«Да никакой он не Король! – с запоздалым прозрением подумал я. – Так, обыкновенный воришка. А кто же тогда я? Его подручный, еще мельче и ниже, чем он». Бывает, что синяки и ссадины наталкивают человека на неплохие мысли. Дело оставалось за малым – выйти из тени Короля.
Через несколько минут меня догнала попутная машина. Когда она поравнялась со мной, я рванул к заднему борту и запрыгнул в кузов. Машина остановилась.
– Ловкий! – выглянув из кабины, сказал шофер. – А ну, слазь!
– Да чё, жалко, – заныл я.
– Мне не жалко, а вот она, – шофер похлопал по дверке, – не любит, когда в нее без спросу прыгают разные…
Шофер незлобно матюгнулся. Я понял: бить меня не будут, и спрыгнул на землю.
– Давай, до Парашютки подброшу, – милостиво разрешил он. – Только садись в кабину.
Оказалось, что шофер ехал на аэродром. Уже из кабины я неожиданно увидел полет доселе невиданной мною огромной птицы. Сделав круг, она догнала нашу машину и неслышно приземлилась на ровное поле. И из нее вылез такой же, как и я, мальчишка и махнул в мою сторону рукой. Мне показалось, что он пригласил именно меня подняться на этой фанерной птице в небо. Это было похоже на чудо: буквально рядом, в каких-то четырех-пяти километрах от Рёлки, оказывается, был аэродром, и там летали такие же, как и я, ребята.
– Можешь записаться в планерный кружок, – неожиданно сказал шофер. – У меня там братишка летает.
Говорят, в жизни не бывает ничего случайного. Целый день, пока продолжались полеты, я провел на аэродроме, все расспросил, узнал, что нужно для того, чтобы стать планеристом. Но эта моя мечта едва не рухнула, и опять это было связано с Королем.
Он собрал нас – рёлкскую шпану – и повел в сад Томсона, за ранетками. Конечно же, без спросу и через забор. И здесь Король остался на стреме – зачем рисковать, когда у тебя под рукой готовые на все огольцы. Конечно же, нас застукали; меня, убегающего, уже в заборной дыре подстрелил солью охранник, и если бы не подоспевшая вовремя женщина, то добил бы прикладом. Вместо занятий в школе пришлось мне сидеть, точнее, лежать дома. Мама вызвала врача, и та, осмотрев рану, только покачала головой, сказав, что я родился в рубашке: попади охранник чуть выше – быть бы мне калекой.
БЕЙ ПЕРВЫМ, ФЕДЯ!
«Кошка скребет на свой хребет», – говорили на Рёлке. Срок в детской колонии я бы точно наскреб, от нее меня отделяла совсем тонкая огородка. Но тут в моей жизни появился Федька Дохлый.
У моего отца была удивительная способность: к нему лепились разные люди, и всех он тащил в дом. Однажды он вернулся из тайги с пареньком. На первый взгляд, мальчишка показался старше меня, но потом я узнал, что мы с ним одногодки. Как выяснилось, Федька Дохлый был скотогоном, он гонял вместе со взрослыми скот из Монголии. С собой в город Федька привез пышные сарлычьи хвосты и мешок с шерстью. Выяснилось, что все это богатство он состриг, когда они ехали на вертушке, которая перевозила на мясокомбинат скот. Дохлый умудрился на ходу залезть через маленькое верхнее окно в вагон с овцами и специальными крюками надрать шерсть для продажи. Мама купила у него мешок и предложила Феде пожить у нас.
Спали мы с Федькой на топчане за печкой. Именно от него я узнал про Робинзона Крузо, графа Монте-Кристо и наследника из Калькутты.
Днем я уходил в школу, а Федька уезжал в город, продавал там сарлычьи хвосты, которые с удовольствием покупали городские модницы, делая из них пышные шиньоны. Позже он бродил по базару, приглядывал, как он говорил, «кой-какого товару». Приезжал он поздно, мама начинала беспокоиться, не случилось ли с ним чего-нибудь.
И все-таки однажды случилось. Все заработанные и накопленные деньги у него отняли на барахолке; подглядели, что у пацана есть монета, наставили на него нож и выгребли всю наличность. Правда, переживал Федька потерю недолго. Еще с детдомовских времен у него осталась присказка: «Дают – бери, бьют – беги, отняли – не плачь, Господь все видит и знает, кого напрячь».
Думаю, что Федьку звали Дохлым за его худобу, но когда он однажды разделся, я удивился: все его тело, казалось, было вылеплено из одних мышц. Он мог свободно подтянуться на одной руке, на этой же руке сделать стойку. Я не знал, сколько он закончил классов, но читал Дохлый бегло, книги заглатывал с ненасытностью удава. Особенно силен был в арифметике. А еще ему не было равных, когда он играл в карты; он показывал фокусы, и можно было подумать, что имеешь дело с настоящим шулером. Но при этом он никогда не кичился своими способностями и всегда был готов прийти на выручку, что и произошло вскоре. Этим он покорил меня и рёлкскую ребятню окончательно.
На Пасху после завтрака, когда мои родители уехали в город к маминому брату, мы пошли с ним погулять на улицу. Приехавшие в основном из окрестных деревень, обитатели Барабы, несмотря на то что этого праздника не существовало в официальных календарях, отмечали его так, как делали это их отцы и деды: красили яйца, пекли куличи, убирали избы, белили известью стены, украшали ветками пихты иконы. Мама говорила, что Первомай – это придуманный праздник, а вот Пасха – она была и будет всегда. Обычно к этому светлому дню мама готовила нам подарки: майки, трусики, рубашки, девчонкам – платья. Утром мы обычно садились за праздничный стол и разговлялись. А потом – кто куда: ребятня с крашеными яйцами – на улицу, родители – по гостям. Еще этот весенний день мы любили за то, что подвыпившие мужики вываливали на улицу и, вспоминая молодость, начинали подзуживать нас сыграть в чику. Вот тут-то мы их и поджидали.
В той игре Дохлый почему-то не участвовал, он «болел» за меня. Накануне я объявил своим друзьям, что весь наш выигрыш пойдет на покупку футбольного мяча и волейбольной сетки. К тому времени мы решили создать уличную команду, и даже название придумали – «Молния». Макаров, Оводнев, Ленька и Валерка Ножнины и я – вот те, кто придумал спортивную идею дворового масштаба и решил воплотить ее в жизнь. И уже начали собирать деньги на форму: искали любую возможность, чтобы пополнить свою казну. Давали деньги и родители, понимая: пусть лучше гоняют мяч, чем лазят по заборам и чужим огородам.
В тот пасхальный день мне фартило, я обыгрывал всех. Для мужиков игра на деньги была развлечением, им хотелось вспомнить свою молодость, тряхнуть стариной и показать, какими они были меткими и ловкими. Но прицел у них был, конечно, уже не тот. Почесывая затылки и посмеиваясь, они доставали из карманов все новую мелочь, а у самых азартных захрустели в руках трешки и пятерки. Первыми из игры ушли те, кто послабее и потрезвее. Ссыпая мелочь в карман, я, уже не стесняясь, напевал распространенную в ту пору песенку:
О чико, чико!
Ты посмотри-ка,
Кто к нам приехал
Из Пуэрто-Рико.
Для меня Пуэрто-Рико было далеким местом, где разворачивалось действие фильма «Мексиканец», где молодой паренек-революционер проводил свой бой на ринге, чтобы заработать деньги на революцию. Я ощущал себя барабинским Риверой, который зарабатывает деньги на футбольную команду и мечтает совершить революцию хотя бы на своей улице. Я уже мысленно подсчитывал выручку: денег вполне могло хватить не только на мяч, но и на сетку. Но, как гласила мальчишечья мудрость, «не кажи гоп, не то схлопочешь в лоб». Когда душа уже летала в ритме танго, явился Король!
Он был пьян. Растолкав сгрудившихся вокруг кона мальчишек, Король сунул мне под нос горсть монет.
– Бери! Отдаю за так.
– Да у меня и своих хватает, – растерянно буркнул я и похлопал себя по карману. Я понял, что Король хочет показать всем, кто на улице хозяин.
В предместье Король считался лучшим игроком в чику, мы даже «болели» за него, когда он ходил на мельницу, чтобы сразиться с самим Потрохом, которого так называли за умение потрошить чужие карманы. Король держался с ним на равных; если и проигрывал, то немного, чаще всего для понту, чтоб не набили морду, все-таки игра шла на чужой территории, где, как и повсюду, не любили слишком фартовых.
«Ну, коль нахлебался, чего выпендриваешься!» – с досадой подумал я, размышляя, что делать дальше.
Передо мной встал выбор – продолжать игру с Королем или отдать ему часть выигрыша и смыться. Мои дружки, поглядывая на меня, понимали, что я оказался в непростой ситуации: откажусь, а так поступили бы многие, – претензий не будет. Король – он и в Африке король! Но если пойду против, то Король – особо церемониться не станет. Поколебавшись немного, я решил: будь что будет, корову не проигрываю, а те монеты, что перекатывались у меня в кармане, еще недавно лежали в чужих карманах.
– Ну чаво, играешь или…
Король, что так не соответствовало его высокому званию, выругался.
Как и везде, на Рёлке властвовал принцип: выживает сильнейший. Впрочем, на улице среди подростков решающее значение имел возраст, и уже потом – сила. Сообразительность, ум, ловкость были важными, но не определяющими факторами. Существовали некие запреты, через которые, хоть умри, не перепрыгнешь, – это уличная мальчишечья иерархия: младший должен подчиняться старшим. Как-то я схватился бороться с Толькой Имановым, который был старше меня на два года, и повалил его. Но подвиг тот был оценен только мною, остальные сделали вид, что ничего не произошло; более того, Иман при первой же возможности и всеобщем равнодушии постарался загнать меня на ту полку, которая была отведена мне свидетельством о рождении. Случались в иерархии послабления – они опирались на покровительство и авторитет старших братьев. У меня старшими были только сестры, но с появлением в моей жизни Дохлого он стал для меня как бы старшим братом.
Уже сегодня, пытаясь заглянуть в то далекое время и понять, чего нам недоставало, а что имелось в избытке, я осознаю: мы должны благодарить судьбу, что выросли не на городском асфальте, где хочешь или нет, но многое расчерчено и определено заранее – вот улица, вот бордюр, вот тротуар и мигающий светофор, который определяет время и направление движения. В городе улицу полагалось переходить в определенном месте, лазить по заборам было неприлично – это можно было только на Рёлке. Зато здесь всем было место под солнцем, здесь правила были скорее обозначены, чем прописаны, и нарушали их с легкостью весеннего половодья, которое заливает дворы и огороды.