Тут же стояли раскрашенные в синие и красные тона деревянные идолы.
Прямо от горной речки отдыхающими был сооружен водоотвод. Бегущий поток крутил деревянные мельницы, крылатых лебедей, поднимал и опускал игрушечные перегородки, переворачивал лопатки всевозможных гидросооружений. Вдоль тропы на крупных булыжниках виднелись надписи, утверждающие, что «Коля и Оля были здесь». Горячие источники обозначались каменными и деревянными знаками. На некоторых раскрашенных камнях были нанесены китайские иероглифы. Карл Румпель трудился не покладая рук и не жалея ног. С немецкой дотошностью он расспрашивал Пряхина, теребил бурята, губернатора, Сугатову, чтобы они на камеру сказали, что это за камень и о чем говорят иероглифы. Надолго задержался около кладбища костылей. Пряхин объяснил, что сюда, на Шумак, многие прилетают на костылях, а обратно уезжают на своих двоих.
Вскоре утомленные гости собрались в столовой, где им был приготовлен обед. Губернатору как самому почетному гостю предложили вареную баранью голову, Карлу – убсуун, баранью грудинку. Пряхин отметил, что и здесь на столе было выставлено немецкое пиво. Он посоветовал Румпелю отведать приготовленные бурятские молочные пенки – урмэ.
– Зер гут! – подняв большой палец и отведав пенки, говорил Румпель.
На десерт подали сваренные в котле лапы медведя с острой приправой. Видимо, варили их долго, мясо успело остыть и превратилось в холодец. Но под водку пошла и медвежатина.
За столом Эрик Петрович произнес речь в честь немецкого гостя и сообщил, что достигнута договоренность о прямом рейсе из Мюнхена в этот край вечно синего неба.
– Что, будут летать прямо сюда? – вытаращив глаза, спросил глава района.
– Сюда будет прямой рейс на вертолетах, – ответил губернатор. – Скоро вы не узнаете Шумак. Здесь будет курорт европейского уровня. Заведем охотничье хозяйство, огородим источники металлической сеткой, чтоб лошади не бродили. Зарубежные гости смогут здесь не только полечиться, но и поохотиться, порыбачить и подышать нашим саянским воздухом. И как это в песне: «И приросла Россиюшка Сибирью. И раздалась Россия на Восток». Будем укореняться и здесь, в этих диких местах.
Было видно, он доволен оказанным гостеприимством, и ему захотелось ответно порадовать приятной вестью хозяев.
На обеде шаман исполнил для присутствующих песню: «Кочевник, степь и небо».
– Природа, Бог одно и то же, – помогая себе руками пел шаман, – Кругом орлы, пасущие отары. И стрекот дикой саранчи. И посвист суслика степного впитал в себя сей горизонт. И склоны снежных гор.
Уже в конце долгого, как бурятская степь, напевного монолога он с какой-то обреченностью в голосе выдохнул: «И где теперь аймак районом стал, и Ельцин этот путь нам указал».
Пряхин не стал уточнять у шамана, про какой путь вспомнил вдруг он, должно быть, песня была написана давно, и ничего нового в ней не появилось. Вожди указывают, отары бредут, куда им укажет пастух. Пряхин вспомнил Кешу, его рассказ про оркестр в Потсдаме и пожалел, что его нет здесь, на Шумаке.
Вспоминая о своей поездке на охоту, Румпель сказал Пряхину, что обязательно сделает о Намоконове фильм.
– Думаю, Кеша не будет возражать, – улыбнулся Пряхин.
Румпель молча и недоверчиво посмотрел на Пряхина. И та легкость, с которой Григорий решил за Кешу, улетучилась. О таких вещах говорить за другого было легковесно и несерьезно. С присущей немецкой педантичностью и дотошностью, Карл, должно быть, привык больше доверять подписанному договору, а не брошенным походя словам. Все-таки Румпель имел не только немецкие корни, но и большой отрезок жизни, который он провел в России, где от сказанного обещания до конечного результата – дистанция огромного размера.
– Майн фройнд, должно быть, вы знаете, что в природе не существует частицы «не», – неожиданно сказал Румпель. – И многие не понимают ее значения. Говорят: «Я желаю тебе не болеть!» Уберите частицу, что получится?
– А как, по-вашему, надо?
– Желаю быть здоровым. Еще вы любите огораживать свою территорию, – продолжил Карл. – Даже после смерти. Я понимаю, заборы и оградки, кирпичные стены достались от прошлого. Но они в обычной жизни мало полезны. Например, Берлинская стена. У немца ограда или черта в голове. Он не пересечет ее и не поедет на красный свет. У вас же это сплошь и рядом.
– И что из того? Что, после падения Берлинской стены вы стали жить лучше?
– Мы вновь стали единым народом.
– Поделенным на три сорта, – сказал Пряхин. – Первый – западные немцы. Второй – восточные. И третий – приехавшие из России.
– Но это быстро рассасывается, сглаживается.
– И мы меняемся, – подытожил Пряхин.
– Я-я! Все течет, все меняется, – согласился Румпель.
Все хорошее когда-нибудь заканчивается, гости начали собираться в обратный путь. Пока гуляли и обедали, облачность приподнялась и показала зубатые, каменистые, кое-где уже прикрытые снегом, высокие клыки Тункинских Альп. Вдоль ущелья потянул холодный, порывистый ветер. Пряхин знал, при таком ветре в этой узкой трубе взлетать будет непросто. Он вспомнил Гэсэра – мифического героя бурятского народа, который, как и Христос, спустился на землю. Ему так полюбилась земная жизнь, что он не вернулся обратно на небеса.
«Он-то не вернулся, а нам лететь. И хорошо, что погода не заперла нас в этом урочище», – подумал Григорий, поглядывая на заснеженные гольцы. Прав был Елисеев, летать на Шумак было сложно, и, скорее всего, регулярные рейсы сюда будут еще нескоро.
По пути к вертолету губернатор напевал полюбившуюся ему казачью песню:
И пусть проходят годы и века
Мы не забудем подвиг Ермака!
– Как говорил Кант: «Две вещи поражают мое воображение, – сказал Румпель, обращаясь к губернатору, когда они садились в вертолет, – звездное небо над головой и нравственный закон во мне». Я бы добавил еще – русское гостеприимство.
– Дорогой Карл, хочешь, я возьму тебя с собой в тайгу на берлогу? – расплылся в улыбке губернатор. – Пощекочешь нервы.
– О нет-нет! – воскликнул Карл. – Я пацифист.
– Хорошо, тогда я тебе подарю шкуру медведя.
– Гималайского?
– Будет тебе и гималайского, – покровительственно похлопал по плечу Румпеля губернатор.
– Эрик Петрович, я бы хотела поехать с вами на охоту, – попросилась стоявшая рядом с губернатором Сугатова. – Я сегодня пролетела на вертолете, получила огромное удовольствие. Мне захотелось посмотреть медвежью охоту. Особенно когда слушаю рассказы охотника Иннокентия Намоконова.
– Не женское это дело, – ответил Королев. – Тайга требует к себе особого внимания.
– Эрик Петрович, французы говорят: «Чего хочет женщина, того хочет Бог», – сказал кто-то из сопровождающих. – Женщины тоже требуют к себе особого внимания.
– А кто против? – засмеялся губернатор. – Бог хочет одного, женщина – другого.
– Мы будем делать фильм о губернаторе и его таежном спецназе, – сказал Румпель. – И конечно же о Шумаке. Европа уже забыла, что здесь еще остались дух и потомки Чингиз-хана.
– «Те, кто сидят в юрте, уподобляются камню, упавшему в глубокую воду, либо стреле, выпущенной в заросли тростника», – говорил Чингисхан. – Тот и другая бесследно исчезают. Мы себе этого не позволим. Можешь считать, что договорились, – сказал Королев Румпелю. – Деньги на фильм найдем.
«Осталась еще в нас легкость, с которой мы даем обещания. И себе, и за других», – вспомнив разговор с Карлом, хотел сказать Пряхин, но вовремя прикусил язык. Сейчас его откровенность ни немцу, цитирующему Канта, ни тем более губернатору была не нужна. Румпелю хорошо, а это именно то, о чем его просила Жанна Андреевна, когда посылала сопровождать Карла. Конечно же Эрик Петрович вспомнил Пряхина, но делал вид, что того неприятного разговора у них не было. И, скорее всего, причиной тому была охранная грамота, которую выдала ему Королева.
К Новому году Елисеев переслал Пряхину документацию, списки необходимого летного и технического состава. К ним он передал все финансовые расчеты. Каким-то образом о создании авиакомпании узнал Дудко и пригласил к себе Пряхина.
– Вот что, уважаемый, Григорий Ильич, – поглядывая на Пряхина ничего не выражающими водянистыми глазами, непривычным для него вкрадчивым голосом начал Арсений Петрович. – Я вдруг совершенно случайно узнаю, что вы, являясь сотрудником киностудии, на казенные деньги путешествуете по Саянам.
– Арсений Петрович, я летал туда по вашему распоряжению и, кажется, уставов студии не нарушал, – стараясь держать ровный тон, ответил Пряхин. – И, честно говоря, даже рассчитывал, что вы отправите на Шумак приветственный адрес. Там было все начальство, был губернатор.
– Да, я знаю, – помолчав немного, сказал Дудко. – Но не надо прикрываться губернатором. В таких делах нужно иметь трезвую голову.
– Летчиков всегда перед вылетом проверяли доктора, в том числе и на трезвость.
– Хорошо, хорошо. Что тут скажешь. Но почему не написали отчет о поездке? Есть порядок, его нельзя нарушать.
– Если надо, я напишу, – пожал плечами Пряхин.
– Сделайте, пожалуйста, и передайте его Наталье Владимировне.
– Хорошо, будет сделано, – пообещал Пряхин.
– Ну а кратенько, как там себя чувствует Эрик Петрович? Румпель в восторге от поездки. Губернатор его очаровал. И кто такой Намоконов? Только о нем и слышно.
– Герой войны. Снайпер. На его личном счету около четырехсот фрицев.
– Что, до сих пор живой?
– Да что вы! Умер. Давно. Если вы имеете в виду Иннокентия, то это его дальний родственник.
– Надо бы с ним разобраться, – ответил Дудко. – Не дай бог, немец узнает, кого он собрался снимать.
– Внука героя войны.
– Это для вас он герой. А для немцев? Ничего, как-нибудь разберемся! Жду ваш отчет и конкретные предложения по фильму.
– Сделаем, – ответил Пряхин. – Был бы толк.
– Будет, – уверенно заявил Дудко. – Нам надо привлечь серьезных инвесторов, составить бизнес-план. Я здесь кое-что набросал, и даже уже кое с кем переговорил.