Бочек), уже совершивший переход по трассе Севморпути из Мурманска в Петропавловск и теперь направлявшийся в Европу с грузом (уже оплаченным западной валютой!) камчатских крабовых консервов. Он имел все шансы оказаться первым судном, одолевшим путь вдоль северного побережья Евразии дважды в одну навигацию. Последней надеждой каравана оставался ледокол «Ермак». Но 4 октября по радио «…Воронин коротко сказал, что ледокол имеет особые обязанности и он в лед не пойдет» (Бочек, 1968, с. 299), — ледокол в это время протаскивал на запад израненный пароход «Володарский». Второй раз «Ермак» подошел к каравану 17 октября, передал на него уголь, необходимый для зимовки, и принял часть людей, но также не мог оказать реальную помощь, поскольку был отозван для дальнейших операций, включая на Земле Франца-Иосифа, где опасность зимовки угрожала еще трем судам…
Сбитое с толку начавшимися арестами руководство ГУ СМП в отсутствие Шмидта (отчеты в ЦК, поездки по стране, необходимость санаторного лечения, наконец, смерть жены — все смешавшееся в едином стечении неблагоприятных обстоятельств) элементарно растерялось. Никто не мог объяснить происходящего «наверху», включая «шефа», которого любил Великий Диктатор, который стал Героем, но который тем не менее не знал об истинных причинах ситуации «наверху». Это было попросту за пределами его компетенции… В итоге моряки в ледовых просторах Арктики и сотрудники Морского управления ГУ СМП перестали понимать друг друга.
Запоздалое вмешательство Шмидта после встречи с Великим Диктатором уже ничего не могло изменить. Обстановка на западе Советской Арктики заставила Шмидта приказом от 23 октября (явное следствие последних сталинских инструкций) отстранить от обязанностей Ковеля со штабом на «Ермаке», отвечавшего здесь за ледовую проводку. Известный полярный историк М. И. Белов полагает, что «…неправильные действия капитана «Ермака» и начальника морских операций были вызваны страхом самим остаться на зимовку» (1969, с. 188). Однако существует и другая точка зрения. Участвовавший в зимовке каравана «Аитке» известный ледовый капитан И. А. Ман в беседе с автором подтвердил правильность действий Воронина. Тот на обезугленном судне мог легко повторить судьбу шхуны «Святая Анна». В этом случае судьба зазимовавших судов оказалась бы трагической — выводить их изо льдов на будущий год было бы просто некому… Осенью 1937 года тактика и стратегия ледовых операций на какой-то момент пришли в противоречие. Тем не менее с учетом будущей навигации действия В. И. Воронина не просто правильные, а единственно верные.
Еще шесть иностранных судов остались на зиму на Диксоне с грузом леса. «Красин» зазимовал в бухте Кожевникова, а бот «Смольный» — в устье Оленька. На западе моря Лаптевых в дрейфе оказались также шесть судов, включая ледокол «Ленин». Три судна зимовали на Земле Франца-Иосифа и еще три — у Новосибирских островов (ледокольные пароходы «Малыгин», «Садко» и «Седов»), где они попали в генеральный дрейф общим направлением в Северную Атлантику. Таким оказался финал арктической навигации 1937 года…
Наибольший просчет в прогнозе ледовой обстановки был допущен для моря Лаптевых, здесь оказалась треть от общего количества зазимовавших судов. Уже поэтому при описании самой большой зимовки за всю историю Севморпути здесь можно ожидать наиболее поучительных примеров в судьбах людей и отдельных судов.
Начнем с ледокольного парохода «Садко»(капитан Н. И. Хромцов), который в навигацию 1937 года направлялся в третью высокоширотную экспедицию под руководством директора ВАИ Р. Л. Самойловича. В частности, ему поручались поиски Земли Санникова. В конце августа их безнадежность, ко всеобщему разочарованию, стала очевидной. Полярную станцию вместо Земли Санникова пришлось «переадресовать» на остров Генриетты в группе островов Де-Лонга. С завершением строительства станции на зимовку остались 6 полярников во главе с Л. Ф. Мухановым, который начинал свою полярную карьеру секретарем Шмидта. «Садко» после обследования островов в группе Де-Лонга, направился в Тикси, куда пришел 13 сентября и встал под погрузку угля. В 20-х числах, в связи с разразившимся штормом, «Садко» помогал в спасении гидрографических судов «Челюскин» и «Хронометр», вернувшись снова в Тикси 24 сентября. С завершением экспедиционных работ часть ученых и освободившихся людей отправили с попутными судами во Владивосток, поскольку ледовая обстановка ухудшалась на глазах. Затем «Садко» направили на проводку парохода «Кузнецкстрой» и к каравану ледокола «Ленин», встреча с которым на западе моря Лаптевых произошла 3 октября. Ледовая обстановка стала там угрожающей, о чем Хромцов доложил на совещание капитанов. Угля на судах оставалось совсем мало, поэтому решили дожидаться прихода мощного «Красина». Однако из Москвы 9 октября последовало указание пробиваться на Диксон для участия в проводке судов в западном секторе.
Коллективный ответ капитанов и руководителей экспедиций ставил Морское управление ГУ СМП в известность о невозможности пробиться даже к проливу Вилькицкого, не говоря уже о Диксоне. Особо подчеркивалось, что «…речь должна идти только о выводе судов на чистую воду и о постановке части судов на зимовку в безопасном месте, чтобы избежать зимовки в открытом море в дрейфующих льдах» (Николаева, Хромцова, 1980, с. 77). «Красин» подошел только 13 октября, причем руководство на этот раз предложило ему вести караван «Ленина». Чтобы выполнить этот приказ, «Красин» оставил ледокольные пароходы «Садко», «Седов» и Малыгин», отложив помощь им на будущее. С каждым днем положение становилось все более угрожающим, и Хромцов, не обладая правом самостоятельного решения, запросил руководство: «Прошу указания вмерзать ледокольным пароходам в данном месте в ожидании прихода «Красина» или отходить на восток в более легкий лед» (Николаева, Храмцова, 1980, с. 79). Москва разрешила отойти к востоку на 15–20 миль, что не меняло дела. По поручению озадаченных капитанов Хромцов повторно детально описал Москве складывающуюся ситуацию, на что последовало, наконец, запоздалое расплывчатое указание: «… Подтверждаю немедленный выход на восток. Полагаю, что в случае серьезного риска зимовки правильнее продвигаться в Тикси». То, что было очевидно морякам посреди моря Лаптевых, не доходило до руководства в Москве. 18 октября наконец было дано добро на самостоятельное решение, когда изменить что-либо было уже невозможно. Море Лаптевых замерзло, и время оказалось безнадежно упущенным: «Садко», «Малыгин» и «Седов» вмерзли в лед…
Для самого Отто Юльевича складывалась весьма непростая ситуация. Если высадка на полюсе (при всех сомнениях на будущее) завершилась успехом, то на Северном морском пути близилась самая настоящая катастрофа, признаки которой нарастали с каждым днем. Занятый многочисленными отчетами в различные инстанции, поездками по стране для выступления в различных коллективах (что было непременным ритуалом тех лет), наконец, собственным санаторным лечением (дабы избежать повторения болезни по челюскинскому варианту), Отто Юльевич слишком поздно смог оценить происходящее на трассе, созданной в значительной мере его же усилиями. А тут еще арест его комиссара Бергавинова по нелепому обвинению… Шмидту следовало готовиться к самому худшему…
С очевидным опозданием 27 октября Шмидт (своим вмешательством фактически отстранив начальника Морского управления ГУ СМП Крастина от операций в Арктике) радировал судам в море Лаптевых: «Красину» дано распоряжение следовать помощь вашему каравану. Провести на восток или обеспечить безопасную зимовку Новосибирских островах. Разоружать суда (то есть готовить их к зимовке. — В. К.) нельзя. Сведите режим топлива до минимума. Ожидайте прихода «Красина». Держите с ним постоянную связь». Чуть позже он довел до сведения моряков: «По донесениям ’’Красина» операция по оказанию помощи вам оказывается невозможной… Вашей группе переходить на зимовочное положение… Шмидт» (Николаева, Хромцова, 1980, с. 82–83). Определилась судьба не только группы из трех ледокольных пароходов, но и всей навигации 1937 года в Советской Арктике.
Сходным образом развивались дела и с караваном «Ленина». С середины сентября временами не было видно чистой воды и суда в караване (помимо ледокола еще пять единиц) подвергались сильному сжатию. В результате на пароходе «Володарский» было сломано много шпангоутов. Ледокол «Ермак», однако, своевременно вывел аварийное судно на чистую воду, и оно благополучно вернулось в Архангельск — в отличие от остальных.
24 сентября в сильном дрейфе караван миновал мыс Челюскина со льдом, который уносил его в море Лаптевых, и на рубеже сентябрь — октябрь оказался у острова Петра вблизи берега Прончищева на Таймыре. Один из участников дрейфа Л. В. Рузов, направлявшийся на строительство новой полярной станции в проливе Санникова (так и не добравшийся до места назначения), оставил красноречивое описание бедствий, постигших караван:
«Машины с заклиненными льдом винтами бездействовали. Корабли, точно детские игрушки, в непроизвольных положениях, — кто лагом, кто кормой — дрейфовали все дальше и дальше. Скорость дрейфа достигала восьми миль в час… На пароходе «Товарищ Сталин» в машинное отделение через большие пробоины в бортах хлынула вода, которую едва успевали откачивать непрерывно работающие насосы. У всех судов было много поломанных шпангоутов. Наш караван состоял из побитых, аварийных кораблей. Здесь к нам присоединился следовавший из бухты Кожевникова пароход «Диксон». Дни текли, а впереди ничего благоприятного не ожидалось. Алилуйщиной Арктику не завоюешь. Она жестоко мстит тем, кто пытается «забросать ее шапками». Арктика не прощает ошибок. Сейчас мы расплачивались за бездеятельность людей, руководивших проводкой кораблей, допустивших много ошибок, не проявивших гибкости и инициативы в сложной арктической обстановке.
5 октября к нам на выручку вышел из Чаунской губы «Красин»… Сложная ледовая обстановка давала основание сомневаться в благополучном исходе плавания «Красина»… До отказа загрузив ледокол углем, капитан Белоусов повел его на запад… Запасы угля постепенно сокращались, и, подходя к меридиану островов Петра, капитан окончательно убедился в бесплодности всей операции. На обратный путь угля явно не хватало… Семь суток пробивался ледокол и лишь 20 октября, затратив 900 тонн очень ценного теперь топлива, подошел к каравану» (Рузов, 1957, с. 210–212).