задачу, умереть сразу или погодя, поджав сухие, опаленные внутренним жаром губы, смотрела глубоко впавшими глазами на неподвижно сидевшую Ольгу, затем переводила взгляд на Варю. Но эта сцена продолжалась недолго. Когда мимо нее к себе в сарай пытался проскочить Бодня, Проня своей тростью, как шлагбаумом, преграждала ему дорогу:
– И чего ты все бегаешь? – грозно вопрошала она. – Туда-сюда, туда-сюда! Аж в ушах темно! Лучше давай сядем и выпьем.
– А ты принесла? – спрашивал Бодня.
– Да если у меня было, я тогда бы и не пришла, – сообщала Проня. – Она сделала паузу и, вытерев тыльной стороной губы, достала завернутую в бумагу копченую скумбрию. – Свежак!
Володя моргал жене, Ольга тяжело поднималась, доставала из своих запасов горилку, резала хлеб, сало и принесенную рыбу.
– Раньше мы здесь все в рыбколхозе работали, – уже разглядывая Варю, говорила Проня. – Помните? Рыбачка Проня как-то в мае, направив к берегу баркас. – Пропев первую строку, она вновь делала паузу и многозначительно поднимала трость. – Це ж про меня.
Поправлять ее в тот момент, когда над головой была занесена трость, было бессмысленно и опасно. Все дружно помалкивали: пусть будет Проня, а не Соня.
– Сколько мы кефали на Привоз отправили! – опуская трость, говорила Проня. – А когда у меня ноги отнялись, то Семен Альпов, наш бригадир, меня в одесский аэропорт и дальше в Москву. Местные врачи на меня рукой махнули, думали – конец. А вы там, случаем, Игоря Львовича не знаете? – спрашивала она Варю. – Он меня на ноги поставил, будто заново сшил. Вот, до сих пор с тросточкой, но бегаю. Я бы ему с вами рыбки послала.
Поняв, что дело на мази, Проня присаживалась на скамейку и тростью, как указкой, целила Варе в ногу.
– Мы здесь ходим, как по шарошке. Кинбурн – это не город, где все асфальтом закатано. Здесь другая обутка нужна. Ты давай принеси свои босоножки, я починю.
– Хорошо, я принесу, – кивала Варя.
– Ты счас неси, – приказывала Проня. – Ко мне очередь, голову поднять некогда. Мобуть, здесь ее поправлю.
Проня косила глазом на стол, затем начинала рассказывать, как хорошо они жили в рыбколхозе, вспоминала, как ее однажды во время бури на море спас дельфин, но хозяева слушали ее вполуха, должно быть, они назубок знали эту историю.
– Баркас опрокинуло и нас всех разбросало кого куда, – размахивая тростью, говорила она. – Я уже попрощалась с жизнью, как вдруг чувствую, кто-то меня будто коленкой в зад. Мне даже почудилось, что этот кто-то из мужчин меня догнал и приобнял. – Проня кокетливо рассмеялась. – Я из воды вылетела, воздуху глотнула – никого. Думала, почудилось, но слышу: снова мне коленкой, да под живот. А потом я его хорошо уже разглядела. Это когда дельфин меня за руку схватил и, как волк овцу, к берегу потащил. И тут я молитву начала читать.
– А до Вари мыша залэтила, – подавал голос Миша. – Та еще вовк тут бегает.
Пропустив стопку-другую, Проня выпрямлялась, откашливалась – всем своим видом давая понять, что Рубикон пройден и душа просится на волю. А репертуар у нее был один – военные и морские песни.
– Прощайте, скалистые горы, – высоким голосом затягивала она. Постепенно голос ее креп, и когда она доходила до того места, где Проня нелегкой походкой матросской шла навстречу врагам, то хотелось идти и вместе с ней сбрасывать турок с косы, высаживать десант в Николаеве или снова брать Очаков.
Когда Миша начинал хныкать и звать Ольгу спать, Проня и для него находила утешительные слова:
– Ведь ты моряк, Мишка, моряк не плачет. И не теряет бодрость духа никогда! Ты не кручинься, из той собаки, что напугала тебя, я чучело сделаю. Вот увидишь.
Уже за полночь Варя шла к себе, садилась на скамейку, смотрела и слушала ночное небо. Оно было хрустально чистым, близким и загадочным, ей было приятно рассматривать и находить невидимые в Москве новые созвездия. Она пыталась отыскать ту единственную звезду, которая, как ей говорила бабушка, принадлежит только ей, Варе. Возможно, где-то рядом притулилась и звездочка ее дочери. Куда они плыли по звездному небу, что видели с высоты, и кто у них был штурманом? Кто мог ответить на этот вопрос? Варя уже соскучилась по ней и все мысли у нее уже были в Москве. Она мысленно уже входила в свой класс, а дальше, как и у звезд по небу, начинался новый круг, день за днем с осени и до следующего лета. Вот такие минуты дарили ей то, ради чего она ехала на косу: вселенскую вечернюю тишину и душевный покой.
Куда-то в кинбурнский песок, в знойное небо ушло ее желание обязательно поехать в Ольвию. Уже краем сознания она понимала: то, чего хотела, она получила здесь, на косе, а той прежней жизни, к которой она хотела прикоснуться в Парутино, уже никогда не будет. Прошлое – это не пластинка, которую захотел и поставил, а затем снова засунул в ящик: оно – как свет далеких звезд. Сегодня, сейчас, в том городе, где они вели раскопки, тревожа жизнь мертвых, с ней уже не будет тех людей, с кем она когда-то работала, фотографировалась, ездила в Одессу, чистила рыбу и пела под гитару песни. Там теперь роют и раскапывают стены другие, просеивают пыль и глину, которая лежит с тех времен, когда городом управлял Протоген. И пусть они радуются, как радовалась она, когда нашла греческие амфоры, пусть огорчаются, как огорчалась она, когда сезон заканчивался и нужно было возвращаться домой. И пусть эти звезды останутся немыми свидетелями всему, что было и что будет на этой земле.
Иногда сладкую дремоту воспоминаний, в которую она мысленно погружалась, нарушал собачий вой, Варя вздрагивала, догадываясь, что, должно быть, это воет за решеткой Габен.
«Вот так и рождаются мифы», – думала она, вглядываясь в фиолетовое, усыпанное мириадами звезд небо, которое помнило Ахилла, аргонавтов, скифов и солдат Суворова.
Варя шла в вагончик и вновь засыпала тем счастливым сном, который бывает только в детстве. Утром ее вновь на скамейке ждал Миша. Единственно, что огорчало ее, так это приставания Тараса. Частенько, когда они шли к морю или возвращались обратно, он догонял их на своем джипе и приглашал подвезти. Получив очередной отказ, Тарас умело прятал досаду, пытался рассуждать о тернопольской культуре или о том, что в Бразилии нашли камни, которые якобы подтверждали, что первыми европейцами, посетившими Южную Америку, были укры. Во время таких конвоев с заднего сиденья на Варю заинтересованными глазами смотрел Габен. В такие минуты ей почему-то всегда вспоминалась одна и та же фраза, которую Тарас сказал при знакомстве: «Моим собакам треба свиже мясо».
В вечерние часы ей часто по мобильнику звонили Андрей с Галюсей. Варя рассказывала им свои хуторские новости, что Проня починила ей шлепки, и сколько Варя ни настаивала, не взяла ни копейки.
– Ты ей возьми бутылочку, она будет рада, – советовала Галя. – И не ходи поздно одна. Мало ли чего у этого пса на уме.
– Да я здесь из Малой Медведицы уже превратилась в Большую, – шутила Варя. – Меня даже местные псы признали своей. Андрею скажи, что научилась восстанавливать ориентировку без компаса. Смотрю, слушаю, что говорят, примеряю, раскапываю в себе все, что связано с Кинбурном. Хожу в церковь, поминаю Александра Васильевича Суворова, свечи ставлю. Вот послушай, чем я здесь живу:
Как духу русскому потребен
Во светлый праздник Покрова
Душеспасительный молебен,
Канона строгие слова!
Когда в начале литургии
Несут святые панагии…
Но тьма поганых басурман
Уже пересекли лиман,
«Что, братцы, драться ль вам в охоту?» —
Суворов вопрошал пехоту.
«В охоту, батюшка», – рекли,
И становилась к роте рота.
России славные полки…
– Ты, случаем, прапор там российский не вывесила? – спрашивала Галина. – Смотри, там есть сосед, ему это может не понравиться.
– Мы уже с ним объяснились.
– И что, поняли друг друга?
– Главное, что теперь это понимаю я! – сказала Варя. – Был Сагайдачный, Дорошенко, но есть Суворов. Если бы не он, то мы бы ездили на косу и в Крым, как нынче ездят в турецкую Анталию.
– Андрей спрашивает, тебе волк больше не попадался?
– Вообще-то попадался, – засмеялась Варя. – Но они своих не трогают.
– Вот что, ты позвони, когда поедешь. Андрей встретит тебя в Очакове.
Перед тем как уехать, Варя пошла в церковь Покрова Пресвятой Богородицы на вечернюю службу. Вместе с нею увязался Миша. В этот день в церковь рабочие привезли новый иконостас, и начало службы все откладывалось и откладывалось. Она сходила на погост, постояла возле памятника русским воинам. Именно здесь, в этой церкви, проходил тот памятный молебен, в котором участвовал Александр Васильевич Суворов перед Кинбурнской баталией.
Увидев скучающего Мишу, отец Евтевихий взял мальчика за руку и показал, где в церкви гнездятся ласточки.
– Они все понимают, – улыбнувшись, сказал он. – Вот смотри! Он хлопнул в ладоши, птицы вылетели из гнезда и начали нарезать круги под куполом церкви. Подождав немного, Евтевихий хлопнул еще несколько раз. Ласточки вылетели из церкви.
– Вот это да! – озадаченно протянул Миша. – А вы собаку сможете отпугнуть? Я хожу мимо, а она гавкает.
– На то она и собака, чтобы лаять, – засмеялся Евтевихий. – Ты мне скажи, как зовут твою собаку?
– То не моя, то Тараса.
– А это тот пес, который носится по ночам? – догадался батюшка.
– Он, он!
– Хорошо, я скажу. Только ты не ходи поздно, – строгим голосом сказал Евтевихий.
Затем Варя с другими женщинами, среди которых была и Проня, прибрались в церкви. После службы Варя попросила у Евтевихия благословения на дорогу.
– Все закончится хорошо, – перекрестив ее, загадочно сказал батюшка. – С Богом! Ангела-хранителя тебе в дорогу.
Слова батюшки показались ей странными, но расспрашивать, в связи с чем будут у нее испытания, она не стала, но на всякий случай прочитала молитву:
Всемилостивая Владычице моя,