Но проблемы надо решать по очереди, а сейчас главной и первоочередной из них была мадмуазель Люси, не уняв которую, невозможно было заняться ничем остальным. Все попытки воздействовать на нее вербальными средствами не приносили никакого успеха, и я, как следует размахнувшись, дала ей хорошую такую пощечину, от которой на щеке мадмуазель Люси образовалось большое красное пятно, а голова мотнулась из стороны в сторону, как у безвольной куклы. Однако она моментально заткнулась и теперь лишь открывала и закрывала рот, глядя на меня с выражением изумления, смешанного с негодованием.
– Стыдитесь, мадмуазель Люси! На вас же смотрят ученики, какой пример вы подаете им своим поведением? – сказала я, твердо глядя ей в глаза, в которых после моих слов зажегся огонек неприкрытой злобы.
– Ну смотри, Ольга, стоит мне только добраться до первого же судьи, и ты мне за это еще ответишь! – прошипела мадмуазель Люси, приподнимаясь со своего кресла, но не предпринимая, впрочем, никаких иных действий. Ведь ей было известно, что еще в двенадцать лет папенька отдал меня в секцию таэквон-до, чтобы не бояться, когда я хожу по ночным улицам. Больших успехов в спорте я не достигла, но покалечить парочку неудачно приставших ко мне недоумков вполне могла.
К тому времени, как я угомонила мадмуазель Люси, в автобусе в основном уже наступила тишина, ученики успокоились, и только изредка раздавались отдельные всхлипывания.
– Русская ударила Воблу по морде! – донесся полушепот откуда-то из середины салона, и в этой фразе явственно звучало восхищение.
Кажется, это был Роланд Базен, мальчик из выпускного класса, который запомнился мне тем, что во время праздничных забав постоянно оказывался среди самых активных заводил.
– Вот здорово! – отозвался звонкий девичий голос, – так этой суке и надо!
А вот это уже Патрисия Буаселье, высокая фигуристая шатенка, одноклассница и, кажется, подруга Роланда, привыкшая всегда всем все говорить прямо в лицо. Замечательная девица – жаль только, что с такими привычками в нынешней толерантной Европе ей придется весьма и весьма несладко.
Несомненно, мадмуазель Люси слышала все эти возгласы, узнала голоса учеников, и теперь их ждут определенные неприятности. Ученик выпускного класса – существо уязвимое, и всегда существует возможность существенно затруднить ему доступ к бакалавриату, а значит, к высшему образованию – и следовательно, к дальнейшей высокооплачиваемой работе.
– Ладно, – прошипела она мне в лицо, вытаскивая из набрюшника сотовый телефон, – с тобой я еще разберусь. Сейчас главное – связаться с полицией и вызвать помощь…
Но и ее сотовый телефон, и мой, телефоны учеников – все они показали полное и прискорбное отсутствие сети, как будто разом отключились все существующие операторы.
– Ну что ж, – сказала мадмуазель Люси, пытаясь скрыть свою досаду, – очевидно, за помощью придется идти пешком. И сделаешь это ты, моя дорогая – вместе с теми двумя молодыми придурками, которые посмели облаять меня своим поганым ртом. И если у вас получится привести сюда полицию, то, быть может, я прощу вас и не буду сообщать о том насилии, которое вы применили по отношению ко мне. А теперь идите, и без полиции не возвращайтесь!
Первым делом, собираясь в дорогу, мы надели на себя все теплые вещи, взятые в эту поездку, потому что через выбитое лобовое стекло в автобус тянуло ужасным холодом. К счастью, при мне были куртка-ветровка, толстый свитер и джинсы, заправленные в полусапоги, поэтому я могла чувствовать себя вполне уверенно, но Патрисии, обутой в легкие туфли, в пальто-пончо, юбке и чулках, должно было прийтись гораздо хуже. Едва только мы собрались выходить, как я почувствовала, что меня дергают за рукав.
– Мадмуазель Ольга, – по-русски сказала мне еще одна ровесница Роланда и Патрисии по имени Марин, – мне обязательно нужно пойти с вами…
Марин, а на самом деле Марина Жебровская, подобно мне, происходила от людей, почти век назад выброшенных из России революционной волной, и, подобно нашей семье, ее родители сохраняли верность той России, которую когда-то потеряли их предки, для нашего поколения ставшей уже какой-то призрачной сказкой, ведь с той поры минуло сто лет и не было никаких оснований надеяться на то, что русский народ очнется и позовет на трон династию Романовых. А родители Марины верили именно в это, и то же самое внушали дочери. Хотя все это глупости, и было глупостями еще сто лет назад, когда Кирилл Владимирович объявил себя императором в изгнании. Но впрочем, девочка в этом не виновата, и не стоит над ней смеяться. Кстати, одета она, подобно мне, в джинсы, свитер и тяжелую куртку из натуральной черной кожи, а потому ко всяким походам приспособлена намного лучше, чем несчастная Патрисия.
Впрочем, та тоже наотрез отказалась оставаться – то ли потому, что не хотела расставаться со своим парнем, то ли из-за нежелания оказаться в полной власти мадмуазель Люси. Бедняжка – ведь на улице очень холодно, а она одета самым неподходящим образом. Последнее, что я сделала перед тем, как выйти из автобуса – пошарила в бардачке у водителя и вытащила оттуда мощный аккумуляторный фонарь. Видела, как он им пользовался перед тем, как мы выехали в обратный путь. Водителю этот фонарь больше не понадобится, а нам очень даже пригодится.
Выбирались мы из автобуса с некоторыми затруднениями. Прямо по правому его борту, почти вплотную к двери, оказалось еще одно дерево, и нам с Роландом пришлось открывать эту дверь с изрядными усилиями, сдвигая ее назад.
Снаружи было холодно и сыро – значительно холоднее, чем было раньше, когда мы выезжали из Пойяка, к тому же, кажется, недавно прошел дождь, и вся трава и кусты были покрыты каплями воды. Посветив себе под ноги, мы обнаружили поразительный факт – дороги там нет, более того – судя по всему, ее там никогда и не было. Подивившись, мы прошли чуть назад по тормозному следу нашего автобуса и обнаружили то место, где он обрывается, будто отрезанный ножом на мокрой траве… Еще мы выяснили, что находимся на травянистом склоне холма, поросшем редкими раскидистыми соснами, в одну из которых, будто появившись прямо из воздуха, вписался наш автобус – и это было все! Что за чертовщина… Как такое могло произойти?! Как ни метался мой мозг в поисках объяснения этого феномена, ответа не было.
Уже тогда у меня было предчувствие, что наше положение куда тяжелее, чем казалось первоначально, и что возвращение домой откладывается надолго, если не навсегда. О своих соображениях я ничего не стала говорить сопровождавшим меня ребятам – мне вовсе не хотелось, чтобы они окончательно пали духом; да и предчувствия – это не факты, и в них еще надо очень тщательно разбираться. Кроме того, Патрисию била крупная дрожь, ей было холодно, но она наотрез отказывалась возвращаться в автобус – будь проклята эта Вобла, то есть мадмуазель Люси…
Немного посовещавшись, мы решили подняться по склону на вершину холма и оттуда осмотреть окрестности. На предмет – есть ли в этом окружающем нас непроглядном мраке хоть один живой огонек – в смысле освещенные окна дома, костер или даже фонарь. Если он есть, то мы его обязательно увидим.
Так мы и сделали. Подниматься на холм было не особенно тяжело, но туфли Патрисии, не приспособленные для таких прогулок, постоянно вязли в холодном мокром песке, и я поклялась что мадмуазель Люси обязательно заплатит за это издевательство над человеком – ведь есть же в этой стране, куда нас занесло каким-то неведомым способом хоть какие-нибудь власти, способные привлечь к ответственности эту злобную стервь.
До вершины холма (или того, что за нее можно было принять в темноте, потому что подъем прекратился), мы поднимались почти час, на ощупь скитаясь среди деревьев и густых спутанных кустарников, при этом лишь изредка подсвечивая себе фонарем. А идти-то там было метров двести или триста – но зато какие это были метры и в каких условиях… Или мне просто показалось, что мы поднимались целую вечность? И вот наконец мы были там, где корабельного типа сосны возносили свои вершины к темному небу. Было очень холодно, из рта шел пар, но мы, поддерживая несчастную Патрисию, уже стояли там, куда стремились. Но и тут нас ждало разочарование – стволы сосен перекрывали обзор практически во все стороны и опять не было видно не зги – видимо, напрасно мы поднимались на этот холм.
Но неожиданно стучащая зубами от холода Патрисия сказала, что слышит звуки, как будто где-то неподалеку на холостом ходу работает мотор, и вроде бы еще доносился лай собак. Прислушавшись, я тоже услышала нечто похожее – и тут же подумала, что собаки, конечно, могут быть дикой стаей, но вот диких моторов не бывает по определению, и значит, где-то поблизости должны быть люди. Скорее всего, мы каким-то непостижимым образом оказались где-нибудь посреди дикой Сибири, или не менее дикой Канады, где от человека до человека не менее пятисот километров. Сибири я не боялась совершенно. Самое главное, что там больше нет большевиков с их ужасными лагерями – а все остальное просто неважно.
И тут Роланд, поплевав на руки, сказал, что он сейчас залезет на дерево и осмотрится. Я хотела было ему запретить, но потом махнула рукой – ведь все равно делать-то что-то надо. Мы все замерзли, промокли и уже хотели есть – так что выяснить, в какой стороне находится человеческое жилье, было насущной необходимостью, пусть даже это будет замок людоеда. Но сперва у Роланда с залезанием на дерево ничего не получилось, потому что в бору на нижних частях сосновых стволов не было ни веток, ни даже сухих сучков, на которые можно было бы поставить ногу. Без специального инструмента на ноги, при помощи которого монтеры забираются на свои столбы, тут делать было нечего.
Немного побродив в темноте по бору (причем, кажется, даже зайдя на противоположный склон холма – относительно той стороны, откуда мы пришли), мы смогли обнаружить высокое и ветвистое дерево какой-то лиственной породы (похоже, дуба), и Роланд, еще раз поплевав на изрядно замерзшие ладони, полез вверх по его веткам, а мы подсвечивали ему фонарем. Так продолжалось минут пять или даже больше, а потом сверху раздался ликующий крик Роланда: «Огонь! Огонь!». Наверное, так же кричал матрос Колумба, завидевший впереди неизвестную землю, или греческие наемники Ксенофонта, увидевшие море, означавшее для них возвращение на Родину.