Подобно большинству австрийских либералов, Герцль видел во Франции оплот свободы и цивилизации, родину прав человека. Однако, начав писать о Франции как о стране просвещения, Герцль обнаружил нацию и республику, гибнущую в пучине тяжелого кризиса либерального порядка.
В этом кризисе важное место занимала и проблема антисемитизма. Не было ни одной атаки на республику, где не отметились бы антисемиты. Публицист Эдуард Адольф Дрюмон возложил на международное еврейство ответственность за все беды страны: за Франко-прусскую войну, Парижскую коммуну, упадок нравов и т. д. Он призывал покончить с эмансипацией и экспроприировать еврейский капитал. В 1891 году Дрюмон встал во главе ежедневной популярной газеты «Libre Parole», служившей рупором для беспрестанных атак на евреев и их защитников.
В тот период антисемитизм был единственной еврейской темой, которой касался Герцль. Свои взгляды на политику он изложил в небольшой книге «Бурбонский дворец» (здание, где находилась французская палата депутатов). В политических кругах Парижа Герцль неоднократно слышал антисемитские речи и высказывания. Его взгляды на решение еврейского вопроса постепенно менялись, что заметно уже в его пьесе «Гетто» (1894), переименованной затем в «Новое гетто».
Впрочем, при этом он защищал тех известных в Европе евреев, кто публично принимал католичество, надеясь, что это подтолкнет к массовому обращению остальных евреев. Такой конец еврейского народа, рассуждал Герцль, будет и концом антисемитизма. Однако вскоре пришел к выводу, что такая «эвтаназия» — безболезненное умерщвление иудаизма — не имеет ни практического, ни морального смысла.
Герцль погружался в еврейский вопрос постепенно, шаг за шагом: антисемитская пьеса, смерть офицера на дуэли в защиту своей чести как еврея, антисемитские демонстрации, клеветнические суды, Панамский скандал — все, о чем в те годы писал Герцль, вовлекало его в эту проблематику. Изначально сторонник ассимиляции, он рассматривал еврейский вопрос как периферийный — в сравнении с вопросом социальным. По мнению Герцля, он мог быть разрешен наряду с другими, походя и не в первую очередь. И только со временем, наблюдая выдвижение антисемитских деятелей на каждых новых выборах в Австрии, Герцль начал менять свои приоритеты.
На эволюцию гражданской позиции Герцля существенно влияла также его личная жизнь. В 1889 Герцль женился на Юлии Нашауэр. Их супружеская жизнь, однако, не сложилась, поскольку жена не понимала и не разделяла взглядов Герцля. Брак с женщиной более высокого социального положения, чем он сам, оказался с самого начала неудачным, и он проводил много времени вдали от жены и детей.
Герцль обожал свою волевую, сильную маму и во взрослом возрасте продолжал ориентироваться на нее. Любимая сестра Герцля, Паулина, умерла, когда ему было 18 лет, и он оставался верен ее памяти: каждый год, в годовщину ее смерти, он отправлялся в Будапешт на ее могилу. Его сильная привязанность к женщинам своей семьи, вероятно, отрицательно повлияла на отношения Герцля с женой. В сохранившихся письмах к ней мы видим скорее игру и шутливый этикет, чем искреннее чувство. Герцль часто обращается к жене «дорогой ребенок» и подписывает свои письма «твой верный папа Теодор».
И еще одной личной трагедией для Герцля стала утрата лучших друзей: один из них покончил жизнь самоубийством, второй погиб. В этих двух потерянных еврейских судьбах он видел кризис эпохи, кризис поколения.
Не найдя счастья в браке, лишившись своих ближайших друзей, Герцль в борьбе с часто мучившей его депрессией почувствовал потребность приложить свои силы к более масштабному делу, чем либеральная журналистика. И вот тогда еврейский народ становится коллективным объектом его любви. Если в 1882 году он считал евреев чуть ли не физическими и умственными уродами, испорченными гетто, внешней нетерпимостью и родственными браками, и ратовал за ассимиляцию и скрещение «западных рас с восточными», то теперь, в начале 1890-х, он примеряет на себя роль спасителя избранного народа и заодно решает свои личные проблемы.
Герцль теперь отвергал традиционные умеренные пути решения проблемы антисемитизма. Он не хотел иметь ничего общего с существовавшим тогда «Обществом защиты от антисемитизма», основанным выдающимися немецкими и австрийскими интеллектуалами, и заявлял: «Прошло то время, когда можно было достичь чего-либо утонченными и умеренными средствами».
Сам он видел только два эффективных способа: один — «паллиативный», другой — «терапевтический». Самым лучшим паллиативом от симптомов антисемитизма было бы обращение к «жестокой силе» в форме личных дуэлей с обидчиками. «Полдюжины дуэлей, — писал он, — чрезвычайно поднимут общественное положение евреев».
Как мы знаем из его личного дневника, Герцль намеревался сам бросить вызов лидерам австрийского антисемитизма Георгу фон Шенереру, Карлу Люэгеру или принцу Алоизию Лихтенштейну. На случай гибели он оставил бы письмо, где назвал бы себя мучеником и жертвой «самого несправедливого движения на свете». А если бы ему удалось победить, то, представ перед судом, он бы выступил с большой речью против антисемитизма. И суд, вынужденный отдать должное его благородству, оправдал бы его, а евреи послали бы его в Рейхстаг в качестве своего представителя, но он благородно отказался бы от этого предложения. Паллиатив от антисемитизма принимает, таким образом, форму защиты поруганной чести.
Другим, «терапевтическим» подходом к антисемитизму остается ассимиляция. Но поскольку доверие к полумерам уже утрачено, Герцль предлагает радикальный выход: массовое крещение — вот что может раз и навсегда решить европейскую проблему. Фантазия о собственной грандиозной роли в этом действе возникла у Герцля, очевидно, уже в 1893 году.
Он мечтает об эпохальном соглашении с Папой Римским. Получив с помощью австрийских церковных иерархов аудиенцию у верховного понтифика, Герцль скажет главе Римско-католической церкви: «Если вы поможете нам в борьбе против антисемитов, я начну великое движение свободного и упорядоченного обращения евреев в христианство… В 12 часов дня, в парадном облачении, под звон колоколов, евреи вступят в церковь Св. Стефана — горделиво, а не стыдливо, как это делали до сих пор одиночки…»
Этот театрализованный проект нес на себе печать личности того молодого Герцля, который тайно желал быть прусским аристократом. Но все эти фантазии пока еще не привели к оформлению всеобъемлющей программы. Психологическая революция, превратившая Герцля из венского поборника ассимиляции в вождя нового исхода, произошла в середине 1890-х годов, причиной этого стал целый ряд событий.
Первым таким событием стало осуждение Альфреда Дрейфуса 22 декабря 1894 года. Под влиянием дела Дрейфуса[4] во взглядах и в жизни Герцля произошел крутой поворот, он повернул Герцля лицом к сионизму. До своего заключения Дрейфус был публично подвергнут обряду «гражданской казни»: его шпагу сломали, а военные ордена сорвали с мундира. Особенно поразили Герцля, присутствовавшего на церемонии, крики взбешенной французской толпы. Наряду с призывом убить Дрейфуса толпа методично выкрикивала: «Смерть евреям!»
Герцль был убежден в невиновности Дрейфуса: «Еврей, который начал свою дорогу чести как офицер Генерального Штаба, не может совершить такое преступление… Как следствие их длительного гражданского бесчестья, евреи обладают часто патологическим стремлением к чести; и еврейский офицер в этом смысле ставит себе особую планку».
Однако толпа объясняла предательство Дрейфуса именно его происхождением: «Смерть евреям!» И это происходило не в России, не в Австрии, а во Франции — «в республиканской, современной, цивилизованной Франции, спустя сто лет после провозглашения Декларации прав человека». Герцль заключил: «Достижения Великой революции отменены».
Если бы дела Дрейфуса было недостаточно, то события мая 1895 года окончательно заставили Герцля отказаться от какого-либо ассимиляционного решения.
В двадцатых числах мая во французскую палату представителей стали поступать просьбы предотвратить «еврейское проникновение» во Францию и принять особое еврейское законодательство. Двумя днями позже антисемитский деятель Карл Люэгер впервые добился большинства в венском городском совете и вскоре мог занять пост бургомистра.
С этого момента позиция Герцля определилась и вплоть до последних дней не претерпела существенных изменений. Один за другим уходили в небытие те идеалы, что некогда прочно связывали Герцля с христианской культурой и обществом: дружба, французская республика с ее толерантностью, европейский либерализм, кодекс чести и защита еврейского достоинства путем дуэлей или крещения…
14 июня 1895 года он записывает в дневнике: «Страна, в которой мы сможем жить с крючковатым носом, черной или рыжей бородой… и при этом не будем объектом осмеяния. Страна, где мы сможем в конце концов жить как свободные люди на своей земле. Страна, где будем так же, как и другие, пользоваться уважением за великие и добрые дела, где мы будем жить в мире со всем миром». Эволюция Герцля как политика и человека к 1895 году окончательно завершилась. Он становится вождем сионистского движения, лидером нового исхода.
Итак, теперь Герцль убежден в том, что единственным решением еврейского вопроса является создание независимого еврейского государства. Он считает, что до тех пор, пока евреи живут в нееврейских обществах, их всех будут осуждать и ненавидеть за ошибочные действия хотя бы одного из них. Если в либеральной Франции, первой европейской стране, которая предоставила евреям равные права, звучит: «Смерть евреям!», это значит, что они не будут в безопасности нигде, кроме их собственной земли.
Так Герцлем полностью овладела идея воссоздания еврейского государства.
Впрочем, и здесь присущее Герцлю романтическое начало, столь заметное в юности, не покидает его. Сионистский проект — это мечта, это желание, это воля. Герцль отрицал позитивистскую концепцию исторического прогресса и его рациональности и говорил о психической энергии как основной движущей силе истории: основания и условия не нужны, нужно лишь желание и воля.