ся разливным коньяком неизвестной марки. Пока мы грызли сухари, они рассказали нам о трагедии под Барвенково и об отходе нескольких армий Юго-Западного и Южного фронтов. Мы об этом ничего не знали.
Бегство
Тут снова «завыли» паровозные гудки, предвещая новый налет вражеской авиации. Танкисты полезли под танки, куда последовали и мы. Налет был массированным и безнаказанным для немцев, так как зениток не было, а наша истребительная авиация в те дни вообще не показывалась в воздухе. До нас доносились только непрерывные пулеметные очереди «Максимов» с соседней полуторки, принадлежавшей танкистам. Потом услышали крики: «Горит, горит!». Когда мы вылезли из-под танка, то увидели горящий самолет и обезумевшие глаза наводчика пулемета, который, выпустив тысячу патронов, не мог оторвать ладоней от рукояти пулемета. Он даже рот расцепить не мог от перенесенного страха пикировавших на него бомбардировщиков. Так и увезли героя в санчасть, чтобы сделать ему противошоковый укол.
Военного коменданта на станции уже не оказалось, а машинисты сказали, что в сторону Сталинграда составы не идут. Карту нас не было, и мы решили пробиваться на станцию Тацинскую. Всю ночь мы ехали на разных перекладных и к утру 16 июля въехали в станицу, имевшую железнодорожную станцию.
Мы были голодны и решили искать продпункт на станции, но его там не оказалось. Вся станица была заполнена машинами и телегами гужевого транспорта. Везде царила паника. Только мы отошли от станции, как на нее был совершен налет бомбардировщиков «Хейнкель-111». Они сбросили свой смертоносный груз на эшелоны и пристанционные склады. Мы подумали, что, возможно, найдем что-либо съестное, но продовольствия нигде не было, а всевозможное обмундирование и обувь стали грабить не только местные жители, но и наши армейские обозники, видимо, для последующего обмена на продукты [4]. Нам без своего транспорта было не до плащей, шинелей и сапог.
Неожиданно раздалось несколько разрывов артиллерийских снарядов. Какая тут началась паника! Все машины, трактора с орудиями и повозки ринулись на восточную окраину станицы в надежде поскорее уйти от места обстрела. Полевая дорога вела на пригорок. Многие ехали даже обочинами. За все время я не увидел и не услышал ни одного слова команды или какого-либо распоряжения относительно занятия позиции или рубежа. Впрочем, пехоты и танков здесь не было видно, только транспортники и обозники, которыми никто не руководил и не управлял. В колонне двигались пушки-гаубицы большого калибра на прицепе тракторов ЧТЗ, ими руководила женщина воентехник первого ранга с тремя квадратиками в петличках. Ее команды охотно выполняли, но артиллерийских командиров я не видел. Поднимаясь на пригорок, я бросил на обочину свою шинель. Пыль стояла огромным столбом над всей полевой дорогой, маскируя отходящую колонну как дымовой шашкой.
Дышать было нечем в этой сплошной, непроглядной завесе, и я решил свернуть вправо, чтобы далее следовать проселочной полевой дорогой. Увидел балку, по которой протекал ручеек. В нем застряла полуторка железнодорожников, и они безуспешно толкали и не могли ее вытолкнуть. Я подбежал и помог им. Наконец выехали на сухую дорогу, и они бросились в кузов. Я тоже с заднего борта попытался влезть, но получил удар по кистям рук, машина поехала, а я ост алея. Вытащив свой револьвер, я сделал три выстрела по колесам и прострелил одну шину. Но они и тогда не остановили машину, только один из мужчин вытащил немецкую винтовку и пригрозил мне. Кто это был? Наши? Немцы?
Я снова вернулся в колонну. Начальница тракторной тяги гаубиц пригласила меня на сиденье трактора, и мы пару часов ехали и вели разговор на злободневную тему нашего грандиозного бегства. Потом поблагодарив ее за участие, я спрыгнул с трактора, и меня подобрал один ездовой конной упряжки, чтобы я подменил его, пока он делал «перекус» Он предложил и мне пару сухарей и фляжку с теплой водой. По очереди мы управляли лошадьми и иногда засыпали. Вечером у ручья сделали остановку, чтобы подкормить лошадок. Сварили перловую кашу и подкрепились. Более всего мы дорожили и охраняли буквально с оружием на изготовку нашу пару лошадей.
В наступившем рассвете мы увидели голубую ленту Дона и слева большую станицу Константиновскую, где был большой понтонный мост. Здесь, в начале спуска дороги, на обочине я увидел стоящего одного из моих попутчиков — лейтенанта по имени Петр. Мы обрадовались встрече. Ни он, ни я ничего не знали об остальных двоих из нашей команды. Я спрыгнул с повозки, и мы начали спускаться к реке южнее станицы с ее мостом, который подвергался непрерывным налетам вражеской авиации и бомбежкам. Мы решили искать другой способ переправы и он вскоре перед нами возник — обычная рыбачья лодка, на которой ее хозяин перевозил на другой берег таких же солдат, как и мы. Следующим рейсом он доставил нас на противоположный берег. Пройдя с десяток шагов, мы увидели грядку с огурцами. Собрали несколько штук и съели их без соли и хлеба, затем в изнеможении крепко уснули на лужайке. Проснувшись через пару часов, решили продолжить наш путь в сторону хутора, видневшегося вдали.
В одном из более зажиточных дворов увидели старика на порожке дома и его старуху, хлопотавшую у летней печки во дворе. Зашли во двор без спроса, поздоровались и сели на ступеньки. Я сразу понял, что мой попутчик более моего стесняется начинать разговор о еде, поэтому я спросил прямо: у кого можно купить что-либо из продуктов. Но старик ответил, что мы не первые с таким вопросом обращаемся. Я вспомнил о вчерашней стрельбе из револьвера по колесам полуторки и решил перезарядить барабан. Вынул его и начал шомполом выбивать пустые гильзы и вкладывать боевые патроны. Я как-то даже не придал значения этому, а на деда подействовало. Он немедленно поднялся, спустился в погреб и вынес полкаравая хлеба и сала размером с кусок хозяйственного мыла и велел жене налить нам по миске супа. Я оставлял им денег, но они не взяли, надеясь на то, что, может, и их сынов накормит какая-нибудь доброжелательная хозяйка. Мы сердечно поблагодарили хозяев, унося не только полбулки хлеба и сало, но и теплоту в сердце.
Нам нужно было выходить к железной дороге Кропоткинская-Сальск-Сталинград, чтобы разыскать пресловутые наши курсы в таком сплошном потоке отступления двух фронтов. Дед посоветовал нам держать путь на станицу Большую Мартыновку и далее выходить на ближайшую станцию Кубырле. Во вчерашнем потоке бегущих мы много раз видели отступавших на самых различных видах транспорта, вплоть до верховых лошадей с телогрейкой вместо седла. Петр высказал мысль о том, что и нам следовало бы подумать об этом. И тут на пустынной полевой дороге обгоняет нас мальчишка на рессорной двуколке. Она свернула вправо к полевому вагончику, у которого обычно бригадные стряпухи готовили еду колхозным работягам. В данном случае мальчик, видимо, привез обед отцу-трактористу. Петр отвязал повод и занял место в этой двуколке и скомандовал мне: «Карета подана!» Мне ничего не оставалось, как сесть и с чувством огромного стыда продолжить наш путь дальше. Весь день мы ехали теперь по совершенно пустынным полевым дорогам, изредка подкармливая коня на обочинах дорог. К вечеру появились тучи и мы продолжили путь, пока в темноте при вспышках молнии не увидели впереди село. Да, это была Большая Мартыновка — донская станица. Все дворы в ней были заполнены кавалерийскими лошадьми. В комнатах вповалку спали всадники, не выставив не только часовых, но и обычных дневальных. Разразился гром, и начался дождь, от которого мы смогли укрыться только в курятнике, всполошив хохлаток полуночным визитом к ним. После ливня мы в темноте выехали за околицу и выпрягли лошадь на лужайку. Сами мы, сидя в дрожках, ожидали рассвет. При восходе солнца мы позавтракали нашими скудными припасами и поехали на восток. Только во второй половине дня мы увидели вдалеке проходящий поезд и услышали его гудок. Работавшее звено молодых колхозниц подтвердило нашу догадку о том, что впереди станция Кубырле. Лошадь наша выработала свои последние лошадиные силы и понуро стояла на обочине. Я предложил девчатам в общее их пользование коня с двуколкой, за что они нас хорошо покормили теплым еще кулешом и домашними фруктами. Последние пять километров мы прошли пешком, как и положено пехоте. Возвращение двуколки колхозницам хоть в какой-то мере оправдывал тот неблаговидный поступок, который мы совершили вчера с изъятием ее у колхозников.
Добрались до станции Кубырле. Теперь этот населенный пункт именуется Пролетарским. Ничего не узнав здесь, мы решили ехать в Сталинград, чтобы выяснить судьбу наших курсов. На подножке товарного вагона мы доехали до города Котельниково, где была городская военная комендатура. У коменданта мы выяснили, что все учебные заведения выводятся из города в южном направлении. Мы были голодны и без продовольственного аттестата, который остался с общим на всех направлением на курсы у нашего старшего, бывшего ПНШ-4 нашего полка. Неожиданно мы оказались рядом со столовой военного училища летного состава. Я поинтересовался у поварихи насчет еды, и она предложила нам пол кастрюли перловой каши без хлеба. Мы поблагодарили сердобольную женщину и вернулись на станцию. Первым же поездом в южном направлении мы выехали, устроившись на ступеньках санитарного вагона. Вечерело, когда медсестра впустила нас в тамбур, а после ужина для раненых предложила нам и ужин — такую же точно кашу, какой угощали нас в Котельниково, но мы были рады и такой пище. Утром мы сошли с поезда в городе Сальске. Здесь ничего выяснить не удалось, так как комендатуры не было. В городе было тихо, он еще не подвергался налетам авиации противника. Через него уже начали отходить какие-то обозы и команды, в основном не вдоль железной дороги, а на юго-восток, в сторону Ставропольского края.
Мы решили провести ночь в городе, чье наименование носил мой родной 1135-й стрелковый Сальский полк. От стыда я твердо решил не признаваться об этом печальном факте местным жителям. Приютила нас на ночь одна сердобольная женщина, покормившая ужином. На ночь мы устроились на совершенно свежей соломе во дворе, хозяйка дала нам по подушке и летнее одеяло. Утром после завтрака мы простились и, поблагодарив за приют и питание, влились в одну из проходящих неорганизованных колонн.