И было во всем этом нечто такое, тревожное, что выбивалось из привычного и размеренного уклада жизни в нашем племени; правда, пока это было лишь чувство. Но как только вождь заговорил, картина стала проясняться.
– Обработайте рану, быстро! – сказал он и пояснил, – выстрел из арбалета. Болт мы уже вытащили…
При этом он так смотрел на Жебровскую, что и мне, и докторше стало понятно – девушка совершила преступление, за что, видимо, и поплатилась.
Мы быстро и деловито принялись делать все что надо, не обращая внимания на брань пациентки. А она, с ненавистью глядя на меня, шипела по-французски, то и дело дергаясь и поскрипывая зубами от боли:
– Что, мадмуазель Люси, рада прислуживать русским? А где же весь твой гонорок, где твоя гордость? Ты у нас теперь доктор, да? А ты не дура… Смотри-ка ты – всех обхитрила, ходишь теперь такая чистенькая, в белом халате… Забыла, как вонючую рыбу чистила? Ну ничего, еще будешь в сортирах убирать – долго ты тут не продержишься, феминистка чертова…
– Закрой рот, – спокойно сказал Петрович, которому надоело это злобное бормотание.
Когда мы закончили, вождь позвал нескольких темнокожих туземных женщин из его плотницкой бригады, попросив их увести Жебровскую и присмотреть за ней. Та в конце процедуры уже как-то обмякла – видимо, из-за потери крови – и едва ли представляла опасность.
Только когда мы остались в кабинете вчетвером, я заметила, что у Валерия за пояс заткнута плетка-кошка с несколькими хвостами, которая была изобретена в Англии как средство поддержания дисциплины на военных кораблях, а в наше время используется разными извращенцами для садомазохистских игр. Они что, ее еще и били перед тем, как подстрелить?! Я так и застыла с открытым ртом. Моя начальница, проследив за моим взглядом, тоже заметила орудие для истязаний и, нахмурившись, вопросительно глянула на Петровича. Тот брезгливо кивнул в сторону плетки и сказал:
– Ошибся я в ней, Витальевна, в Жебровской этой, таки дела… Нет, ты только представь – она принесла к нам эту плетку в своей сумке! У девочки странные фантазии. Но самое ужасное в том, что она стала их воплощать здесь, в нашем племени…
Он замолчал, хмурясь и задумчиво барабаня пальцами по стене.
– Но постой, Петрович… – сказала докторша, быстро переводя взгляд с мужчины на парня и обратно, – неужели вы за это…
– Нет, что вы, Марина Витальевна! – тут же поспешил внести ясность юноша. – Она схватилась за мясницкий топорик, собираясь убить Сергея Петровича, а я ее остановил… Испугался и выстрелил из арбалета ей в плечо.
Тут мы обе непроизвольно ахнули.
– Как убить? – моя начальница расширенными глазами ошарашено смотрела то на одного, то на другого. – Мне кто-нибудь объяснит, наконец, что там у вас произошло?
Вождь вздохнул и начал рассказывать, как все произошло:
– Ты представляешь, она каждый день перед завтраком выбирала из волчиц нескольких провинившихся и устраивала им порку розгами и этой плетью. Мало того, она обзавелась там фаворитками и фаворитами, и тоже начала приучать их к этой забаве. Мы и засекли ее за этим занятием…
Свой рассказ он закончил словами:
– Теперь мы должны ее судить. Сегодня перед обедом общий сбор в столовой. Подобного больше не должно повториться. Никогда!
Немного помолчав, он добавил:
– За то, что она совершила, в местной правоприменительной практике есть только два наказания – смертная казнь или изгнание из племени и клана, которое сейчас, в зимнее время, тоже выглядит как разновидность смертной казни. От холода. Но я не хочу ее убивать и думаю, что ей надо дать шанс исправиться, как мы его дали полуафриканкам и тем женщинам клана Лани, которые взбунтовались против наших порядков в первые дни нашей совместной жизни.
Моя начальница тряхнула головой и решительно заявила:
– Не майся дурью, Петрович. Полуафриканки и Лани были наивными детьми природы, которые не знали другого образа жизни, и когда ты его им показал, они с радостью пошли за тобой, то есть всеми нами. А эта Жебровская – все она знала, все понимала, но не могла или не хотела держать в узде сидящих внутри ее демонов. Где гарантия, что она в следующий раз не схватится за нож, топор или что-нибудь еще, и не ударит тебя или кого-то из нас в спину? Если ее оставить в живых, то, скорее всего, так и будет, поэтому на суде я буду голосовать за смертную казнь, и уверена, что Андрей Викторович с Антоном поддержат меня, а не тебя.
Так и получилось. Моя начальница сказала свое слово, Андрей Викторович добавил, что никто и никогда не должен ударить нашему племени в спину, старый Антон кивнул – и в результате тремя голосами против одного вожди проголосовали за смертную казнь для преступницы. У меня сердце зашлось от ужаса, неужели эти жестокие русские прямо здесь и сейчас будут убивать эту несчастную семнадцатилетнюю девушку, к несчастью, сбившуюся со своего истинного пути. Но тут встал Петрович и сказал, что накладывает на этот приговор свое шаманское вето, заменяя смертную казнь изгнанием и откладывая его до весны, когда сойдет снег, зазеленеет трава и запоют птицы. До тех пор преступница будет никто, так как для племени она умерла, обращаться к ней будут «эй ты», а чтобы она даром не ела свой хлеб, ее будут назначать на самые грязные и тяжелые работы. В случае если ее поведение изменится к лучшему и хотя бы два вождя из четырех попросят о пересмотре приговора, состоится новый суд, который будет вправе вернуть преступницу в ряды живых.
После этих слов шамана меня охватило величайшее облегчение, и я даже расплакалась от счастья. Быть может, эта девочка еще изменит свое поведение, или суровые русские вожди станут чуть добрее. Этот мир и так достаточно жесток, и мы должны делать его лучше, а не хуже.