть, сегодня он возвращается обратно. Остальных людей ты не знаешь, но поверь мне, всё будет происходить одновременно во всём мире.
– Тогда зачем моя книга? Кто будет её читать?
– Уверен, я что-нибудь да упустил, и, если так, если кто-то останется прежним, он должен знать, что произошло. Об одном прошу тебя, когда закончишь, когда скажешь всё, что хотел сказать, отправь мне файл, я хочу кое-что дописать от себя.
– Хорошо, – ответил я.
– Тебя до дома подбросить? – спросил Отто.
– Нет, я прогуляюсь.
– На связи тогда.
– Да, Отто, слушай, а что с Костей Лейбой? – спросил я, когда уже встал из-за стола.
– А что Костя? С Костей, полагаю, всё в порядке.
– Ты не будешь его искать или что-то в этом роде… Цапкин, ну ты понимаешь.
– Не надо его искать, сам найдётся.
– Так ты же вроде можешь вложить мысль в мягкую макушку, как ты говорил, вложил бы ему, что надо, пускай идет сдаётся.
– С Костей не сработает. Во-первых, макушку он сам себе размягчал, ещё до меня, а во-вторых, слушай, не лезь в это пока, хорошо? – сказал Отто.
– Хорошо.
Я взял со стола банку колы и вышел на улицу. Отто остался за столом. Он смотрел на недоеденный бургер, словно в нём скрывался какой-то удивительный смысл.
Оказалось, что «Макдоналдс», где мы были, находится на Тверской улице. Странно, что я этого не только не заметил, но даже не задумался, в какой части города мы находимся. Дождь уже закончился. Октябрьское небо было безоблачным. Пока ещё тёплое солнце побеждало утреннюю прохладу. Я решил спуститься до Охотного ряда, дальше пройти Александровским садом, затем направо и к Новому Арбату мимо Библиотеки имени Ленина. Нырнуть в арку в самом начале Нового Арбата, от центра по правой стороне дойти до дома писателя, где жил Цапкин, и домой.
Несмотря на ранний час, людей было много. К Красной площади поднималась цепочка туристов. Люди уже толпились у Вечного огня, ожидая смены караула. Я попытался вспомнить, какой сегодня день недели, и не смог. Пришлось посмотреть в телефоне. Оказалось – воскресенье. Уже на Новом Арбате я остановился перед аркой. Машины нервно дёргались со светофоров. Люди, несмотря на выходной день, шли плотным потоком. Лица у всех были серьёзны, почти никто не смотрел по сторонам, они все куда-то спешили. Так много разных людей, так много разных глаз. Мне стало не по себе от мысли, что скоро для них всё закончится. Да, я верил Отто, верил в то, что это не совсем смерть, что там будет настоящая свобода, но ведь люди даже не подозревали, что их планам не суждено осуществиться. Не случится ничего из того, о чём они мечтают. Их дети не окончат школу и не выучатся в университетах, не родят своих детей. Кто-то не достроит дом, кто-то так и не купит жене или мужу подарок на день рождения. В этом свете план мертвеца мне показался бесчеловечным, но, с другой стороны, я ведь не знаю, что за пределами человеческого, где, по словам Отто, первозданная истина – подлинная свобода. Да что я вообще в этом понимаю? Разве я сверхчеловек, разве я могу хоть немного приблизиться к пониманию, что есть у Отто? Не нужно ли мне просто слепо довериться тому, кто знает, возможно, всё? Я прошёл через арку. Здесь стало тише, намного тише, и почти не было людей. Редкие прохожие. «Что ж, апокалипсис так апокалипсис. Время и история рассудят. Да и, в конце-то концов, история, если и должна с кем-то считаться, так только с тем, кому было предначертано определять её ход и развитие. А кто ещё может, если не Отто? Чего они стоят, людские надежды и чаянья, да вся человеческая мораль – какой в них смысл? И вообще, отдать мораль на откуп человечеству – то же самое, как обречь его на гибель, то же самое, что разрушить мир, и кто ещё может этот мир спасти, если не Отто? Кто, кто, кто? Все мои сомнения – только разум, а Отто выше разума», – подытожил я для себя.
Задумавшись, я не заметил, как прошёл мимо дома-музея. Я оказался у баскетбольной площадки, что располагалась чуть дальше. Я вернулся немного назад и понял, почему прошёл мимо. Теперь дом писателя был обнесён высоким забором. За ним урчала техника. Я ухватился за край забора и подтянулся. Во дворе вовсю шли строительные работы. Видимо, после смерти Цапкина дом писателя всё-таки решили превратить в нормальный музей и открыть его для посещений. «Ну что ж, резонно», – подумал я, но всё же почувствовал лёгкую грусть от того, что это место стало чужим. Странно, что я загрустил именно от ощущения чужого дома, а не потому, что Андрей Михайлович Цапкин умер. Интересно, что почувствовал Отто, когда узнал о его смерти, и почувствовал ли вообще хоть что-нибудь? Стало бы мне грустно, если бы умерла Марианна Думкина? Я не смог дать себе ответ на этот вопрос. Сейчас мне казалось, что оба они – и Думкина, и Цапкин – совсем чужие мне люди, и дело было не в них, а исключительно в Отто. На самом деле только он всегда был мне интересен. Как я умудрялся ревновать Думкину к Отто? Теперь я удивлялся своим прежним теплым чувствам. Как вообще понять, когда чувствуешь что-то по-настоящему, а когда чувства – всего лишь своего рода душевный и телесный комфорт. Вот злость, досаду, печаль точно ни с чем не спутаешь и не скажешь потом, что не злился в прошлом, не досадовал и не печалился. Всегда знаешь точно в таком случае, что было, когда и по какой причине. Может, только негативные чувства в человеке и есть настоящие, а всё остальное – только приятные промежутки, когда не испытываешь разрушительных эмоций? Черт его знает, как оно на самом деле, но это открытие оказалось для меня мучительным. В этот момент я во всём, что есть во мне как в человеке, усомнился. Кто я вообще такой? Когда я есть я, а когда я – только тот, кем хотел быть? С такими мыслями я дошёл до своего дома, открыл дверь и вошёл в квартиру.